Красный мотор (СИ) - Тыналин Алим - Страница 46

Вороножский нетерпеливо гремел ключами у массивной дубовой двери с медной табличкой «Профессор Б. И. Вороножский». Его седые всклокоченные волосы, казалось, стали еще более взъерошенными от возбуждения.

— Проходите, проходите! — он наконец справился с замком. — Только осторожнее, тут везде приборы.

Квартира поражала воображение. Высокие потолки с лепниной терялись в полумраке.

Все пространство огромной гостиной было заставлено химическим оборудованием. Под стеклянными колпаками поблескивали аналитические весы «Сарторий», на длинных столах громоздились штативы с колбами и ретортами. В углу примостился внушительный шкаф-сушилка с рядами термометров.

Профессор метнулся к окну, забранному плотными шторами:

— Так-так-так… Луна уже в правильной фазе, — он поправил съехавшее пенсне. — А вот и Меркурий! Идеальное время для начала работы.

В свете настольной лампы под зеленым абажуром его худое лицо с крючковатым носом отбрасывало причудливые тени. Длинные нервные пальцы порхали над колбами, словно дирижируя невидимым оркестром.

— Борис Ильич, может, сначала обсудим план работы? — осторожно предложил я.

— План? — он удивленно посмотрел на меня. — Ах да, конечно. Но сначала нужно подготовить катализатор. Он должен настояться при правильном расположении звезд.

Я наблюдал, как он смешивает реактивы, что-то напевая себе под нос. В голове крутились формулы синтетического каучука из будущего. Как подтолкнуть его к правильному решению, не вызывая подозрений?

Лаборатория была оснащена превосходно. Среди привычных приборов я заметил новейший потенциометр «Лидс-Нортруп» и спектроскоп «Цейс» — редкость по тем временам. На отдельном столике расположился полярископ для изучения структуры полимеров.

— А что вы думаете о натриевых катализаторах? — как бы между прочим поинтересовался я, разглядывая ряды реактивов на полках.

Вороножский замер с колбой в руках:

— Натрий? Хм… — его глаза загорелись. — Знаете, а ведь действительно! При текущем положении Юпитера щелочные металлы должны проявлять особую активность. Вы тоже чувствуете эти вибрации?

Он кинулся к шкафу с реактивами, продолжая бормотать что-то про космические силы и резонансы. Я едва заметно улыбнулся.

Первый шаг сделан. Теперь нужно аккуратно подвести его к мысли о полимеризации бутадиена…

Время незаметно бежало. Часы в гостиной пробили полночь.

Вороножский колдовал над установкой для полимеризации — сложным сплетением стеклянных трубок и колб, соединенных шлифами. В центре располагался реактор с водяной рубашкой, где поддерживалась строго определенная температура.

— Начинаем! — торжественно объявил профессор, поправляя сползающее пенсне. — Первая попытка должна быть точно в час ночи, когда Меркурий войдет в благоприятный аспект с Юпитером.

Я наблюдал, как он осторожно добавляет натриевый катализатор в раствор бутадиена. Жидкость в колбе начала мутнеть, на стенках появился белесый налет.

— Смотрите, смотрите! — возбужденно зашептал Вороножский. — Видите, как реагирует? Точно по часовой стрелке, именно так и должно быть!

Внезапно раствор потемнел и превратился в бесформенную массу. Профессор нахмурился:

— Нет-нет, что-то не так. Возможно, мы поторопились. Нужно дождаться, пока Луна войдет в созвездие Водолея.

Второй эксперимент начался через час. На этот раз Вороножский долго шептал что-то над колбой с катализатором, прежде чем добавить его в реактор. Я воспользовался паузой, чтобы как бы случайно заметить:

— А что если понизить температуру реакции градусов на десять? В немецком журнале вроде упоминалось…

Профессор просиял:

— Точно! Космические вибрации лучше резонируют при пониженных температурах!

Но и вторая попытка закончилась неудачей. Полимер получился хрупким и ломким. Вороножский в отчаянии всплеснул руками, едва не опрокинув штатив с пробирками:

— Не понимаю! Все звезды на месте, катализатор шептал правильные слова!

