Первозданная (СИ) - "De Ojos Verdes" - Страница 36

Всю дорогу мы напряженно молчим. Путь кажется длиннее, чем на самом деле. Даже думать не хочу, что может случиться с несчастной девушкой. И более чем уверен, если бы не выходки ее непутевого мужа, возможно, она сейчас не была бы в таком состоянии.

Среди напряженно выхаживающих в темноте у здания фигур узнаю несколько лиц. Здороваемся, разведываем обстановку.

— Паршиво всё, — вымученно выдыхает отец Милены, жадно затягиваясь, распространяя дым вокруг себя. — Какие-то осложнения. Женщины лучше опишут.

Замечаю, насколько бледен Миша. И будто становится еще белее, когда, войдя в помещение с напуганными женщинами, встречается взглядом с тещей. Тут без слов. И так понятно, что она с ним сделает, придя в себя.

Направляюсь к Нуне Григорьевне, опускаясь на корточки:

— Что говорят?

— У нее анатомические и хронические проблемы, сынок. Огромные риски и для ребенка, и для матери. Но особенно для Милены, девочка очень слаба и истощена.

— Понятно.

Вывожу друга на воздух и отвожу подальше к скамейкам за воротами. Он нервно прикуривает сигарету, сжимая ее между подрагивающими пальцами. Оглядываю его, будто видя впервые. Раньше Миша действительно был сдержаннее. Никак не возьму в толк, в чем конкретно причина перемен. Может, слишком ранний кризис среднего возраста?

— Я виноват, — сокрушенный вздох.

— Бесспорно, — даже не собираюсь утешать в этом плане.

И снова долгое молчание, приправленное чужими разговорами во дворе роддома. Голова нещадно гудит после выпитого алкоголя. Хочется немного размяться, походить. Но оставлять горе-отца одного будет неправильно. Поэтому начинаю массировать виски, прикрыв глаза.

Не думаю, что Миша понимает уровень надвигающейся трагедии, если что-то пойдет не так. Я-то хотя бы имею двух племянников, знаю риски, многое слышал в оба раза, когда рожала сестра. Не верю, что друга что-либо способно изменить. Разве что — в плохую сторону.

В общей сложности мы находимся на территории комплекса до шести утра. Но когда нам сообщают, что в ходе экстренного кесарева сечения удается сохранить обе жизни, облегченно улыбаюсь, чувствуя, что усталость как ветром сдуло. После всех неутешительных прогнозов это звучит невероятно.

— Милена, конечно, в тяжелом, но стабильном состоянии. А малыш крепкий, всё обошлось, — плачет Нуне Григорьевна, обнимая непутевого сына.

К счастью, моя миссия окончена. Удовлетворенный, поздравивший всех, вызываю такси и уезжаю домой. Квартира встречает привычной тишиной и покоем. Откидываюсь на покрывало и несколько минут моргаю в потолок.

Усталость, недосып, перенапряжение, остатки алкоголя в организме. И дикая неуемная жажда по конкретному человеку. Несмотря ни на что. Наверное, я в полнейшем неадеквате, потому что никак иначе не могу объяснить свой следующий поступок.

На улице давно посветлело. Очередное такси довезло до пункта назначения и исчезло со двора. Я окинул взглядом новостройку и приблизился к подъезду.

Но потом резко остановился и в недоумении стал изучать кнопки домофона.

Как же глупо.

Через стиснутые зубы просачивается поток нецензурщины.

Что со мной происходит? Откуда эти идиотские импульсивные порывы? В кого я превращаюсь?

Со свистом вышибаю воздух из легких и разворачиваюсь, чтобы уйти.

В тот же момент звучит характерный писк датчика, и дверь распахивается, являя ту, ради которой я и притащился сюда в семь утра.

Уму непостижимо, как такое возможно…

Оба застываем. Нас разделает жалких два метра. Грудную клетку распирает желание схватить ее в охапку и вдохнуть едва уловимый запах цитрусов.

Но зелень этих невероятно глубоких глаз наполнена чем-то таким, что сдерживает меня.

Злится, кобра моя.

Моя ли?..

Одергиваю себя, пытаясь урезонить впечатление и последствия вопиющего поступка.

— Без пяти семь. Не рановато ли для похода на работу? — спрашиваю, изучающе окидывая ее внешний вид.

Вновь и вновь подмечая, как изменилась девушка.

