Благодать - Линч Пол - Страница 63

Надо тебе попробовать поесть снега, говорит Колли, представить себе, что это другое.

Она думает, эк голод неспешно-крадучий, а потом прыгучий, как кот. Когтит тебе мысли, изгибается тебе в сон, возится неугомонно. Чуть погодя голод и холод становятся одной и той же притупленностью, их не различить. Они замедляют ум и смягчают тревогу о переменах, какие в ней происходят. Сутулость мыслей. Эта покалывающая немощь по всему телу.

Она теперь распознаёт тайну этого места. Почему другие ушли. Есть тут некая сила, что содержится в этой земле, она восстает и действует на мозг, делает тебя сонным, деревья нашептывают тебе свое безумие, и не ты станешь есть деревья, а деревья накормятся прахом твоих костей.

Проснись! Проснись! говорит Колли.

Руку у рта Барта она держит малость чересчур долго. Дыханье у него слабо, как мысль. Тяжко бредет она по снегу. Пусто небо, и поля пусты, и Колли желает знать, куда подевались все летучие псины. Говорит, уж если и есть на что полагаться в этом краю, так это на ворон. Камни у него наготове, но небо от них заперто. Она прилагает все силы, чтобы взобраться к грачевнику, отрясает с ветвей снег, ищет яйца во всяком брошенном гнезде.

Колли хочет знать, скоро ль помрет Барт. Свет в комнате хрупок, но его достаточно, чтобы увидеть, до чего распухли у него конечности. Слишком долго пролежал, свернувшись калачиком.

Случается, она смотрит на Барта и ей все равно, что с ним происходит.

Небо нисходит в лунную темь, она все идет и идет. Все плавает в снежно-синем свете. Она уже знает, что здесь бывала: дорога эдак вьется вокруг нахохленного холма с вопящим дубом и покойниками в поле под ним. Во тьме она слышит, что копатели все еще трудятся. Никогда не прекращают, думает она. Они трудятся день и ночь, но покойники всё прибывают. Она ловит себя на том, что идет к ним, поди знай, кто-то, глядишь, поможет. Тут ей приходит на ум, что эти копатели заняты своим делом в ночи, не слыхать ни телег, ни людских разговоров. Она кашляет, и копать перестают. Слышит шепоты, видит, как нечто призраком движется к ней, лицо человека проступает из лунной тьмы, человек сделан из одних лишь костей, словно одолжил тело у того, что таится в земле, принарядил это глазищами, из глотки доносится звериный звук, он отпугивает ее угрожающим жестом лопаты.

Она хромает прочь как можно скорее.

Колли говорит, что б человек ни нашел себе поесть, это его дело, человеку надо выжить любой ценой – кто мы такие, чтобы судить?

Рукою у Бартова рта она пробует его дыханье. Думает, он пытается что-то прошептать. Лишь его голос, шепот без тела. Что б там ни говорил он, ей не слыхать.

Тут говорит Колли, ты что там ешь, дай-ка мне.

Она пытается спрятать.

Сучка ты древоедка, говорит Колли.

Она прикидывает, когда мир отпал из ее мыслей. Если и есть теперь небо, оно не шире волоса, внепогодно, вневзорно. Мысли ее обмякают пред нею в молчанье. Взгляд сузился до неподвижности. Иногда она размышляет, что сталось с холодом, покинувшим ее кости. Она думает, Барт, быть может, уже мертв, а если и нет, он лишь помеха. Больше не проверяет его дыханье, хотя иногда ей кажется, что его ей все еще слышно.

Ей снится, что она стоит под деревом в снегу и у корней его дохлые вороны, птицы, упавшие от голода, никакого мяса у них на костях, а в кромешности глаз ужас. Она не понимает, почему не собирает их к себе в сумку. А потом понимает, что это не сон, а может, и сон, но в любом случае как отличить грезу от настоящего, нет больше никакого такого настоящего. Барт рядом с ней, он пытается что-то сказать, а потому она пытается слушать. Когда я был маленький, мой дед говаривал, что старики всегда знали время собственной смерти. Не подскажешь, какой теперь час? Она знает, что Барт в правде сна красив. Она пытается увидеть его, но он куда-то ушел, и чей-то голос говорит, синица в руке нихера не лучше, и, может, это Колли, но поди знай. Ей снится сила, она знает, что надежда все еще есть, потому что надежда не покидает тебя до самой смерти. Надежда – пес, ждущий под дверью. Она слышит стук некой таинственной женщины и знает, что это Мэри Брешер пришла забрать ее с собой в дорогу. Выходи на дорогу! Выходи на дорогу! орет ей Колли. Проснись! Проснись! Проснись! Проснись! Тупая ты сучка.

