Охота на либерею - Федоров Михаил Иванович - Страница 43

И так чуть не каждую ночь: только заснул — чёрные детские глаза глядят на него и мигают. Ни слов, ни другого звука, ничего. И появился страх. Нет, не людей он боялся. Страх перед чем-то неведомым. Казалось ему, сотворил он нечто настолько страшное, что нет ему места среди людей. И товарищи, с кем пройдено немало вёрст, и с которыми побывал он в таких передрягах, что рассказать — едва ли кто поверит, стали казаться ему зверьми. Да, сильными, смелыми, но не людьми, а зверьми. И находиться рядом с ними было совершенно невозможно, никак невозможно.

Отстал он тогда от ватаги. Незаметно отстал. Отошёл будто по малой нужде — и пропал в лесу. И из добычи ничего с собой не взял. Блуждал по лесу долго — дней двадцать. Благо с пропитанием всё было хорошо — лето как-никак, ножик всегда на поясе, да руки при нём. А рыбу руками ловить он выучился давным-давно. Его за такое мастерство в ватаге рыбьим царём и прозвали.

Вышел из казанских владений к православным, и как-то со временем всё наладилось. Семья появилась, дочь, потом внучка. Глаза те черемисские снились всё реже, пока не перестали вовсе. Освоил крестьянское дело, ремесло кое-какое. Да в церковь стал хаживать. Службы отстаивал, свечки покупал и возжигал чуть ли не каждое воскресенье — всё старался грехи свои замолить. Замолил ли? Кто его знает.

Только на исповеди он ни разу не обмолвился о своих деяниях — о тех, в другой жизни. Незачем кому-то знать про глаза, которые виделись ему по ночам много лет. Не верил он попам. Сам не знал почему — но не верил…

— Де-ду-шка!

Дед Кузьма уже успокаивался. Кажется, Дашуткин голос?

— Де-ду-шка!

Так и есть: стоит под колокольней и смотрит вверх. А в руках лукошко. Никак в лес собралась? После того как её стали звать боярской невестой, Дарью работой на поварне особо не утруждали. Но и уходить девушка пока не хотела. Работала — но в полсилы. А вот в лес стала наведываться чаще — то жимолость собрать, то землянику. А теперь вот — клубника пошла.

Старик глянул с колокольни вниз:

— Что, Дарьюшка? В лес собралась?

— Да. Только одной несподручно. Пойдёшь со мной?

— Уже иду.

Старик быстро спустился, поскрипывая деревянными ступенями, вниз. Дарья стояла, легонько помахивая большой корзиной его, деда Кузьмы, плетения. Девушка за последние полтора месяца сильно изменилась. Держится гордо, смотрит смело. Она и раньше не заискивала ни перед кем, а теперь и вовсе появилось в ней что-то такое, что вроде сразу и не видно, но любой, даже кто её не знает, сразу догадается — не крестьянская это девка. Видел это и дед Кузьма, да только для него она так и осталась тем испуганным ребёнком, которого он встретил год назад на лесной дороге, убегающую от крымчаков.

Улыбнулся ей:

— Ивняка срежу. Давненько корзин не плёл.

…В лесу сейчас клубники полно: на каждой поляне — словно кто бусы из лала[105] рассыпал. Ходи — только ноги поднимай да смотри, куда ступать, чтобы не подавить. Присела Дарья на полянке, руками быстро-быстро перебирает. Вот уже дно корзины покрыто алым, вот на четверть. Ловко это у неё получается!

Дед Кузьма встрепенулся. Засмотрелся, как ладно Дарья клубнику собирает, пора бы и своё дело сделать. Много прутьев ему без надобности, всё равно корзины девать некуда. Но толику срезать надо — хоть будет, чем себя занять. А корзины потом всё равно пригодятся. Не сейчас, так через год. Или через два.

Отошёл он в сторону и стал нарезать прутья. Провалился лаптем в воду — эх, да ладно. Не осень, чай. Набрал вскоре охапку в пол-охвата — довольно, больше незачем. А краем глаза косит в сторону Дарьи — вон она, корзина уже больше чем на половину в красном. Споро это у неё получается! Встала Дарья, перешла в другое место — видно, здесь уже выбрала всё. Из-за веток и не разглядишь. Положил старик охапку прутьев на землю — потом подберёт, как настанет время в обитель возвращаться. Вложил нож в поясной чехол толстой кожи. Надо бы выйти поглядеть — где названая его внученька притулилась. Но лишь два шага сделал он, как охватили сзади чьи-то большие и сильные руки, зажали крепко рот, чёрная борода с обильной проседью легла на правое плечо, и незнакомый голос сказал негромко:

— Ну, здравствуй, рыбий царь. Не сразу я тебя узнал.

