Тоже Эйнштейн - Бенедикт Мари - Страница 3

Я снова повернулась к открытому окошку. Крутые зеленые горы обрамляли город, и, клянусь, я чувствовала в воздухе запах хвойных деревьев. Конечно, горы были слишком далеко, чтобы до нас мог долететь аромат их пышной растительности, но, как бы то ни было, воздух в Цюрихе был гораздо свежее, чем в Загребе, где вечно пахло конским навозом и горящими посевами. Возможно, этот запах приносил свежий ветерок с Цюрихского озера, омывающего южную часть города.

Вдали, у подножия гор, я увидела бледно-желтые здания в неоклассическом стиле на фоне церковных шпилей. Здания удивительно напоминали изображение Политехнического института, которое я видела на своих бумагах для поступления, только больше и внушительнее, чем мне представлялось. Политехнический институт был учебным заведением нового типа, где готовили преподавателей и профессоров математических и естественно-научных дисциплин, и это был один из немногих университетов в Европе, в котором женщины могли получить ученую степень. И, хотя я уже много лет только об этом и мечтала, представить, что через несколько месяцев я буду учиться здесь, было трудно.

Экипаж «Кларенс» с грохотом остановился. Открылось окошечко к вознице, и он объявил о прибытии к месту назначения: Платтенштрассе, 50. Папа передал через окошечко несколько франков, и дверца экипажа распахнулась.

Пока возница выгружал наш багаж, слуга из пансиона Энгельбрехтов поспешно вышел через парадную дверь и спустился с крыльца, чтобы взять у нас маленькие сумки, которые мы несли сами. Между двух красивых колонн, обрамлявшими парадную дверь четырехэтажного кирпичного дома, появилась благообразная, хорошо одетая пара.

— Герр Марич? — обратился к отцу грузный пожилой мужчина.

— Да, а вы, должно быть, герр Энгельбрехт, — ответил отец с коротким поклоном и протянул руку. Пока мужчины обменивались приветствиями, по ступенькам торопливо сбежала вниз бодрая фрау Энгельбрехт и провела меня в здание.

Без всяких формальностей Энгельбрехты пригласили нас с папой выпить чаю с пирожными: стол был накрыт к нашему прибытию. Когда мы шли за Энгельбрехтами в гостиную, я заметила, как папа окинул одобрительным взглядом хрустальную люстру, висевшую в парадной, и такие же бра. Я почти прочитала его мысли: «Достаточно респектабельное местечко для моей Мицы».

Мне самой пансион показался скучным и слишком чопорным по сравнению с тем, к чему я привыкла дома: не хватало запахов леса, пыли и острой домашней кухни. Хотя мы, сербы, и стремились приобщиться к германскому порядку, принятому у швейцарцев, теперь я ясно видела, что наши потуги далеко не дотягивают до швейцарского совершенства в искусстве уборки.

За чаем с пирожными и обменом любезностями, под натиском папиных расспросов, Энгельбрехты рассказали о своем пансионе: о строгом распорядке обедов, завтраков и ужинов, приема посетителей, стирки и уборки комнат. Папа, бывший военный, поинтересовался безопасностью постояльцев, и его напряженно сведенные плечи понемногу обмякали при каждом удовлетворительном ответе, при каждом оценивающем взгляде на стены, обитые ворсистой голубой тканью, на резные кресла, расставленные вокруг широкого мраморного камина. И все же папины плечи так и не расслабились до конца: он желал для меня университетского образования почти так же сильно, как я сама, однако теперь, когда расставание стало явью, оно давалось ему тяжелее, чем я могла себе представить.

Потягивая чай, я услышал смех. Девичий смех.

Фрау Энгельбрехт заметила мою реакцию.

— А, вы услышали наших юных дам за игрой в вист. Позвольте же представить вам остальных наших пансионерок.

Остальных пансионерок? Я кивнула, хотя мне отчаянно хотелось покачать головой: нет! Мой опыт общения с другими юными дамами обычно заканчивался неудачно. В лучшем случае между нами было слишком мало общего. В худшем — мне приходилось терпеть обиды и унижения от соучеников и соучениц, особенно когда они начинали понимать масштаб моих честолюбивых замыслов.

