Благодать - Линч Пол - Страница 27

Тетка жестом велит ей ждать во дворе, и она стоит, не очень понимая, что с собою делать, принимается играться руками, наблюдает, как тетка вставляет ключ в дверь.

Колли шепчет, я передумал, не нравится мне это место, давай-ка ходу отсюда, пока не…

Но нюх ее устремляется к дому, устремляется под дверь, устремляется к запаху пищи.

В сочащемся полусвете она торопит воду из колонки, рубит дрова на щепу. Теперь вот стоит, высасывает занозу. Тетка вроде как постоянно следит из окна. Колли говорит, если на нее не глянешь, не узнаешь, следит она или нет. Никак не удержаться, оборачивается и глядит.

Повсюду оно на этой ферме, отсутствие мужчины. Инструмент собирает пыль, пара стоптанных сапог ниже пустых рукавов мужского пальто, висящего у двери со щеколдой. Несколько деревьев на холме срублены и брошены, кругляками напиленные, во дворе, и она прикидывает, тот ли мужчина проделал эту работу и где он теперь. Прикусывает зубами занозу и вытягивает ее, чует тетку у себя за спиной, разворачивается к этому бескровному лицу.

Миссис Грегор – Паучица! так называет ее Колли – вручает ей крапивное мыло и показывает на колонку в другом углу двора. Разденься да вымойся, говорит.

Она чувствует на себе пристальный взгляд, неловко стоя у колонки, одежду не снимает, резкими рывками качает холод. Затаивает дыхание и макается, вскидывает голову и видит, как у нее за спиной вдруг возникает Паучица. Цапает запястье Грейс и берется за мыло. Грейс стоит, смаргивая воду, слышит, как Паучица сбивает мыло в пену. Говорит, хуже гнид ничего нету. Качай колонку давай. Тетка хватает ее за кошкину шкирку, налагает обе руки ей на голову. Грейс ахает, затем расслабляется, бо есть в том прикосновении неожиданность, руки гибко-мягки и плавят череп, словно масло. От утехи этой глаза у нее текут и что-то внутри распускается. Она чувствует это первое чувство, что одного с нею возраста. За некой тьмой она вновь дитя, купаемое матерью.

Ей скармливают кварту молока и затируху с очистками, и одного запаха достаточно, чтоб сделался рай, не говоря уже о вкусе. Она наблюдает, как Паучица кипятит в котелке ястребинку, после чего сцеживает отвар и оставляет остужаться. Это тебе от кашля, говорит. Она думает, эта Паучица вроде как травница, что ли, бо на полке тут банки с сушеными травами и листвой. Думает о чарах на удачу, какие навел Колли в той церкви из битого камня, думает, может, и впрямь что-то в них есть. Бо пища эта куда лучше объедков. Пища эта кошкина утешка. Пища эта…

Из-за двери доносится мужской кашель. От неожиданности она оборачивается, кашель не из спальни, куда на ее глазах заходила Паучица, а из второй комнаты. Она высматривает ответ у Паучицы в лице – брат, муж, сын, и зачем он все это время прятался?

Паучица хватает Грейс за руку и тянет на себя, словно чтоб вытрясти подобные мысли у ней из головы. Нет больше тех гнид? спрашивает она. Достает гребень и принимается проверять. Чего ты не разделся и не вымылся как следует? Такому мальчишке, как ты, стесняться нечего. Мальчишка ты скверный, а вот работник добрый. Скверна и добро, они всегда перемешаны.

Стало быть, мужчина все-таки имеется, думает она. Никак не удержаться, бросает взгляд на ту дверь. Воображает там кого-то тощего и хворого.

Колли шепчет, говорил я тебе, нехорошее она замышляет – держит тут взаперти какого-нибудь старика, пускает пауков своих кормиться им по ночам.

Она наблюдает, как Паучица зажигает жестяную лампу, и следует за теткой во двор, как это делают собаки, по пятам, ожидая некоего приказа поднять, или сдвинуть, или оттащить, что б ни велели, Паучица направляется к сараю, но вдруг останавливается, и рука у нее вскидывается, словно сбитая с ходу часовая стрелка. Шепчет что-то, по звуку похожее на испуг, и повертывается и хватает Грейс за запястье, принимается показывать на что-то ниже по темнеющему склону. Грейс щурится сквозь сумерки, едва-едва управляется различить человека, идущего по дальнему краю поля, словно он шел под горку из этого дома, и вот уж он тень, а затем канава, и в дальнем далеке она различает скопленье глинобитных хижин, три или четыре рядышком.