Во взгляде Сатэ начинает плескаться недобрый огонь. А по моему телу разливается приятное тепло от предвкушения надвигающейся перепалки.

Господи, и откуда в ней столько колкости, просто клад сногсшибательных реплик. Я же знаю, что не играет. Она вся такая — сотканная из борьбы, огня и вызова.

И. Мне. Это. Нужно. Очень. Срочно. Точка.

Плевать на остальное! Демоны, так долго сдерживаемые мною, вырвались на свободу. Я сошел с ума, определенно. Она свела меня с ума. Довела до этой неадекватной кондиции…

Стремительным движением сокращаю расстояние и зарываюсь в густые распущенные волосы, резко потянув растерянное лицо на себя. Я был в миллиметре от вожделенных губ, когда получил весомый удар под дых. Не боль, а скорее, удивление, некий эффект неожиданности заставили меня отпрянуть.

— Ты спятил, Адонц, — эмоциональный словесный плевок разгневанной бестии.

— Да, — мой ошалелый ответ.

— Так лечись!

— Я за этим и приехал, — снова тянусь к ней, словно в бреду.

— Нет! Не прикасайся, хватит играть со мной!

Этот отчаянный вопль отдается скрежетом внутри. Отрезвляет весьма внезапно. Воспаляет очаги гнева, когда-то рожденные непониманием и несвойственным мне чувством горечи от предательства. Именно так, по сути, я и воспринимал ее исчезновение тогда. Очень долго не признаваясь в этом.

— Это я играю с тобой? Да, Сатэ? — выговариваю тихо, подавляя в себе бешеную решимость испепелить девушку, настолько высока концентрация поднявшейся ярости.

Надвигаюсь, хищно рассчитывая шаги, чтобы не дать ей уйти. И загоняю в бетонный угол.

Я вижу мелькнувший страх в распахнутом взоре. Вижу. Отчетливо. Но меня вновь и вновь поражает та воинственность, с которой Сатэ отстаивает себя. Вроде бы, и слов не произносит, а поза, взмах ресниц, выражение глаз — все это заводит, бесит, распаляет. Она не дает шанса нащупать слабые места!

Самодостаточная. Это очень много. Наверное, главное качество для сознательного человека. У неё был другой уровень, за что я уважал её всегда. И одновременно именно это и выводило меня.

И сдерживаться всё сложнее.

С ней запредельно непросто. Запутанно, каверзно, извилисто.

Я хотел. Пытался держаться подальше, не лезть в прошлое, не испытывать судьбу, не оспаривать решения Сатэ. Но она не помогает мне в этом рвении. Ни х*ра между нами не перестало искрить, не ушло наваждение. Всё стало хуже!

И мне нужны ответы.

— Разве не ты играла, заставляя меня заблуждаться в своей опытности? Проведя со мной ночь и исчезая с концами? Пытаясь доказать, что я идиот!

Когда ее веки опускаются, складывается впечатление, что она просто набирается сил перед очередным броском. Но стоит им разомкнуться… Сатэ поднимает на меня полный страдания взгляд, в котором звенят слезы, и меня жестко скручивает. Я холодею, и весь огонь внутри гасится, словно подоспевшей оперативной командой пожарных. Меня откидывает неведомой силой, и теперь между нами вновь достаточно пространства. Озадаченно рассматриваю девушку, впервые видя проявление беспомощности.

Казалось бы, это именно то, чего я хотел секундой ранее. Но мне ее неприкрытая боль не приносит удовлетворения. Только мучительное сожаление. И Сатэ добивает следующим заявлением:

— Значит, Тор, ты действительно идиот. Я никогда не играла. Не умею. Скрывала, потому как понимала, что ты отступишь, если узнаешь, что связался с девственницей — открыто говорил, что тебя роль и обязательства «особенного» отталкивают. А я не хотела этого… — ее голос срывается, и моя челюсть сжимается в бессилии. — Ушла, потому что не потянула бы последствий. Ты не веришь в моногамию, не ручаешься, что завтра точно так же не захочешь другую, не даешь глупых обещаний и гарантий. Ты честен, я бесконечно ценю это.

На ее щеке образовывается одинокая блестящая дорожка. Как завороженный, слежу за мокрой линией, загибаясь под тяжестью сказанных слов. И понимаю, что снова теряю ее, так и не обретя. И что она права во всем, и по-другому никак.