Утешение - Гаврилов Николай Петрович - Страница 48

Окна женщины, ранее заложенные кирпичом, сейчас были зашиты желтыми листами ДВП. Отзываясь на стук в окно, женщина открыла металлическую дверь подъезда. Она узнала Ольгу. В квартире электрический свет, в комнате на кровати по-прежнему лежал парализованный отец.　

— Это же вы ребят, что в вашем дворе убили, хоронили? — спросила она у женщины, когда они прошли на кухню. — Помните, я еще у вас спрашивала, был ли там кто-нибудь с шлемофоном на голове? Вы сказали, что, возможно, только водитель, но он сильно обгорел. Водителя из танка тоже при вас доставали?　

— Мы и доставали, — подтвердила женщина. — То, что осталось, обернули в мешковину. Так в мешковине и закопали. А вы все ищете?　

— Я уезжаю. — через долгую паузу произнесла Ольга. — Мне кажется, я его нашла.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ　

ПРИНЯТИЕ

11.03.1996 　

Проводы были недолгими. Попрощалась, с кем могла, успела заехать в храм, поставила свечку у иконы Божией Матери и несколько минут не отрываясь смотрела на образ над одиноким огоньком. Через два часа в Моздок уходила колонна «Уралов». Ольге нашлось место. В кабине грузовика, не разговаривая с водителем, она положила на колени почти пустую клеенчатую сумку и повернулась к окну.　

Плыла за окном желтая степь. Мелькали по дороге привычные картины: блокпосты из бетонных плит с выцветшими, трепещущими на ветру российскими флагами. Контроль, проверки. Двое молодых солдатиков в грязных бушлатах, несущих на КПП бачки с кашей.　

Чечня уходила, исчезала в прошлом. Она покидала войну.

На душе было строго и спокойно. Мучившего ее все это время страха за сына больше не было. Ее отпускали — она исполнила все, что смогла исполнить. Она изначально не могла ничего изменить. Когда Ольга по расчищенной от снега аллее подходила к зданию военкомата, когда собирала чемодан, когда сын приснился ей в первый раз с капающей с лица кровью, когда мысленно разговаривала с ним в темноте тамбура и молилась Богородице, прижимая иконку к сердцу, — его уже не было на этом свете. Ни защитить, ни выкупить, ни отмолить его она уже не могла. Она не могла его спасти, но она спасла многих других сыновей, и в этом оказалось ее утешение.　

Навстречу колонне «Уралов» ехали в сторону Грозного танки. Наверное, одни из последних. Война подходила к концу.　

Тот мартовский рейд боевиков на Грозный оказался лишь разведкой боем. Дудаевцы выявили все слабые места и через пять месяцев, когда обеими сторонами вовсю подписывались самые умилительные соглашения о мирном урегулировании, ударили снова, на этот раз полностью захватив Грозный и другие города. В тех боях войска потеряют более двух тысяч человек.　

Генерал Пуликовский, чей сын погиб в Чечне, окружит Грозный тройным кольцом армии. И предъявит безоговорочный ультиматум. В течение 48 часов боевики должны сложить оружие. Если ультиматум не принимается, город будет снесен с лица земли, и никто из боевиков живым из него не выйдет.

На этом война и закончится. Начнутся переговоры, и в конце августа будут подписаны Хасавюртовские соглашения. Федеральные войска и силы МВД должны будут покинуть Чечню, оставляя здесь русское население, пленных, приехавших за ними матерей и тех чеченских милиционеров, которые воевали за эту власть.　

Солдаты и офицеры сделали на этой войне все, что смогли: безропотно умирали по приказу, подставляли под пули и осколки стриженые затылки, совершали подвиги, горели в танках, гнили в ямах, мычали, когда им отрезали руки и ноги в госпиталях, и воевали не за нефтяные котировки — за Родину…　

Потом будут теракты, черная дыра безвластия. Потом в России сменится правительство и начнется вторая война — совершенно иная. Но это произойдет потом. А пока войска уходили из Чечни.　

Последнее лицо войны, скрытое за многими масками. Ольга хорошо знала это лицо.　

Забор, железные ворота с красной звездой, за ними на запасных путях белые вагоны-рефрижераторы. Поезд потерянных детей. В холодильных камерах постоянная температура минус пятнадцать. В вагонах находилось более четырехсот неопознанных тел.　