Я задумчиво разглядывал образец:

— Может быть, дело в концентрации? Если увеличить содержание натрия…

— Погодите! — профессор вдруг замер. — А ведь действительно! При увеличении концентрации щелочного металла усиливается его связь с космическими потоками!

Третья попытка началась около трех часов ночи. Вороножский уже заметно утомился, его седые волосы окончательно растрепались, а на черном халате появились пятна реактивов. Но глаза по-прежнему лихорадочно блестели.

Новый образец поначалу выглядел многообещающе — эластичный, светло-желтого цвета. Но при проверке на растяжение он неожиданно рассыпался.

— Проклятье! — простонал профессор, падая в потертое кожаное кресло. — Может быть, Сатурн вмешался? Нужно перепроверить эфемериды…

Я молча разглядывал остатки неудавшегося полимера. Теперь я точно знал, что нужно менять.

Температурный режим слишком нестабильный. Но как подвести к этому профессора?

— Борис Ильич, — осторожно начал я, — а что если…

В этот момент за окном что-то ярко вспыхнуло. Вороножский подскочил к окну:

— Падающая звезда! Это знак! — он повернулся ко мне с горящими глазами. — Нам нужно дождаться рассвета. Когда первые лучи коснутся реактора, тогда все случится.

Я понял, что сегодня ночью больше ничего не получится. Но первые шаги сделаны, и профессор уже близок к правильному пути. Осталось только немного подкорректировать направление его космических поисков.

Чтобы не уснуть, я выпил кофе. Уже четвертая кружка за ночь. Но как же без стимулятора?

Небо за окном начало сереть. В лаборатории прохладно, за ночь печь почти остыла.

Вороножский, несмотря на усталость, продолжал что-то высчитывать в толстой тетради, время от времени сверяясь с астрономическими таблицами.

— Вот оно! — вдруг воскликнул он, вскакивая. — Как я раньше не понял! Нужно начать точно на восходе, когда первые лучи коснутся реактора. А температуру будем менять плавно, следуя за движением Солнца!

Я с интересом наблюдал, как он готовит новую порцию катализатора. На этот раз его движения были точными и уверенными, без обычной суетливости. Даже бормотание стало тише и ритмичнее.

— Борис Ильич, — осторожно вмешался я, — может быть, стоит добавить немного хлорида натрия для стабилизации?

— Соль? — он на секунду задумался. — Да-да, конечно! Соль — символ мудрости алхимиков. И смотрите, — он показал на свои расчеты, — при восходе Солнца ионы хлора входят в особый резонанс с натрием!

Первые солнечные лучи действительно удивительно красиво играли в стеклянных трубках установки. Вороножский, затаив дыхание, добавил катализатор в реактор. Жидкость начала медленно мутнеть.

— Смотрите, смотрите! — прошептал он. — Какой правильный цвет! И пузырьки поднимаются точно по спирали Фибоначчи!

Я следил за показаниями термометра, незаметно корректируя температуру водяной рубашки. Главное сейчас это выдержать точный режим полимеризации.

Через два часа процесс был завершен. В колбе лежал бледно-желтый эластичный материал. Вороножский, дрожащими руками надев перчатки, осторожно извлек образец.

— Попробуйте растянуть, — предложил я.

Профессор потянул материал — тот легко удлинился втрое и мгновенно вернулся к исходной форме. В глазах Вороножского появились слезы:

— Получилось… — прошептал он. — Небеса услышали нас!

Он заметался по лаборатории, хватая приборы для измерений:

— Нужно проверить эластичность, прочность, температурную устойчивость… О, какие удивительные показатели! Смотрите, смотрите!

Я внимательно изучал результаты тестов. Да, это именно тот материал, который нам требовался. По свойствам он уже приближался к синтетическому каучуку будущего.

— Борис Ильич, — сказал я, — думаю, нам понадобится более серьезное оборудование для масштабирования процесса.

— Да-да, конечно! — он уже что-то быстро писал в тетради. — Нужен реактор большего объема, система контроля температуры… И обязательно правильная ориентация по сторонам света! Это критически важно для космических вибраций.