Она роет, ища силу, и находит ее в потайном месте. Говорит себе, по-настоящему, все хорошо. Ты просто устала, ух как устала. Не так-то все с тобой скверно, как с остальными. Дневной свет слепит глаза и весь мир до слякоти. Ум затихает, следуя тропе ее шагов. Она решает, что хочет присесть на самую чуточку, садится, и мимо проходит день, и она осознаёт шум лошади, затем тень, и мужской голос говорит, ты чего лежишь посреди дороги?

Затем голос говорит, ты ж не в горячке, верно?

Она качает головой.

Тогда сядь.

Она повертывается и видит голову без тела, та слезает с телеги. Руки у нее под коленями, поднимают ее. Безголовый голос говорит, да ты что клятый мешок. Затем говорит, вот это тебе подсобит? Теперь она понимает, что держит кусок еды. Руки старика наполняют ей суму кусками горбыля и малостью торфа. Это старик Чарли, думает она, приплыл в такую даль на своей лодке по снегу через поля Ирландии, и она хочет сказать ему, что самое время забрать ее лодкой в Блэкмаунтин, что слово свое надо держать.

Старик говорит, пока только этим могу с тобой поделиться. Оставлю кое-что другим. Толку-то от всего торфа на свете, когда он в еду не годится, хотя, говорят, кто-то его ест. Я держусь, держусь, да и ты тоже держись, потому что эта непогода того и гляди кончится, то-то мы все посмеемся. Придется съесть беднягу осла, но пять пенсов я выручу у торговца шкурами и буду ар вынь на мыке[57]. Если знаешь, кому еще нужна растопка, скажи, чтоб поискали меня на дороге. Держи сердце крепким, бо смерть теперь многим рот закрывает. Вот тебе спичек.

Она понемножку вгрызается в мягкое, это яблоко, ну и вкус, преодолевает тошнотворное ощущение. Погодя видит, как раскачивается по дороге женщина. Спрячь от нее яблоко, спрячь яблоко и от вон того мужика в канаве, потому что, если увидят, отнимут. Надо съесть все это яблоко прежде, чем Барт унюхает его вид.

Нескончаемая болтовня Колли делается все громче. Интересно, где он берет на нее силы. Слушай сюда, мук, самое время мне побыть главным.

Она вынимает горбыль и торф из сумки, показывает все это Барту. Смотри, что я нашла, говорит она. Ответа нет. Искрой возрождает она огонь к жизни и смотрит, как он пожирает горбыль и пожирает торф, и лишь когда огонь достигает полной своей яркости, она замечает, что там, где Барт лежал, его нет. Что Барт заставил себя подняться. Она прикидывает, как человеку настолько больному, как Барт, удалось встать на ноги. И тут она понимает. Он унюхал яблоко. Он поднялся его поискать. Вдруг переполох от мысли, что Барт найдет ее последний кусок еды, пока не вспоминает она, что яблоко уже съела. Зовет Барта по имени, но тот не отвечает. Она встает, осматривает все стены, словно сами они способны на эдакий фокус, никак не сообразит, бо много дней он хворает так, что не шевельнуться, а теперь вдруг ему лучше, может, он все это время прятал еду, сил ему хватает, чтобы вставать и ходить. Она идет к двери и выкликает его, но голоса своего не слышит. Тянется к крику погромче, но голос призрачен и ответ самому себе. Продирается сквозь головокружение и только тут обнаруживает два следа в слякоти, два странных следа, словно ковыляло ожившее пугало, следы эти наверняка его, и она идет по ним, а потом останавливается, бо нет у ней сил за ними идти, и как те оттиски ног исчезают, словно собачьи следы на дороге.

VI. Ворона

Хе! Проснись! Проснись! Проснись, мелкая ты недотыка, глянь!