Эпоха Брежнева: советский ответ на вызовы времени, 1964-1982 - Синицын Федор Леонидович - Страница 27

Критическое отношение возникло к трудам по советской истории. Люди возмущались: «Не пора ли положить конец той практике, когда историки описывают факты и события, деятельность тех или иных лиц в зависимости от обстановки, от конъюнктуры, искажая историческую действительность?» Такая критика относилась и к «шараханьям» в официальной трактовке одного из крупнейших событий советского периода — Великой Отечественной войны: «Ее читали в издании старом, там чрезмерно выпячивалась роль Сталина. Теперь… говорят, что… Хрущев во всей Отечественной войне играл огромную роль. Где же правда? Ведь история должна объективно освещаться»[546].

Закономерным образом снизилось доверие к одной из самых «идеологических» дисциплин — «Истории КПСС», — причем даже на высоком уровне. В сентябре 1965 г. на партсобрании преподавателей Высшей партийной школы один из выступавших под аплодисменты присутствующих заявил, что если учебник по истории КПСС будет написан теми же авторами, которые уже «дважды фальсифицировали» историю партии (в частности, упоминался П.Н. Поспелов[547]), тем самым «будут созданы ненужные сложности для преподавателей, а научная общественность будет разочарована». Зам. заведующего Отделом агитации и пропаганды ЦК КПСС А.Н. Яковлев (будущий «прораб перестройки») сделал из этого вывод: «Преподавателям общественных наук… трудно будет убедить слушателей в правильности и научности тех или иных положений, если они будут исходить от лиц, утверждавших ранее обратное. Невольно создается недоверие не только в авторам, но и к самому предмету»[548].

Закрадывались в общественное сознание сомнения в быстрой достижимости коммунизма и других целей, поставленных властями. Не только авторы распространявшихся нелегально листовок «выражали неверие в построение коммунизма», но и лояльные к власти люди открыто задавали вопросы: «Не ошиблись ли мы тактически в лозунге, что нынешнее поколение будет жить при коммунизме?»; «Почему на XXIII съезде ничего не говорилось об общенародном государстве, партии всего народа, моральном кодексе строителя коммунизма», «не уточнялись некоторые перспективные показатели Программы партии, хотя ясно, что они к 1970 году не будут достигнуты?»[549]. В. Заславский сделал справедливый вывод, что объявленное в 1961 г. Н.С. Хрущевым построение коммунизма к 1980 г. «внесло весомый вклад в дискредитацию идеи коммунизма как цели, достижимой на практике»[550].

Конечно, настроения в советском обществе не были однородными, и критика идеологии варьировалась в зависимости от степени приверженности конкретного человека коммунистической идее. Некоторые люди сохраняли верность марксизму, но считали, что в СССР он был «искажен», и здесь «марксистская идеология утратила свой революционно-критический дух, встав на путь апологии действительности и существующего положения дел»[551].

Более радикальным направлением «новых настроений» было уже не просто снижение авторитета советской идеологии, а полное разочарование в ней. Некоторые граждане СССР обвиняли идеологию в бесплодности, по причине которой власти противопоставили неприемлемым для них идеям не свои идеи, а «суды и тюрьмы»[552] (здесь явно содержался намек на суд над писателями А.Д. Синявским и Ю.М. Даниэлем, состоявшийся в конце 1965 — начале 1966 г. Они были осуждены по «идеологической» 70-й статье Уголовного кодекса за «антисоветскую агитацию и пропаганду»).

Третьим направлением общественного мнения была жесткая критика советской системы в целом. Некоторые люди считали, что «эффективность социалистических экономических форм носит исторически ограниченный характер и пригодна лишь для «азиатского способа производства», она неприменима для индустриально развитого общества», а также что «социализм не создал более высокого повседневного уклада духовной жизни по сравнению с предшествующими формациями»[553]. Такие высказывания были уже за гранью уголовно преследуемой в СССР «антисоветской пропаганды».

Проявление «новых настроений» закономерно было наиболее распространено в «интеллектуальной» части общества, среди которой появилось мнение, что «современная идеология распалась на иллюзии (комсомольский актив[554]), официальные установления (аппарат) и личные убеждения, основанные на знании и интеллектуальной честности (творческая интеллигенция, часть студенческой молодежи)»[555]. Этим интеллигенция противопоставляла себя (носителей «личных убеждений») представителям партии и власти.

В июле 1966 г. Л.И. Брежнев отметил, что «нельзя не видеть известных негативных явлений среди отдельных кругов работников умственного труда», в том числе «факты нигилизма, политической пассивности и отдельные демагогические выступления». В ноябре того же года он высказался еще жестче: «Особую тревогу вызывает то обстоятельство, что некоторые средства идеологической работы», в том числе «научные труды, литературные произведения, искусство, кино, да и печать нередко используются у нас… для развенчивания истории нашей партии и нашего народа. Преподносится это под всякого рода благовидными предлогами, благими якобы намерениями». Брежнев отметил, что представители интеллигенции «договариваются прямо до клеветнических высказываний против Октябрьской революции и других исторических этапов в героической истории нашей партии и нашего советского народа». В частности, он «прошелся» по книге воспоминаний К. Симонова «Сто суток войны»[556], в которой, как считал Брежнев, автор «заводит нас в какие-то дебри»[557]. (Книга посвящена событиям, пожалуй, самого тяжелого периода Великой Отечественной войны — лета и начала осени 1941 г.)

Некоторые граждане СССР формулировали и практические идеи. Во-первых, люди, сохранившие лояльность власти и приверженность «святым идеям коммунизма», стали проявлять стремление к демократическим преобразованиям. Высказывались мысли о необходимости ревизии, модернизации советской идеологии, поиска ее новой модели. Приверженцы таких идей считали, что «нынешний социализм «недемократичен», и поэтому необходима новая модель социализма, «соединяющая» социализм с демократией»[558], т. е. «социализм с человеческим лицом»[559].

В этих веяниях, очевидно, проявилось влияние событий в Чехословакии 1968 г., которые всколыхнули определенную часть советского общества. Так, среди молодежи проявлялось двоякое отношение к этим событиям. С одной стороны, высказывалось «возмущение «братьями», которых «столько лет кормили» и которые отвечают черной неблагодарностью». С другой — часть студенчества «смотрела на происходящее в Чехословакии с доброжелательным любопытством», ей импонировало чешское студенчество, ставшее большой социальной силой. Некоторые молодые люди даже гипотетически рассматривали возможность повторения чешского опыта в СССР. При этом особенно большой интерес вызывало создание оппозиционных партий[560].

Проявлением подобных настроений была поддержка советскими гражданами введения реальной, а не фиктивной системы выборов в Советы всех уровней. На встречах с партработниками люди спрашивали: «Нельзя ли сейчас перейти к более демократичной системе выборов — выдвигать по несколько кандидатов с тем, чтобы был избран товарищ, наиболее достойный? Этим мы покончили бы с субъективистской практикой выдвижения кандидатов, что у нас иногда имеет место». Во время выборов в 1969 г. на некоторых бюллетенях для голосования были обнаружены надписи: «Пора менять бюрократическую форму выборов…Давно пора сделать выборы прямыми и открытыми»[561].