Николай I Освободитель // Книга 10 (СИ) - Савинков Андрей Николаевич - Страница 47

В обмен на наше согласие на экспансию на материк удалось добиться японского согласия с тем, что все территории на континенте севернее 34 параллели относятся к сфере влияния Николаева, были подтверждены договоры подписанные еще двадцать пять лет назад, разграничивающие наши страны по острову Хоккайдо, был урегулирован вопрос квот на вылов рыбы в наших территориальных водах, использование проливов плюс мы получили несколько весьма вкусных концессий в железнодорожной сфере. Япония — страна горная, при строительстве железных дорог требуется прокладка большого количества туннелей и мостов, и вот как раз в деле строительства последних Россия была признанным мировым лидером. Ну да, было бы странно будь иначе, учитывая огромное количество широчайших рек на территории империи.

В общем, можно сказать, что с определёнными изменениями Япония тут повторяла свой путь из моей истории с поправкой на двадцатилетний временной сдвиг и на то, что идея воевать с Россией самураям тут не могла бы прийти даже в дурном сне. С другой стороны, мысль о том, чтобы натравить их на кого-нибудь из европейцев — на тех же французов например или голландцев, — выглядела сама по себе весьма и весьма заманчивой. Впрочем, это было очевидно делом отдаленного будущего, и скорее всего данные вопросы буду решать уже не я. Время оно беспощадно даже к попаданцам, а шестьдесят лет по местным меркам — более чем солидный возраст.

Подходила постепенно к концу заварушка в Индии. Британцы тут как обычно показали себя мастерами колониальной «игры престолов» и способными учениками древних римлян с их divide et impera. Сиречь «разделяй и властвуй». Еще летом 1858 года Лондон сумел заключить мирное соглашение с Сикхской империей, согласившись на аннексию той некоторых северных кусков Индии и кое-какие денежные «подарки» в обмен на вывод войск с основной территории. Ну а дальше все пошло накатом: кого-то бриты купили, кого-то уговорили, кого-то запугали, а кого-то и в бою одолели. Полностью восстание еще не задавили, но дело к этому явно шло, вопрос был только в том, как долго продержатся ребеллены.

Ну и конечно в этом кратком обзоре международной ситуации стоит упомянуть начавшуюся войну в Южной Америке. На сколько я понимаю, она была аналогом Парагвайской войны из моей истории, во время которой эта маленькая, но свободолюбивая страна потеряла половину территории и большую часть трудоспособного населения. Не удивительно в общем-то учитывая то, что против них воевали сразу три государства, два из которых были главными южноамериканским военно-политическими тяжеловесами.

Тут, поскольку дела этого далекого континента чаще всего как-то сами собой выпадали из данного повествования, нужно немного отступить и дать небольшой экскурс в историю. Как-то так получилось с самого начала, что самые лучшие отношения на этом континенте у нас сложились с Чили. Эта страна — и немного перец — попала в орбиту интересов империи еще в 20-х годах 19 века, когда мы получили весьма выгодные концессии по разработке там залежей селитры, при этом со своей стороны оказав помощь по окончательному вышвыриванию оттуда испанцев. У тех в начале 19 века все еще фантомного болела ампутированная уже фактически колониальная империя, и мы лишь поступили по заветам неродившегося еще — хотя может уже и родившегося, не помню — Ницше. В том ключе, что падающего стоит подтолкнуть. Ну а с пиренейцами у нас и до этого были отвратительные отношения еще из-за Мексики, так что ничего мы тут особо не теряли.

Кроме того, захват Фолклендских — или Мальвинских, которые у нас получили наименование островов Крузенштерна в честь первого русского кругосветного мореплавателя — островов еще в начале 1820-х годов практически автоматически ставил крест на наших потенциально хороших отношениях с Аргентиной. Плюс интервенция южноамериканцев на рынок мяса уже во второй половине 1850-х шла в разрез с интересами русских сельхоз производителей, так что можно сказать, что разделение на противоположные блоки — у Чили и Аргентины были свои терки из-за островов на самой южной оконечности материка — произошло как-то само собой. Буэнос-Айрес изначально больше ориентировался на Париж, и именно подданые Карла Х держали масть в этой столице.

