Русская миссия Антонио Поссевино - Федоров Михаил Иванович - Страница 38

— Распоряжусь, чтобы стол накрыли.

Но Истома прекрасно понимал, чего боится ливонец: он опасается, что вид Паллавичино, которого Поплер не переносил до зубовного скрежета, заставит его сорваться и совершить поступок, о котором потом будет жалеть. А нагайка с вплетённой пулей у него всегда была при себе.

— Хорошо, — сказал Истома, — я готов. Письмо напишу сегодня же и отправлю тебе.

— Зачем такие сложности, дорогой Томас, — елейно пропел иезуит, — чтобы облегчить твой труд, я уже составил такой отчёт, и тебе не придётся напрягать память, чтобы вспомнить обо всех обстоятельствах твоего римского бытия. И не забывай, мы делаем общее дело, которое одинаково необходимо и твоему государю, и папе.

Истома в душе смеялся над ним: Поссевино был старше его почти вдвое и, конечно, поднаторел как в делах посольских, так и в том, как ловчее обмануть ближнего. Но он и предполагать не мог, насколько хорошо Истома видит — спасибо бабке Барсучихе! — всю его лживость!

— Я рад, что ты избавил меня от лишних забот, — сказал он, — и я готов прямо сейчас своей рукой написать письмо. Пусть купец перетолмачивает, что ты написал.

Поссевино кивнул и достал приготовленную бумагу. Написанное им не содержало ничего опасного для Истомы — обычное описание его римских встреч, разговоров, прогулок. Было описание и той охоты, на которой присутствовали поляки, и посещение с герцогом Сорским Ватикана для осмотра картин и скульптур, и рассказ о приёме у папы.

Да, там не было ничего опасного, кроме одного: в письме Поссевино упоминал о посещении Истомой Венеции, где тот представился посланником русского царя. Об этом говорилось вскользь, как о незначительном событии, достойном лишь одной-двух строк. Но эти строки вполне могли обернуться для Истомы в Москве серьёзным наказанием. А каким оно окажется — да кто ж знает? Не в духе будет Иван Васильевич — может и вместо благодарности за честно, а самое главное, удачно выполненное поручение и в ссылку отправить, и плетей всыпать, а то и чего похуже. И Истома знал, что надо сделать, чтобы этого не случилось.

Внимательно слушая перевод Паллавичино, Шевригин тщательно записывал заготовленные для него легатом слова. Наконец иезуит сказал:

— На этом всё, дорогой Томас. Позволь…

Поссевино хотел сказать, что желает проверить, не ошибся ли Истома, записывая его слова. Бывает же такое — не очень точный перевод, что-то недослышал, и вот уже послание царю искажено и имеет другой смысл. А неточности в посланиях такого рода способны вызвать недопонимание и поставить успех предстоящей миссии под сомнение.

Истома, улыбаясь ему в лицо, посыпал написанное мелким песком, после чего сложил бумагу в несколько раз, перевязал бечёвкой и, растопив на свечке воск, запечатал пакет печатью с двуглавым орлом.

Поссевино наблюдал за его действиями спокойно, не делая попыток убедить Истому дать ему письмо на проверку. Выдержка, выдержка и ещё раз выдержка — это правило иезуит усвоил прекрасно, во многом именно поэтому и добился высокого положения.

Истома протянул ему запечатанный пакет. Поссевино склонил в знак благодарности голову и сказал:

— Благодарю, дорогой мой Томас. А теперь я вернусь к своим делам. Ты когда выезжаешь из Праги?

— Завтра в полдень, — ответил Истома. — Путь у меня неблизкий, надо поторапливаться.

— А я задержусь на несколько дней, — сказал легат, — при имперском дворе остались некоторые дела. Но не позднее чем через три дня отправляюсь и я.

Покинув Истому, он в сопровождении поджидавших его у крыльца стражников, что следовали с ним от Рима, действительно отправился ко двору императора Рудольфа. Хотя ему уже было ясно, что на помощь империи в случае войны рассчитывать не стоит, он должен был оставить своим людям в окружении императора инструкции, как себя вести, на что настраивать внушаемого монарха и чем интересоваться. К месту отведённого ему ночлега Поссевино добрался только к вечеру.