Сердце застучало громко. Голос, хоть и не узнал он его — словно из той, другой жизни. Из прежней. Где разбойная ватага, кровь, смерть… И чёрные глаза маленькой черемисской девочки.

— Тихо, тихо. Кто тут ещё?

Рука ослабла и сползла со рта. Старик обернулся. Перед ним стоял… Что-то смутно знакомое. Нет, не узнать.

— Насупа[106] я. Узнаёшь?

Теперь узнал его дед Кузьма, узнал! Только тогда, в ватаге, был он совсем молоденьким пареньком. Кто он и откуда — спрашивать было не принято. Если захочет — сам расскажет. Но не рассказал.

— Тебя ведь потом искали. Думали — может, ногу подвернул. А вона как свидеться пришлось!

Растянул рот в улыбке дед Кузьма. Дарьюшка, Дарьюшка. Только бы не заметили тебя! Конечно же, Насупа здесь не один. Сколько же их? Надо выведать, а там и поглядим.

— Старый я стал, — растянул он рот ещё больше, — вот, при Сергиевой обители состою. Я ведь потом, как от вас ушёл, с другими ватагами гулял. И по Волге, и по Дону, по Яику. Да стар стал. А ты всё прежним промышляешь?

— А как же? — ухмыльнулся Насупа. — Мужицкое ремесло не для меня.

— Ватага-то большая? — прищурился старик. — Как у нас тогда была?

Не успел Насупа ответить. Откуда-то сбоку почти бесшумно, как лешак, подошёл парень. Белобрысый, лет двадцати, конопатый. Одет в рваньё, но в сапогах. Соображает! Обувка — первое дело. И кистень за поясом. Рукоять затёртая, аж блестит — сразу видно, поработал им изрядно.

— Насупа, — радостно блеснул глазами парень, — там девка! Ладная — спасу нет. Ты как?

Насупа нехорошо осклабился:

— Иди позабавься. А я пока со старым товарищем потолкую.

Похолодел дед Кузьма: нашли-таки его Дарьюшку! Что же теперь будет? Парень, мельком взглянув на него, убежал, а Насупа в упор посмотрел в глаза:

— С тобой девка?

— Со мной.

— Тебе-то она уже без надобности.

Издевается Насупа, понимает, что ничего старик сделать не сможет. Со стороны поляны донёсся истошный Дарьин крик и тут же смолк. Насупа снова улыбнулся.

— Обитель мы не ограбим. Но пощиплем изрядно. На это у меня людей хватит.

Значит, атаманом он в ватаге! Застонал дед Кузьма, сгорбил плечи, согнулся, словно от неизбывного горя. Насупа на него почти не смотрел, поглядывая больше в сторону поляны. Как же ты глуп, атаман, что не посчитал старого разбойника равным себе бойцом, как глуп! Рука старика неуловимым ловким движением извлекла нож из поясного чехла. Насупа успел лишь перевести на него удивлённый взгляд, как повалился прямо в заросли ивняка, подминая немалым своим телом гибкие прутья. На виске его краснела небольшая ранка.

Дед Кузьма выбежал на поляну. Дарья молча и настолько яростно отбивалась от насильника, что тот никак не мог с ней совладать и успел лишь задрать подол, обнажив красивые белые девичьи ноги, уже начавшие наливаться полнотой. Поглощённые борьбой, ни Дарья, ни разбойник не заметили, как появился старик и в несколько быстрых шагов преодолел разделяющее их расстояние. Эх, только бы хватило сил!

Парень без звука отвалился от Дарьи. Он, как и Насупа, умер мгновенно: дед Кузьма бил наверняка. Потом сидели на траве, тяжело дыша, — не от усталости, а от волнения.

— Не успел?

Дарья замотала головой, плотно сжав губы:

— Нет.

— Слава богу.

И тут девушка расплакалась. Она кинулась старику на грудь и рыдала, трясясь всем телом. Тот ласково гладил её по спине:

— Всё прошло, внученька, всё прошло. А теперь давай пойдём. Тут целая ватага, надо предупредить монахов. А то атаман грозился, хотят пощипать они Сергиеву обитель.