Мифология русских войн. Том II - Кураев Андрей (протодиакон) - Страница 56

Другой русский исследователь напоминает:

То есть никакого нагнетания «русофобии» и близко быть не могло. Наполеон шел на переговоры и оскорблять словами партнера по переговорам вовсе не намеревался. В тронном зале Тюильри, на заседании сената 20 декабря 1812 г., говоря о только что кончившемся походе на Россию, Наполеон сказал: «Война, которую я веду против России, есть политическая: я ее вел без враждебного чувства»[463].

Интересно, что среди солдат Великой Армии были жаргонные клички для англичан или австрийцев. Но «русские в целом не удостоились того, чтобы получить какое-либо прозвище». Впрочем, башкиры получили прозвище «купидонов» или «амуров» из — за своих луков[464].

В самом конце 1812 года в Париже и в самом деле появилась книга Лезюра «О развитии русского могущества» с знаменитым фальшивым «Завещанием Петра Великого». Но эта книга не готовила страну к войне против угрожающей Европе России, а оправдывала уже состоявшийся факт войны и, более того, «вышла она только потому, что война совершенно вышла за пределы тех рамок, которые изначально предначертал ей французский полководец»[465].

Никто не слышал из уст Бонапарта призывов к «окончательному решению русского вопроса» и уничтожения ее «дотла». «Утверждения, будто Наполеон ставил целью «захватить» Россию, «расчленить и уничтожить» ее, даже «стереть с лица Земли», «превратить русский народ в своих рабов», надуманны и несерьезны. Наполеон, конечно же, не ставил перед собой столь нереальные задачи»[466].

Предел его геополитических мечтаний: или Россия уходит из большой европейской политики, вернувшись к своим недавним границам середины 18 века (до «разделов Польши»), или следуя по пути Тильзита-Эрфурта, она становится еще больше, но при этом став союзником Франции.

Наполеон не ставил цели уничтожения социальных структур и несущих конструкций Российской империи (четвертый путь к «уничтожению страны» — разрушение самой ее социальной ткани). Он не решился призвать русских крепостных к восстанию. Он не объявил о введении своего «кодекса». Свои жизненные ресурсы русские при отступлении уничтожали сами.

Наполеон ставил своих маршалов королями в Неаполе, Вестфалии и Швеции. Но не было и намеков на то, что он желает отстранить императора Александра Павловича от его власти над Россией. Он не отрицал прав Александра на русскую корону. Не помышлял о смене династии Романовых, о возведении своего маршала или родственника на московский престол, или хотя бы о понижении статуса Александра с императора до короля или великого князя.

Наполеон даровал маршалу Нею титул князя Московского. Норгince de la Moskowa точнее было бы перевести как «князь Москворецкий». Бородинскую битву наполеоновские хронисты именовали «битвой при Москва-реке», и именно к этому событию и этой локации отсылал титул Нея. Титул давал Нею не больше власти над Москвой, чем титул «князя Италийского» давал Суворову на Аппенинском полуострове или «графа Рымникского» в этой придунайской области[467]. В 1814 году русский царь Александр утвердил маршала Нея в этом его титуле[468] в награду за то, что именно Ней был душой «бунта маршалов», понудившего Наполеона к отречению.

Находясь в Витебске 28 июля, Наполеон говорил, что он желает победы в генеральном сражения лишь для того, чтобы спасти лицо и власть Александра: после такой проигранной битвы Александр уже сможет заключить мир, не подвергая себя бесчестию[469].

Уже по ходу начавшейся войны в беседе с посланником царя Балашовым Наполеон утверждал законность власти Александра:

Мог ли Бонапарт лишить некую неприятную ему страну государственного суверенитета? Да, такое в его политике бывало не раз. В Италии и в германских землях он то лишал политической субъектности, то, напротив, наделял ею разные города и области[471].

Но никаких его планов об отмене Российской Империи историкам неизвестно. Напротив, он на всех этапах кампании 1812 году мечтал о встрече с русским царем и мирных переговорах с ним[472].

Наполеону нужны были не руины России, а сильная Россия в качестве его союзника. «С самого начала правления Александр избрал путь конфронтации с Францией, в то время как никакие геополитические или экономические соображения этого не требовали. Наполеон не только не вынашивал коварных замыслов против России, но мыслил ее как своего основного потенциального союзника в борьбе против английской гегемонии»[473]. «После Трафальгара шансы на прямой удар и высадку в Англии уменьшились почти до нуля. Остался только второй выход. В качестве могущественной державы, с которой можно было бы договориться, Наполеон фактически рассматривал только Россию. Почему? Ответ очень прост: Франция не имеет с Россией непосредственных границ[474], нигде их интересы не пересекаются настолько, чтобы не было возможности разрешить их мирным путем. Между двумя державами, напротив, лежат государства, с которыми у каждой из них серьезные проблемы. Война с Россией была для Наполеона стратегически и политически ненужной, а в военном смысле невыгодной. Напротив, мир и союз сулили надежды на то, что его империя надежно утвердится. Понятно, что император французов делал все возможное, чтобы поддержать и сохранить любой ценой этот мир»[475].

В ноябре 1812 г. в боях под Красным казаки отбили часть обоза маршала Даву. Среди других бумаг и планов там оказались карты Турции, Средней Азии и Индии, «так как Наполеон проектировал нашествие на Индостан сделать одним из условий мира с Александром». Это обстоятельство подтвердил в разговоре с английским генералом Вильсоном сам Александр, утверждая, что, отвергнув мир с Наполеоном, он, царь, спас для англичан Индию[476]. Все-таки сделать некую державу своим военно-политическим союзником и уничтожить ее — это не одно и то же.