Собиратель земель (СИ) - Старый Денис - Страница 12

Я опять промолчал.

— И что же ты ответишь? — с некоторым нетерпением спросил князь.

Я вновь многозначительно промолчал. При этом встал из-за лавки, сделал вид, будто выпил из глиняного кувшина, проливая на себя жидкость. Тянул время, стремясь меньше говорить, чтобы не давать поводов для беседы. Я ел за столом, выбирая блюда лишь те, которые уже кто-то пробовал. Но я не пил ничего. Угроза отравления была реальной. Однако, моего ответа ждали.

— То, какие товары производят на моих… твоих землях, — моя заслуга. Это мои придумки. Это я наладил работу ремесленного люда так, что они производят в десять раз больше, чем иные ремесленники. Через насилие многие работать не станут, сбегут. Так что, половина, князь, — это много, — сказал я.

— Что? Ты вновь мне перечишь? — взревел князь.

Я промолчал.

— И сколько ты предлагаешь? — спросил самопровозглашенный архиепископ, в очередной раз засвечивая себя, как теневого руководителя северо-восточной Руси.

Я задумался. Нет, я не думал о том, сколько именно стал бы платить Ростиславу Юрьевичу. Я принял решение сопротивляться, уничтожить князя. Но соглашаться сразу — это раскрыть себя. Ведь сразу понятно, что я лишь тяну время, соглашаясь на условия князя. Пауза затягивалась, а я, используя все свои актерские способности, делал вид, что мучительно принимаю решения.

— Двадцать долей. И никаких соглядатаев на производстве быть не должно, — выдал я свое предложение.

— Что⁈ — прогремел гром под сводами княжеской палаты.

— Подожди гневаться, великий князь, — Нифонтодернул Ростислава.

Лжеархиепископ встал со своего места, неспешно пошел в мою сторону. В тишине был слышен лишь мерный шум от шагов того, кто повелевает повелителем. Нифонт подошел близко, и при свете чадящих факелов стал рассматривать плетение панциря, что был сейчас на мне.

— Дозволишь? — не то, чтобы спросил, а лишь обозначил вопрос Нифонт, указывая на мою саблю.

Отказать в таких условиях я не мог, так что отстегнул ремень и передал ножны с клинком внутри. Самопровозглашенный с пониманием дела стал рассматривать саблю.

— Доброе оружие. Не видел нигде такого. И у кипчаков сабли иные, — сказал лжеархиепископ, приставил свой посох к столу и, словно профессиональный воин, стал проверять балансировку клинка, имитировать удары.

И все-таки этому человеку больше бы подошло одеяние ратника, а не священника. Впрочем, в Новгороде архиепископ — это часто и воин. У него есть своя дружина, которая может не сильно уступать даже княжеской. А управлять воинами не может человек, который абсолютно ничего не понимает в ратном деле.

— Великий князь, такие сабли, такие брони нигде более не делают. Если лишиться таких мастеров, что в Братстве работают, мы можем ничего не взять. Посему, елико смиренно прошу тебя, Ростислав Юрьевич, пересмотреть свои условия. Но ты должен знать, сколько производят в мастерских Братства такого оружия, — сказал Нифонт, передал с неким трепетом пояс с ножнами и саблей, подхватил свой посох и чинно отправился вновь на свое место по правую руку от князя.

— Будь по-твоему, владыко. Твоими устами Бог говорит. Так что тридцать долей от всего. Но воинов на моих землях никогда более тысячи быть не может. Пусть идут в Дикое поле или сарацинов бить. Ты меня понял? — сказал князь и его слова звучали, словно одолжение.

— Мне нужно время подумать, — отвечал я.

— У тебя три дня, нет, четыре. А после привезут твою жену и сына, и тут… Или смерть и тебе и твоим родным, или… — князь вновь встал со своего стула и заорал. — И не смей вступать в мои дела с Изяславом. Пока я не прошу тебя свое войско дать. Но после моей победыты присягнешь мне. Все, посиди в темнице! Нет, вначале письмо напиши своим родным, что ждешь их и кабы воины мои целы были все.

Ничтоже сумняшеся, я написал письмо, хваля себя за то, что предупредил всех: любое мое письмо о сдаче — это все наоборот, оно означает, что нужно бить ворогов, и никого не выпускать из земель Братства.

