Охота на либерею - Федоров Михаил Иванович - Страница 3

Петер вышел из комнаты.

Глава 1

ДВА ИЕЗУИТА

Недалеко от Каргополя, поздняя осень 1571 года

— Стреляй! Стреляй! — кричал седок, бросая пустую аркебузу с дымящимся стволом в розвальни, где под грубой льняной дерюгой скрывалась большая куча какой-то поклажи. Возница сноровисто вытащил из-под мешка с сеном, который служил ему облучком, два заряженных пистолета и прицелился в ближайших разбойников, один из которых, схватив лошадь под уздцы, резко осадил её, не давая проезду. Ба-бах! Выстрелы прозвучали одновременно. Один из нападавших навзничь упал на снег, а второй, хватаясь за ногу, завопил и тоже повалился в сугроб. Чуть поодаль лежал без движенья третий, сражённый метким выстрелом из аркебузы.

Трое оставшихся нерешительно топтались в стороне. Возница достал из-за пазухи кистень[12] и пихнул локтем седока. Тот, опомнившись, извлёк откуда-то длинный кинжал и легко соскочил с саней на дорогу.

— Ну что, разбойнички, — насмешливо прищурясь, произнёс возница, — теперь вас трое против двоих. Что думаете-то?

Он сделал шаг в их сторону. Те, не ожидая, что выглядевшая лёгкой добыча внезапно окажется такой зубастой, непроизвольно подались назад. Возница вновь понимающе усмехнулся.

— Может, вы нас и одолеете. Да только и мы в вас дырок понаделаем. Добычу возьмёте, а выживете потом — зимнем в лесу-то, да израненные?

— Пожрать бы чего, — хмуро сказал один из разбойников.

Одет он был в драный армяк с полуоторванным правым рукавом и видавшую виды войлочную шапку. Глаза его внимательно, с прищуром смотрели на возницу, словно оценивая, в какой момент удобнее нанести внезапный удар. Похоже, именно он был предводителем разбойничьей ватаги. В руках он держал длинную пику, которую так и не успел применить.

— Попросили бы — может, я вам и так дал бы?

Разбойники угрюмо молчали. Возница, внимательно кося на них взглядом, подошёл к розвальням, гружённым какими-то мешками, и достал из котомки начатую ковригу.

— Вот, берите. И не разбойничайте больше. А то долго не проживёте.

С этими словами он кинул хлеб старшему. Тот бросил пику и обеими руками схватил ковригу.

— Бывайте, разбойнички.

Оглядываясь, возница и седок заняли свои места и тронулись дальше. Остановились, отъехав от места схватки не меньше, чем на версту.

— Теперь можно и игрушку наладить. Как считаешь, а?

— Не знаю, — ответил седок. Он не понял, о чём спросил его возница.

— Ещё вёрст пятнадцать ехать. Мало ли что.

Возница достал из-за пазухи небольшой непромокаемый кисет с порохом, из мешка с сеном — второй кисет, с пулями, и принялся привычно и сноровисто заряжать пистолеты. Потом засунул их под мешок и снова взял вожжи.

Дорога была укатанной, бойкой. Лошадь шла по плотному снегу рысцой.

— Зачем ты дал им хлеб? — спросил седок, недовольно хмурясь.

Возница взглянул на него сочувственно:

— Так понимать же надо.

— Что?

— Какие же это разбойнички? Мужики беглые, вот кто. В Ливонии война, на южных рубежах — война. Крымцы вон — Москву сожгли. Стольный град! Какие сёла татары или поляки с литвой не пограбили, с тех бояре три шкуры дерут. Всё на войну! Да чума ещё. Ну а человек — не каменный же. Каждому от Бога своя мера терпения отпущена. Одному хоть спину в клочья измочаль кнутом, он отлежится и снова за работу. А другой долго терпеть не станет. Боярину — вилы в живот, а сам — в лес разбойничать. Или на Дон. Как его за это винить?

Седок не отвечал. Возница покосился на него и продолжил:

— Ты их разглядел? Худющие, в рваньё одеты. Вряд ли зиму переживут. Озоруют, конечно, но не от хорошей же жизни. Я им хлебушка дал — и душа моя перед Богом чиста. А что там дальше будет — я им не пастух. Помог как умел — авось образумятся.

