Благодать - Линч Пол - Страница 28

Лежит она, слушая шумы ночи. Это дом проседает, а не люди отираются возле дома, не бродяги воруют курицу, готовые с восторгом стучаться в окно. Она видит себя проснувшейся в пустой ночной час, видит, как крадется по комнате, набивает себе сумку, пробирается к двери. На всякий случай держится за нож.

Она просыпается – слепота и звук мягко ступающей ноги – не узнаёт комнату – Блэкмаунтин-Ратмаллан-лачуга-були – нож в руке осязаем. Еще одна ступня мягка на камнях очага, и ей слышна волна долгого выдоха. Не крысы и не полумертвый пес вынюхивает подле нее, и не душегубы, а сама Паучица. Дыхание ее наделяет присутствием ее фигуру посреди комнаты, простоявшую уже так долго, и Грейс ощущает наблюдающий взгляд. Затем тетка двигается, раздается тихий бряк, сопит она громко, тетка заходит к себе в комнату, оставляет дверь со щеколдой открытой, а почему не зажигает она свечу?

Колли шепчет, святая Власица Пауковская, мильоны и мильоны пауков копошатся у ней внутри.

Она лежит, вперяясь во тьму, и видит себя, как роется она слепо в поисках еды, а затем уходит за дверь, однако стены дома тоже соглядатаи, усиливают любой звук. И тут до нее доходит, что, наверное, именно это тетка и делала, забирала оставленную тут еду к себе в комнату.

Будем надеяться, думает она, что тетке надо только этого и ничего другого, не мальчишки у себя в постели, бо ходят о таком байки. Эк она руку то и дело на меня кладет.

Дни проходят за рубкой и перетаскиванием дров, топорище прожигает дыры у нее в пальцах. Колли следит за припасами зимних овощей и за капустой, все еще не собранной у тетки на огороде. Приметливый взгляд Паучицы пробирается к ней в мысли, и Грейс начинает думать, что тетка ее мысли знает, бо сама Грейс тоже знает теткины мысли, брешь в этом взгляде могла б заполнить одиночеством целый колодец, этот судящий вид, что вопиет, ты уже попахиваешь, как лудильщик[38], чего не разденешься да не помоешься?

Она вгоняет клык топора в чурбак слишком глубоко и не может его стряхнуть, борется с ним, чертыхается и пинает его, и тут мужской голос произносит, вряд ли вот так удастся его выпростать. Она вскидывает взгляд и видит лицо душегубца, курокрада – тот шагает к ней с веселым видом через поле. Встает у ворот, и тело ее обращается в дерево, и она смотрит на топор, как оружие бесполезный, ищет у себя за спиной пристальные глаза Паучицы.

Человек приветствует ее прикосновением к шляпе, и она видит, что одежда на нем вся штопаная, и потому вделан он не в один костюм, а в сотни, и оттенков там столько, сколько костюмов, и улыбка в глазах его, постигает она, – не опасность.

Он говорит, ты откуда взялся? Хочешь, высвобожу тебе топор?

Она думает, пускать ли этого человека во двор, думает, что́ произойдет, если Паучица увидит такое, машет ему, чтоб шел прочь.

Мужчина пожимает плечами и пускается вниз по полям, кричит через плечо, ставь ноги шире плеч.

Паучица ждет с крапивным мылом, сердито ставит таз на стол. Говорит, раздевайся да мойся. Грейс отправляется на колонку и принимается мыть лицо и руки, поднимает взгляд, видит, как Паучица в плаще скользит по двору. Подходит к Грейс. Раздевайся, я сказала. Грейс продолжает умываться, но никакой одежды не снимает. Тетка берется за мыло, пенит его и грубо сует руки Грейс в волосы. В голосе режущий край. Говорит, поберегись, мальчик. Что бы ты ни затевал там, я сплю с ружьем в постели.

Еда сегодня гнусные помои какие-то, думает она. В такое и свин рыло не сунет. Она пожирает все, облизывает зубы и прикидывает, не стоит ли убраться как только, так сразу, еще одну последнюю ночь сна в тепле, и ходу отсюда.