— Князь, там я подарки тебе вез, — сказал я, наблюдая, как ко мне выдвинулись сразу пятеро гридней, чтобы схватить, а все соседи по столу съежились и расчистили место на лавке. — Это не дары. Это тебе в счет уплаты выхода!

И Ростиславу даже не было, что сказать. Он же, получается, украл то, что я собирался ему дарить. А это, каким бы суровым князем не был Ростислав — бесчестный поступок. Но пусть так, я почищу еще казну этого… Да чего уж там — Мудака!

Глава 6

Улицы Суздаля бурлили. Люди, еще недавно бывшие забитыми, нерешительными, стали выходить из своих домов и сбиваться в стайки. Пока еще прибывшим в город новгородцам удавалось сдерживать недовольных их присутствием горожан, но ситуация накалялась с каждой минутой.

Достаточно было на улице появиться десятку человек, как через минуту к этой группе присоединялись двое, через пять минут еще пятеро, а после эти группысоединялись. Но все равно, людей пока что было мало, чтобы думать о серьезном деле, например, идти на вызволение епископа и преподобной Ефросиньи. Так что людей направляли на одно подворье, чтобы там организовывать.

Епископа и Ефросинью не арестовали, по сути, так и не притесняли практически ни в чем, кроме одного — не разрешали выходить за территорию строящегося женского монастыря. Епископ Ануфрий, в компании с прибывшим сюда же отцом Спиридоном, сопровождал преподобную Ефросинью, когда монастырь окружили и не дали оттуданикому выйти. Нет, конечно же, епископ пошел вперед и потребовал выхода, но его «завернули». И здесь, как раз, не обошлось без рукоприкладства. Вот только руки к православному «приложил» свей, католик, а, может, так и почитатель Одина. Но он делал это под стыдливые отворачивания глаз православных.

Порядка пяти сотен ратных стояли у монастыря, который строился чуть вдали от города, в полутора верстах. Так что в самом Суздале уже не было большого количества воинов нового владимирского князя, потому и становилось возможным то, что восстание начало развиваться именно здесь, хотя и в остальных городах Владимирского княжества ситуацию спокойной не назовешь.

— Говорю вам, люди, что под монастырем пособники Лукавого. Как можно было бить владыку нашего Ануфрия? А еще Ефросинья там, — вещал во дворе одного из гостиных дворов Суздаля мужик.

— Так, а ты сам кто такой будешь? — выкрикнули из толпы собравшихся горожан.

— А я не так давно пришел сюда, может, меня не все и знают. Но вот что я сам знаю, люди, что нынче вы веру православную предадите и жен своих отдадите свеям на потеху. А завтра что? А не будет у вас завтра! — распылялся мужик.

— А ты не перегибай! — выкрикнули из толпы.

— А что, никого еще не снасильничали в городе? Нет баб, что нынче плачут в уголке? А почему слезы льют? Потому как мужиков нет, что защитят ее, — провокатор продолжал провоцировать на эмоцию толпу.

Сотник тайной стражи, как назывались три сотни ратников, которых учили всяким подлым премудростям, Звяга, был отобран в командный состав тайной стражи благодаря своим природным ораторским способностям. Впрочем, не только из-за этого.

Двадцативосьмилетний муж прекрасно чувствовал толпу, как, впрочем, и любого собеседника. Вот и сейчас он понимал, что накал страстей еще не столь яркий, чтобы выкрикнуть людям: «Так возьмите же вы оружие и докажите, что право имеете!»

Тайная стража начала создаваться с самого начала существования Братства. Воинов учили не только элементарным формам и методам средневековой диверсионной войны, но и шпионить, влиять на создание общественного мнения, распространять слухи.

Нынешний воевода Братства заставлял учиться и рассказывал о таких несвойственных в этом времени вещах, которые способны свергать одних князей и на их место ставить других. Это и пропаганда, распространение листовок и слухов, создание общественного мнения через подкуп видных горожан, элементарное для будущего, но не современного мира, оплата критикующим власть и крикунам. Ведь порой достаточно, чтобы хоть один человек выкрикнул согласие с, казалось бы, невероятным предложением, чтобы это самое предложение показалось адекватным, а после выкриков еще двух-трех человек, и вовсе наилучшим и правильным.