Так же не слишком хорошо сложились у нас отношения и с Бразильцами. Бывшая португальская колония «по наследству» унаследовала тесные связи с одним островным — не будем показывать пальцами — государством, причем дошло в итоге до того, что нам пришлось продавать заложенные еще перед Восточной войной плантации каучуконосной гевеи. Нас банально выдавили из Бразилии, используя откровенно административные методы, пришлось окончательно переносить плантации на юг Мексики, где климатический климат подходил для данной культуры не столь хорошо, зато политический климат был куда более благоприятный.

Так что на фоне сложных отношений с Аргентиной и Бразилией вполне логичным стало сделать ставку на зажатые между двумя гегемонами Уругвай и Парагвай. Тем более что дружба с Уругваем — и помощь этой маленькой, но гордой стране во время ее борьбы за независимость от Бразилии — вылились в получение возможности аренды куска побережья в заливе Ла-Платы под строительство военно-морской базы.

Плюс имея в стране опорную точку Россия не плохо вложилась в Уругвай деньгами. Местное отделение ПРБ фактически контролировало республиканские финансы и исполняло роль центрального банка. Нами были построены местные телеграфные и железнодорожные системы, начато строительство первой в Южной Америке гидроэлектростанции, а в столице Уругвая — Монтевидео — по некоторым неофициальным данным около трети недвижимости принадлежало русским купцам.

Если добавить сюда еще весьма значительную русскую диаспору — около пяти тысяч русскоязычных и православных при общей численности населения страны меньше ста пятидесяти тысяч человек — то не сложно оценить всю степень влияния империи в этом уголке земного шара.

Что касается Парагвая, то мне просто нравилось то, что делают его правители у себя в стране. Будь я не императором огромной, самой большой на планете страны, а правителем маленькой изолированной территории в самой заднице мира, делал бы тоже самое. Жесткое государственное управление, диктатура развития, индустриализация, эмансипация женщин, всеобщее образование, медицина…

Нет, сам Карлос Антонио Лопес, стоящий во главе Парагвая, был далеко не приятным человеком. Он правил жестко, не стеснялся расстреливать политических оппонентов и давить всякое инакомыслие, но, если бы у него все получилось, в историю бы Лопес вошел примерно, как тот сингапурский диктатор, которого всегда у нас вспоминали в разрезе борьбы с коррупцией и опыта поднятия средневековой фактически территории до уровня самых развитых на планете государств.

У нас Лопесам — после Карлоса Антонио правил его сын Франсиско Солано — в итоге не удалось задуманное. Не помню подробностей, но то, что в результате и войны сразу с тремя соседними государствами Парагвай лишился половины территории и большей части мужского населения, в памяти отложилось. Здесь я даже из чистой симпатии к близким по духу прогрессорам хотел им помочь.

Поскольку экономика Парагвая была крайне закрытой, вложиться в нее напрямую, как это было сделано с тем же Уругваем, банально не представлялось возможным. Тем не менее во время Ла-Платской воины этой страны против той же Аргентины, продолжавшейся чуть ли не десять лет, мы продолжали снабжать парагвайцев оружием и боеприпасами по самым льготным ценам и обеспечивали до половины всего внешнего экспорта этой страны. Кроме того, именно русские корабли фактически обеспечивали безопасность внешней торговли Парагвая, бессменно дежуря в устье Ла-Платы. И это позволило Лопесам к концу 1850-х построить весьма крепкое государство, которому не хватало только одного — выхода к океану для упрощения экспорта товаров во внешний мир.

В общем, если опустить все остальные накопившиеся тут за прошедшие сорок лет взаимные обиды и претензии, дело вылились в то, что 18 января 1859 года передовые чести армии Парагвая вторглись в пределы аргентинской провинции Кориентес с явным намерением отрезать «Серебряную» страну от бассейна реки Ла-Платы и выйти к побережью Атлантического океана.