Плотно закрыв за собой дверь, он достал письмо русскому царю и, выдернув впаянные в воск куски бечёвки, вскрыл послание. Затем пригласил брата Стефана, знающего русскую грамоту. Выслушав перевод, легат снисходительно усмехнулся: Истома не стал слово в слово записывать то, что диктовал ему иезуит. О визите в Венецию здесь было сказано такими словами, из которых невозможно понять, какой чин принял на себя Истома при встрече с дожем. Если царь Иван прочитает письмо даже в самом плохом расположении духа, ему всё равно не в чем будет упрекнуть своего гончи-ка. "Что ж, неплохо сделано, Томас Северинген, — подумал Поссевино, — но на этот раз ты перехитрил самого себя"[116]. Он снова усмехнулся, только на этот раз усмешка была кривой, недоброй. Верхняя губа непроизвольно приподнялась, словно у волка, готового вцепиться в горло добыче смертельной хваткой. Что ж, русский гонец, накликал ты на себя неприятности, ой накликал! Да что там неприятности, ты только что задел ту пружинку, которая приводит в действие взведённый капкан. Но не медвежий, нет, — не походишь ты на медведя, совсем не походишь. Да и на волка — тоже. Молодой лис — так будет вернее. Лис, который при удачном стечении обстоятельств мог бы стать старым матёрым лисовином, но… но не повезло тебе, Томас Северинген, ой как не повезло!

Поссевино достал из дорожной сумки связку печатей, выбрал нужную и, растопив воск, запечатал прочитанное письмо. Приложив печать — точно такую же, которая была у Истомы, убрал пакет. Он, конечно, вручит его царю — пусть удостоверится в удачном выполнении поручения своим гончиком, пусть. Всё равно он Северингена никогда больше не увидит.

Поссевино, оставив свою комнату под охраной стражи, вышел на улицу. Взяв с собой двух солдат — время было уже ночное, — он верхами отправился в Градчаны, где в таверне "Три пивные кружки" вот уже почти месяц жили неприметный маленький человек, носящий одежды небогатого горожанина, и его слуга — столь же скромно одетый юноша с лицом ангелочка.

Оставив стражников внизу и поднявшись на второй этаж, где находились жилые комнаты, иезуит отыскал ту, в которой разместились брат Гийом и Ласло. Брат Гийом, увидев шагнувшего через порог легата, встал и приветствовал его лёгким поклоном. Вслед за ним вскочил и Ласло, который в лицо Поссевино не знал, но по поведению своего наставника догадался, что они наконец-то дождались человека, ради встречи с которым живут в этой таверне.

— Ступай, Ласло, — сказал брат Гийом, — у нас будет разговор.

Венгр сделал попытку выйти из комнаты, но Поссевино остановил его:

— Постой, юноша.

Брат Гийом не выказал удивления, но Поссевино пояснил свои действия:

— К чему это? Ты говорил, что уверен в нём, пусть новиций привыкает к своему положению. Судьба даёт ему возможность быстро пройти долгий путь.

— Хорошо, отец Антонио, — ответил брат Гийом, и Ласло снова уселся на свой табурет.

— Человек, о котором мы говорили в Риме, не внял голосу разума, — произнёс легат, — поэтому он может стать для нас опасным.

Он сделал паузу. Брат Гийом слегка кивнул головой, давая понять, что знает, какими будут дальнейшие слова Поссевино.

— Да, — сказал тот, — он не должен доехать до Москвы.

— Когда выезжать? — спросил брат Гийом.

— Он выезжает в обед, значит, ты — завтра утром.

— Хорошо, отец Антонио.

— Всё должно быть сделано вне имперских владений. Думаю, Любек подойдёт лучше всего.

— Хорошо, отец Антонио.

— Деньги нужны?

— Благодарю, отец Антонио, не нужны. Мы не были расточительны, пока ждали тебя.

— Хорошо. Тогда желаю удачи. До встречи в Московии.

— Встречи не будет, отец Антонио. Мне незачем показываться в твоём окружении. Но, возможно, к тебе подойдут наши тайные сторонники и передадут привет от меня.

Поссевино внимательно посмотрел на брата Гийома:

— Хорошо. Да будет с нами Пресвятая Дева Мария и Господь наш Иисус Христос!

— Аминь! — произнесли они одновременно.