Атаман всея гулевой Руси - Полотнянко Николай Алексеевич - Страница 59

– Кабы не вор Стенька Разин, имела бы ты, где голову притулить. Что ж, сожгли избу, но не последний день живём. Есть у меня одна задумка…

– Что такое ты надумал?

– Вот прогонят вора, и я уйду из воротников, стар стал ворота ворочать. Поставлю избу, и заживём мы, дочка, в своё удовольствие.

– Это ж как заживём? – заинтересовалась Настя.

– Слыхала, небось, что Пахомовну, после того как в неё воевода из пушки стрелил, кондрашка расшибла. Теперь вино на посаде курить некому будет. А я ведаю, как это делается.

– Вестимо, ведаешь, – рассмеялась Настя. – Не одну бочку вина выжрал.

– Когда это было, – вздохнул Федька. – Давно быльём поросло. Ты это, рубли воеводы неси мне, целее будут.

У Максима от пыли, сыпавшейся сверху, першило в горле, он не стерпел и раскашлялся.

– Кто это там! – взвизгнула Настя.

– Молчи, девка! – строго произнёс Федька. – Ступай за дверь и погляди, нет ли кого.

Настя хлопнула дверью сторожки, а воротник на палец приоткрыл творило и вопросил:

– Обзовись, кто ты есть?

– Приказчик гостя Твёрдышева, Максим.

– Знаю такого, – сказал Федька. – Выходи. Хотя погодь, я рогожу тебе под ноги кину. Грязи на тебе, приказчик, как на чушке. Таким тебя людям показывать нельзя, сразу учуют неладное и поволокут к воеводе.

Воротник приоткрыл дверь и поманил Настю.

– Сбегай к Твёрдышеву и скажи, что явился его приказчик. Да гляди, чтобы никто тебя не встретил по дороге! Пусть гость принесёт ему чистую одежду, а то он вывалялся в грязи с головы до ног.

Поручение отца пришлось Насте по нраву, она страсть как любила прикоснуться к чему-нибудь тайному и запретному, к тому же гость Твёрдышев всегда её привлекал статью сильного мужа и, конечно, богатством, о котором много и часто судачили синбирские кумушки после того, как стало известно, что Степан Ерофеевич овдовел два года назад. С той поры он стал подолгу жить в Синбирске, и Настя не упускала случая пройтись лебёдушкой мимо завидного жениха, но он смотрел мимо, не замечая её томления и зазывных взглядов.

В городе поговаривали, что кормилица Потаповна не даёт своему молочному сыну воли, она и встретила Настю, когда та начала постукивать в дверь твёрдышевской избы.

– Ты чего это, на полночь глядя, припёрлась? – строго вопросила старуха в дверное оконце.

– Приказчик Степана Ерофеевича к нам явился. Пусть хозяин возьмёт чистую одежду и заберёт его к себе.

– Жди на крыльце, – сказала Потаповна и захлопнула оконце.

Настя присела на лавку рядом с дверью в тень, где её со стороны улицы не было видно. Через некоторое время послышались осторожные шаги, и на землю легла тень крадущегося человека, который остановился возле твёрдышевского крыльца, потоптался и пошёл прочь. Настя облегчённо вздохнула: стрелецкий голова Бухвостов постоянно её донимал своими приставаниями, хотя воевода Милославский поглядывал на него всё тяжелее и пронзительней.

– Ты кого здесь поджидаешь? – недовольно спросил Твёрдышев, показываясь из двери. – А ну, дуй, девка, впереди, а я пойду после.

Настя обиженно цыкнула и, не таясь застучала каблуками сапог по доскам крыльца. Степан Ерофеевич вернулся в избу, посидел в сенях на лавке и осторожно вышел на крыльцо.

Настя в сторожку к отцу не вернулась, она подошла к небольшой двери с задней стороны воеводской избы, достала из волос шпильку, отодвинула ею щеколду и через подклеть поднялась в покои воеводы. Милославский её ждал.

– Где шлялась, гулёна? – ласково сказал князь, подвигаясь к стене.

Настя сняла летник и, задув свечу, нырнула под заячье одеяло.

– Отца обихаживала, – сладко потянувшись всем телом, промолвила девка-душегрейка. – Шубёнку ему зашивала. А потом пока сюда шла, всё казалось, что кто-то за мной идёт.

– Кто это мог быть? – встревожился Милославский. – Опять Бухвостов.

– Может, и он, откуда мне знать, я не оглядывалась. Может, и он, а может, и Твёрдышев.