В рефрижераторы сразу не пускали. Вначале показывали видео в небольшой комнатке и терпеливо спрашивали приметы.　

— Я знаю дату его поступления, — сказала Ольга начальнику судебно-медицинской лаборатории. — Их привезли в Ростов 25 января 1995-го. Всего десять тел, все с одного захоронения. Захоронение военным указала я сама. Посмотрите по датам и пропустите меня в вагон. Покажите тела, я узнаю.　

Полковник только вздохнул. Не понимает мать, что просит.　

— Давайте лучше вначале посмотрим видео, — мягко попросил он.　

— Я тогда у женщины про шлемофон спрашивала, — не слушая его, словно разговаривала сама с собой Ольга. — Был ли кто в шлемофоне из тех десяти? Она сказала: нет, наверное, только водитель, но он сгорел, стал весить, как годовалый ребенок. Я же думала, что Леша на броне сидел, вместе с капитаном Грозовым. А это он танком управлял. Это он сгорел. Она его останки в мешковину обернула. По мешковине легко найти.　

Теперь она знала судьбу своего сына. В памяти всплыл рассказ выжившего лейтенанта Майкопской бригады, с которым она бесконечно давно сидела вечером в гостинице. Словно видела озаренный заревом вокзал. Зал ожидания, раненых, вспышки выстрелов и офицеров, ищущих среди солдат механиков-водителей, чтобы вести технику на прорыв. Видела капитана Грозова, у которого вытек глаз и которого привязали за руку ремнем к поручню, чтобы не потерять по дороге, и своего сына в танкистской куртке, которому приказали садиться за рычаги. «Их танк заманили на соседнюю улицу», — говорил тогда лейтенант. Чеченцы знали позывные и кричали в рацию: «Коробочка, давай сюда, здесь проход свободный». И они заехали в тот двор, где до сих пор стоит их поржавевший танк.　

И она, Ольга, стояла на этом самом месте и потом ушла, чтобы вернуться к исходной точке через год и два месяца.　

Оставалась в этом какая-то тайна. Если бы не было этого года, своими руками раскопанных захоронений, возникающих и превращающихся в пустоту надежд, слез разочарования и многих утешений в чужой радости, если бы она нашла сына тогда, в январе, она бы стояла здесь оглушенная на много лет вперед своей потерей, а сейчас не потеря это была — приобретение. 　

Теперь Алеша будет вместе с ней — всего несколько остановок от дома, рядом с ее папой, а потом и рядом с ней. Начальник судмедлаборатории с изумлением смотрел на Ольгу, никогда еще он не видел, чтобы мать, пришедшая к поезду потерянных детей, выглядела такой сосредоточенной, спокойной и даже какой-то светлой изнутри.　

— Понимаете, есть процедура… — слегка откашлявшись, осторожно произнес он. — Без подтверждения экспертизы мы не можем отдать вам останки. Бывали случаи, когда ошибались. А экспертизу придется делать в Москве. Государство на эти цели денег не выделяет. Все, что от нас, — это сосновый гроб, две простыни и солдатская форма. А стоит экспертиза очень дорого. — Он с сомнением посмотрел на грязную болоньевую куртку женщины и старенький пуховый платок. — Двадцать миллионов рублей. Но без заключения экспертизы не выдадим.　

Он не знал, кто стоит перед ним. Да и сама Ольга не представляла, сколько она сделала на этой войне и сколько людей оценили ее долгий подвиг, не говоря об этом вслух. Пройдет совсем немного времени, и боевые офицеры, такие как Слава и как контрразведчик, узнав о ее нуждах, кому-то позвонят, поговорят со своими командирами, и к губернатору области в кабинет зайдут люди, которым он не сможет отказать.　

Позже появятся цифры. Кто-то подсчитает и скажет, что благодаря Ольге из плена было спасено 123 человека.　

Но Ольга о цифрах думать не будет. Будет помнить лица, заснеженные дворы в аулах, зеленую черемшу у дороги, горящие дома, сараи и ямы, горы и розовый рассвет над ними. Потом и лица размоются временем, останутся в памяти звуки, запахи, чей-то плач. Война останется с ней навсегда, живя своей жизнью где-то в глубинах подсознания.