Паучица принимается трясти Грейс за руку, словно это Грейс поймали на некоем вторжении. Шепчет, первый раз меня чуть не убили вон те внизу.

Повертывается и смотрит на Грейс, и лицо ее собрало в себя нарастающий сумрак. Ты знаешь, каково просыпаться посреди ночи и думать, что скоро сгинешь? Вот так чтоб мучили тебя? Жить в страхе на своем же холме?

Эк тетка говорит теперь с ней, и Грейс не знает, куда девать глаза, бо куда тут посмотришь, думает она, смотреть на здоровенные теткины ступни не стоит, не стоит и на голову ее смотреть, потому что Колли нашептывает ей, что в голове той битком пауков, и хочется смеяться, хотя от одной этой мысли делается неловко, и в любом разе как тут смеяться, если кругом убивцы?

Люди эти, слышит она слова Паучицы. Ходят по моему полю, чтоб надо мною покуражиться, стреляют беззаконно моих диких кроликов, Майкели́н этот и полубрат его. Застала его тут давеча у меня во дворе. Прямо тут, где ты сейчас стоишь. Сказал, ищет собаку свою, но собака у него вот такая большая. Палку с собой носит терновую. Лупят мне в окна, когда я сплю. Стучат в дверь. Таскают у меня припасы. Воруют овощи и травы. Двух кур у меня недостает. Они такие в этом ловкие. Она оборачивается и показывает на дальнюю хижину внизу пригорка. Тех остальных нету, Коннов-то, убрались куда уж им там убираться. У них манеры получше были, держались наособицу, но веры у них не было никакой, а потому подмога Божья с порога их ушла.

Она вручает Грейс жестяную лампу и показывает на сарай.

Возьми с при́ходу налево на полке мешок, набей соломой. Спать можешь в доме, при псине. Он кошка, а ты мышка, вот что он себе подумает. Ты мышка, что пьет кошкино молоко.

Она стоит в дверях сарая, увязшая в студне мыслей, смотрит в исчезающий свет небес. Думает, до чего просто было б убежать от действительности этой тетки с ее странными разговорами, и от дядьки, запертого во второй комнате, и от родимого пятна у тетки на лице, что за последние несколько минут словно бы разрослось, мелкие волоски извиваются в лапки, лапки принимаются… она машет светом в сарай, словно ожидая увидеть там лицо какого-то чужака, ставит лампу на табурет и растирает себе запястье, такое чувство, будто рука теткина ее осквернила.

Колли на нее зол. Убирайся отсюда сейчас же, тупая ты сучка, эта тетка сплошное лихо.

Она садится на табурет и тайком прикуривает трубочку. Говорит, вот, дерни да умолкни. Посасывает трубку и говорит, когда мы последний раз так кормились? Какая цена за это может быть? Чуток чепухи, вот и все. Тетка эта просто одинока, уродливая старая святая добра к нам.

Колли говорит, я тебе скажу, кто она такая, – она святая Власица Пауковская, вот почему она такая сильная и сытая – хе! – по ночам все пауки выбираются наружу и бегают по всей округе, сосут кровь животных, сосут кровь того дядьки за дверью, а потому ты держи ухо востро, пока мы спим, помяни мое слово, проснемся да и увидим, что остались от нас две сушеные кожицы, из которых высосали всю кровь.

Она подходит к двери сарая и смотрит вниз с холма. Во мраке далекие хижины выталкивают в почти-ночь темный дым, и она бросает быстрый взгляд за угол. Паучица врисована во тьму, следит за ней из окна.

В животе у ней все подбирается: Паучица задвигает щеколду на двери своей спальни, мужской кашель из-за соседней двери. Она пытается вообразить себе, кто он, хворый сын или муж, или кто вроде тебя, говорит Колли, кого забрали из города и теперь держат в неволе. Она устраивается на своей постели у тусклого огня, прислушивается ко псу, тот глазеет на нее во тьме. Как странно возятся мысли, разом, мысли о сне рядом с волглым духом этого клятого пса, мысли о неведомых людях, шныряющих вокруг, стучащих в окна и грозящих убийством, и она воображает, как они сейчас следят за ней в окно, думает о том, что сказала тетка и как она это сказала, что, может, слышимое в этом – просто одиночество.