«Ужели и гость такой же сметанник?» – стукнуло в голове князя и отложилось занозой.

– Будешь жить с Саввой, – отпирая дверь своей избы, сказал Твёрдышев. – Верхние комнаты я освободил под раненых. Пока сиди тихо и никуда не высовывайся. У воеводы много наушников, мигом донесут, что ты неведомо откуда свалился в Синбирск. О лазе забудь до конца своих дней.

В коридоре их встретила Потаповна, взяла узел с грязной одеждой и неодобрительно глянула на измазанные глиной сапоги парня. Он разулся и в носках спустился в подклеть. Потаповна шла за ним следом, в руке у неё было плетёное блюдо, накрытое полотенцем.

Савва встретил Максима с распростёртыми объятиями, обнял, мазнул сырым носом по щеке, усадил на лавку, покрытую войлоком. Потаповна поставила блюдо на сундук и вышла. Монах снял с него полотенце.

– Балует меня ключница, – весело сказал он. – Каждый вечер потчует стряпней со сметаной или маслицем.

– То-то я гляжу, что ты округлел, как соборный протопоп, – не сдержал улыбку Максим. – А ты всё грамотки переписываешь?

– Какое там! – воскликнул Савва, подхватив оладьем сметану. – Как сели в осаду, так к нам только вороны вести приносят. Да и Степан Ерофеевич сейчас лишь мирскими делами занят, каждый день у воеводы сидит, с лучшими людьми думает, как не сдать Синбирск вору. А ты как?

Максим скоро поведал о том, что случилось на Теше.

– Жаль отроковицу, – вздохнул Савва. – А я вот уже полвека живу, а зачем? Правда, зла я никому не сделал, но и добра тоже.

– Не скажи, – возразил Максим. – Через твоё умение многие разумом обогатились.

– Может, и так, – вздохнул Савва и неожиданно весело глянул на Максима. – Я вот горевал, зачем прибежал в Синбирск, а три дня назад, когда воевода затворил рубленый город, вдруг понял.

– И что же ты уразумел?

– Великие дела вокруг Синбирска начались, и я тому свидетель. Стенька Разин вздыбил всё Поволжье за волю и правду. Такого на Руси ещё не бывало.

– Тебе, Савва, в тёплой подклети, рядом с оладьями и сметаной, какое до всего этого дела? – сказал Максим. – Явится в Синбирск государево войско, разгонит толпы, и Разину отрубят голову, а через год о нём все забудут.

– Не скажи, парень! – голос Саввы наполнился молодой силой. – Память о Стеньке не уйдёт вместе с ним. Я этому не дам совершиться.

– Не ждал я от тебя такой прыти, – удивился Максим. – Ты что, эту память о воре, чтобы она не сгинула, за подол собрался удерживать?

– У меня покрепче задумка, – сказал Савва и, сунув руку за лавку, вынул оттуда им самим переплетённую книгу. – Знай, парень, что я по примеру «Казанской истории» начал писать «Хронограф Синбирской осады воровским войском Стеньки Разина».

Максим заметил, что в книге было уже исписано десятка два страниц, и это его удивило.

– Стенька только приступил к Синбирску, а у тебя уже вон сколько понаписано?

– Я пишу, подобно другим историям, об основании града окольничим Богданом Хитрово и других замечательных случаях, бывших в Синбирске до тех пор, когда Стенька подошёл к городу и сначала бился с князем Барятинским, а потом обложил его со всех концов своим войском.

– Где же ты, Савва, о прежних днях узнаешь? – спросил Максим. – Или выдумываешь?

– Как можно! – обиделся Савва. – Здесь всё истинная правда. Если похочешь, я кое-что зачту.

В острожном амбаре Максим выспался, и на сон его не манило.

– Читай, батька. Только не спеши, каждое слово ясно выговаривай.

– Годи, давай по оладью макнём в сметану для смягчения во рту сухости.

Проглотив с причмоком оладышек, Савва открыл свой хронограф.

– Тут поначалу у меня кое-какие любопытные баснословия выписаны. Так… В давние времена обитал на Синбирской горе лютый Змей-аспид, и досаждал он мордве и чувашам воровством самых пригожих девок, и продолжалось это до той поры, пока киевский князь Святослав Игоревич не пришёл на Волгу походом против Булгара Великого. Победив булгарского хана и взяв знатную добычу, князь Святослав обратил свой меч на хазар и пошёл их воевать, но по пути останавливался у подножья Синбирской горы в граде Синбир-кабак…