Угрызения эти, что накатывают на нее, словно тетка пробралась к ней в мысли. Паучица дуется, сидит молча в своем кресле, дергает себя за глянцевитые пальцы, вроде как четки перебирает. Эк глаза ее словно сделались меньше, а эта штука у ней на лице разрослась. Без единого слова Паучица уходит к себе в спальню еще дотемна, задвигает щеколду, а миг спустя вновь открывает дверь, пыхтит в комнату за кувшином с водой, возвращается к себе.

Колли шепчет, глупая сучка забыла запереть дверь.

Как Грейс хочет сказать ей, я не виновата, я просто поговорила с человеком, а не с душегубцем каким.

А еще она б хотела сказать ей, чтоб шла нахер.

Колли говорит, она просто клятая сварливая сучка, то же угрюмство, в какое мама, бывало, впадала, наутро ей будет получше.

Она думает, всего-навсего чуточку поговорила с тем человеком.

Она думает, сколько всякого-разного я ей могу сделать.

Наполовину пробуждается, сплетенная с голосами женщин, знакомых, но неизвестных ей, с лицами их, что становятся тусклой памятью, соскальзывая во все сокрытое. Однако Сарин голос остается, и потому надо идти к ней, восстав из сновидения, сквозь полусон, сквозь бормотливую тьму, ступни тихи по камням очага, залитым неунывающим рассветом. Пес открывает глаз посмотреть, как она идет в соседнюю комнату, к двери со щеколдой, комната почти темна, комната знакома и полнится старыми лицами, идет к высокой кровати, поднимает одеяла и забирается в постель, обхватывает мать рукой. Мамина фигура вдруг коченеет, руки выстреливают, сбрасывая одеяло. Некий нутряной звук рвется из горла, звук этот разверзается в животный шум, а фигура бросается прочь из постели. Тревожное и ужасное понимание настигает Грейс: она влезла в постель к Паучице. Медленно выбирается она и делает шаг к Паучице, та стоит, словно загнанная в угол, у стены, шагает, протянув руки, словно пытаясь отменить то, что сейчас случилось, пытаясь объяснить руками, что это на самом деле есть, что это не она, а ее спящая самость устроила этот переполох, ищет во тьме ума выражение правды, но правда в том, что она не понимает, как это произошло, рот у ней дерево, и тут обретает голос Паучица.

Блудодей! вопит она. Блудодей! Вор! Душегуб! На помощь!

Пес заводит свой тяжкий старый гав, словно пробуждающийся звон напольных ходиков, и вот тут она пускается наутек, перепрыгивает пса, перепрыгивает мысли о хвором человеке в другой комнате, хватает свои сапоги и сумку, поворачивает ключ и отодвигает щеколду, и выбегает вон, слышит у себя за спиной теткины вопли и крики, холод жжет ей уши, она выбегает за ворота, а затем останавливается от крика Колли, разворачивается и бежит в огород, выдергивает зимнюю капусту. Оставляет на тропе за собою, словно хлебные крошки, россыпь земли.

Ее настойчивый шаг замедляется до обиженного ковылянья. Голова понурена в распрях мыслей. Ей хочется сесть, она пинает прогнивший забор, пока тот не разваливается. Находит валун, чтобы на нем устроиться. Отгрызает немножко от сырой капусты.

Говорит себе, что сбежала от рабства у той женщины. Говорит себе, произошедшее только что не происходило, это все был сон. Но Колли дико хохочет. Вот потеха-то была, а, лицо тетки той!

Она сидит и вперяется в некий глубинный ужас, в эту пустоту в себе самой – в то, что выпорхнуло на крыльях из тех потемок и вынесло ее с собой.

Вслух говорит, как ты могла подумать, что она твоя мать?

Ночные всадники! говорит Колли. Вот кто это был!

Кто? переспрашивает она.

Ночные всадники. Появляются, когда спишь, и морочат тебе голову, как пука.

Она сидит, задумавшись, как можно быть собой и в то же самое время не быть собой, пытается думать о себе той, что вошла в ту комнату, но та вошедшая была иной.

Клонис охвачен чем-то неведомым, что вылепливает странную тишь. Двери все заперты, а попрошайки держатся в тенях. Колли все лопочет насчет того, чтоб еще поторговать перед церковью лепешками из свежего воздуха, но затем умолкает. Перед зерновым складом стоят два констебля, один смотрит на нее или мимо нее, и ноги у нее грузнеют от неожиданной тяжести.