Однако, повинуясь требованиям вежливости, мы встали из-за стола, и фрау Энгельбрехт провела нас в небольшую комнату, отличавшуюся от гостиной всем своим убранством: люстра и бра не хрустальные, а латунные, на стенах вместо голубой шелковистой ткани дубовые панели, в центре игровой стол. Когда мы вошли, мне показалось, что я услышала слово «крпити», и я посмотрел на папу — он, судя по виду, был так же удивлен, как и я. Это было сербское выражение — мы говорили так, когда обманывались в своих ожиданиях или проигрывали. Кто же мог произнести это слово? Наверняка мы ослышались.

За столом сидели три девушки, все примерно моих лет, темноволосые, с густыми бровями, совсем как у меня самой. Они даже одеты были одинаково: строгие белые блузки с высокими кружевными воротничками и простые темные юбки. Скромный наряд — никаких вычурных, причудливо разукрашенных платьев, лимонно-желтых или пенисто-розовых, которые предпочитают многие молодые женщины, вроде тех, которых я видела на фешенебельных улицах у вокзала.

Оторвавшись от игры, девушки сейчас же отложили карты и встали, чтобы представиться.

— Фройляйн Ружица Дражич, Милана Бота и Элен Кауфлер, познакомьтесь с нашей новой постоялицей. Это фройляйн Милева Марич.

Мы поприветствовали друг друга книксенами, и фрау Энгельбрехт продолжала:

— Фройляйн Марич приехала изучать математику и физику в Швейцарском федеральном политехническом институте. Вы будете в хорошей компании, фройляйн Марич.

Фрау Энгельбрехт жестом указала на скуластую улыбчивую девушку с глазами цвета бронзы.

— Фройляйн Дражич приехала из Шабаца изучать политику в Цюрихском университете.

Затем фрау Энгельбрехт повернулась к девушке с самыми темными волосами и самыми густыми бровями.

— Это фройляйн Бота. Она приехала из Крушеваца изучать психологию — в Политехническом институте, как и вы.

Положив руку на плечо последней девушки, с ореолом мягких каштановых волос и добрыми серо-голубыми глазами, обрамленными полукруглыми бровями, фрау Энгельбрехт сказала:

— А это наша фройляйн Кауфлер — она приехала из самой Вены, чтобы получить диплом историка, тоже в Политехническом институте.

Я не знала, что и сказать. Студентки из восточных провинций Австро-Венгрии, таких же, как моя? Мне и в голову не приходило, что я не буду уникумом. В Загребе почти любая девушка годам к двадцати уже была замужем или готовилась к замужеству: встречалась с подходящими молодыми людьми и училась вести хозяйство в родительском доме. Их учеба прекращалось за много лет до этого, если они вообще получали какое-то формальное школьное образование. Я думала, что всегда буду единственной студенткой из Восточной Европы в мире мужчин с Запада. Может быть, вообще единственной девушкой.

Фрау Энгельбрехт обвела взглядом всех девушек по очереди и сказала:

— Мы оставим вас, дамы, играть в вист, а сами пока закончим нашу беседу. Надеюсь, завтра вы покажете фройляйн Марич окрестности Цюриха?

— Конечно, фрау Энгельбрехт, — с теплой улыбкой ответила за всех фройляйн Кауфлер. — Может быть, фройляйн Марич даже сыграет с нами в вист завтра вечером. Четвертая нам никак не будет лишней.

Улыбка фройляйн Кауфлер показалась мне искренней, и я почувствовала, что мне по душе эта уютная обстановка. Я непроизвольно заулыбалась в ответ, но тут же остановилась. «Осторожно, — напомнила я себе. — Вспомни, как издевались над тобой другие девочки: дразнили, обзывали, пинали ногами на игровой площадке в парке. Программа Политехнического института привела тебя сюда, чтобы ты могла осуществить свою мечту — стать одной из немногих женщин — профессоров физики в Европе. Ты проделала этот путь не ради того, чтобы заводить подруг, даже если эти девушки и правда такие, какими кажутся».

Когда мы возвращались в парадную гостиную, папа взял меня под руку и прошептал:

— Кажется, это очень милые девушки, Мица. И наверное, умные, если приехали учиться в университет. Возможно, сейчас самое время завести парочку подруг, раз уж мы наконец-то нашли таких, которые могут оказаться тебе ровней по уму. Пусть кому-то посчастливится смеяться над твоими шуточками, которые ты обычно приберегаешь для меня.