Он помолчал немного и, не видя поддержки, произнёс:

— Хотя если бы ты их первым не заметил и из пищали не пальнул, лежать бы нам с тобой сейчас в лесу под кусточком, снегом припорошенными. Весны дожидаться. Если, конечно, волки раньше не найдут. Благодарствую.

Было уже далеко за полдень. Северный день зимой короток. Ещё немного — и начнут сгущаться сумерки.

— Каргополь, вон! — внезапно сказал возница, улыбаясь и указывая кнутом на появившиеся вдали купола церквей. — Проскочили, слава Богу. Скоро в тепле будем.

— Хорошо. Езжай быстрее, голуупчик.

Теперь в речи седока слышался едва заметный акцент. Говоривший немного приглушал звонкие звуки и растягивал слова, как большинство жителей северогерманских земель. Но если бы не иноземная одежда, видневшаяся под тёплым тулупом, его легко можно было принять за русского. И в самом деле: мало ли кто как слова произносит. Может, у него просто зуб болит или язык от рождения такой — корявый?

Вскоре сани въезжали в городские ворота. Уже темнело, и стражники торопились запереть их на два толстенных лиственничных бруса. Возница направился к ближайшему постоялому двору, что находился совсем неподалёку от городской стены, и, оставив лошадь с санями у входа, коротко бросил:

— Посиди пока. Я пойду узнаю.

Немец согласно кивнул. За долгий путь от устья Двины он уже привык, что жители северных окраин Московии особой приветливостью не отличаются. Но и грубыми их назвать было бы неправильно. Скорее, суровый северный быт воспитал людей особого склада — немногословных и скупых на выражение чувств.

Через некоторое время возница появился вместе с хозяином постоялого двора. Слуги уже открывали ворота, и вскоре сани стояли в ограде, а распряжённую лошадь отвели в стойло и насыпали в ясли отборного овса.

— Пойдём, что ли, в избу, — произнёс возница, — ужинать будем.

— А твой товар? Его не надо охранять?

— Нет.

Возница не стал ничего объяснять и первым пошёл в дом. Немец, повесив через плечо дорожную котомку и оставив аркебузу в санях, последовал за ним. Хозяин почтительно открыл дверь и придерживал её, пока приезжие входили в избу.

В помещении было чисто. В центре стояла большая русская печь с кирпичной трубой. Вдоль стен расставлены пять столов с лавками. Немец ожидал увидеть вместо привычных на родине окон прорубленные в толстенных сосновых брёвнах отверстия, затянутые бычьим пузырём или промасленной бумагой, но ошибся. Окна были, хоть и небольшие. С рамами и даже со стеклом вместо обычных промасленной бумаги или бычьего пузыря. Это говорило о том, что постоялый двор считается богатым, и останавливаются здесь люди состоятельные.

На столе, что находился в углу, под божницей, стоял деревянный подсвечник с восковой свечой и сидели четверо мужиков. По виду — торговцы средней руки, одетые в добротные штаны, льняные рубахи и короткие войлочные боты, в каких ходят в жилище. На печке сушились валенные сапоги. Когда гости вошли в помещение, один из них оглянулся и воскликнул:

— Эвона как! Иван Никитич, здравствуй, родной! А я думаю — кого это на ночь глядя принесло? Кто это с тобой?

Иван опустился на лавку, махнув рукой немцу, приглашая присесть рядом.

— Привет всей честной братии. А это басурманин, Петером кличут. Немчин, по делам купеческим к нам прибыл. В Москву направляется. Я подрядился его до Каргополя доставить.

Расторопные слуги принесли залитое горячей водой толокно, мясную закуску и бутылку вина. Иван поднял глаза на иконы, перекрестился и принялся за еду. Петер сидел, что-то бормоча про себя. Потом тоже взял ложку и начал есть.

Купцы, давая Ивану с Петером время насытиться, расспросами им не докучали, а принялись обсуждать свои дела. Речь шла о поставке в устье Двины строевого леса, пеньки да воска. Вот уже лет пятнадцать, как приходили туда корабли аглицких да галанских немцев[13], привозя изделия своих мастеров и забирая русский товар. В месте торга возле Михайло-Архангельского монастыря уже стоял острог и начал расти городок[14], пока безымянный.