Сорок шесть минут - Кучеренко Максим - Страница 19

– А почему, папуля, оттенков именно пятьдесят?

– Не знаю сынок, какая-то тётка, говорят, книжку целую про это написала, но я её не читал. Не читал, но осуждаю.

– Если пером и тушью рисовать и акварельной кисточкой потом водички добавить, разводы красиво получаются.

– Да, сынок, оттенки одного цвета гораздо красивее, чем целая палитра.

Когда мне было столько лет, сколько тебе, я очень боялся ядерной войны. Но дедушкин друг дядя Олег рассказал мне, что летящая ракета может быть сбита другой ракетой. Нашей ракетой. И мне от этого как то стало легше жить.

Однажды я пришёл к дяде Олегу, и они с папой пили коньяк. Они сказали, что на Красную Площадь сел лётчик Матиас Руст, просто перелетел на нашу территорию, как дроны сегодня летают туда-сюда. И я понял, что в стране, в этой большой «ядерной державе» что-то теперь не то. Как будто Руст – это как Гагарин, только с той стороны поля, И дан он нам для позора какого-то, а не для гордости. Было мне, сынок, тринадцать лет.

Термоядерные реакции внутри нас, мужчин. Внутри женщин реакции химические. А эти, наши, они быстрые. Особенно важно наблюдать, как бесполезные реакции превращаются в полезные. Как, например, зависть превращается в злость, направленную на самого себя. Как важно быть весёлым и злым человеком, равно как и быть порою добрым и мирным. Реакции отработали, и реактор остыл. Да, да, пусть лучше мы не уйма каких-то там боеголовок – пусть мы будем вот этими мирными сооружениями, и весь термоядерный синтез ведётся внутри нас.

Знаешь, что вокруг Чернобыля расплодилось много волков? Это термоядерная злость зубастых хищников ходит теперь по лесам. Как это близко – эта сумасшедшая энергия (яйцеголовых физиков, таких странных, как академик Сахаров, например, который любил подогретую селедку и слушался во всем свою жену) и биологическая материя взаимосвязаны. Это всё надуманно красиво звучит, я пониманию, но я, сынок, поэт и даже премия у меня есть.

Но поэт Евтушенко же выходил на стадион: злой, собранный и заостренный, как волк? И все деньги были его. И все женщины были его. И вся слава была его. Он весь, термоядерный дядька, передавал этому стадиону свой запал, подымал градус, прокачивал (как говорят современные слабаки). Маленькую поэтессу Нику Турбину возлюбил, как дочь, и потом бросил. Не хватило всей его атомной энергии для того, чтобы девочку-поэтессу запитать и взрастить. Но это история грустная. Да и любим Евтушенко мы не за это. Я вот его за «Сквер величавый листья осыпал…» люблю, там про Цветной бульвар.

Папа, а почему ты уехал с Цветного бульвара?

Ну понимаешь, сынок, хозяева продали квартиру. А я мучился, мучился, пытался снять квартиру в этом же доме, но все оказалось тщетно. Я так хотел остаться на Цветном, я даже все храмы обошёл, и в храме Знамения Иконы Божией Матери за Петровскими воротами в кармане загудел телефон. Выйдя из храма, я связался, и тут же пошёл смотреть квартиру в доме в Самотёчном переулке. Хорошее место, в сущности, и парк Делегатский с реликтовым итальянским рестораном, но комнаты смежные. Ну и всё. Больше не было мне звонков свыше. У меня на душе была Хиросима. Я был готов вылепить миллиард журавликов из бумаги, но это бы меня не спасло. В день отъезда я лёг на пустую кровать и написал стихи о том, что я приеду назад, и чтобы это не было тупо банально (все собираются куда-нибудь вернуться), я перечислил именно на чём я приеду. Там перечислено более тридцати видов транспорта. Из самых экзотичных была болезнь проказа, стреляный беличий глаз и мерзкая тщеславная собственная натура. Последнее – это мазохистическое кокетство.

Папуля, прости я не понял… Так почему ты всё-таки уехал с Цветного?..

Чайная исповедь

Играя бликами очков, исполненный светлого благоразумия во взгляде, точно как революционер 19-го века, отец пятерых детей и просто отец Леонид весело меня журил.

– Зачем же вы, э-э-э… как-то грубо… ну в последнем-то альбоме?..

Одновременно отец Леонид активно окроплял святой водой прихожан храма Троицкого монастыря, продолжая с любопытством разглядывать меня и одновременно уверенной рукой, как бы жившей отдельно от него, исполнять свой служебный долг.

– И нас, и нас, батюшка, – улыбались светлые и слегка виноватые лица пожилых прихожанок с корзинками, не дозволяя батюшке избыточно отвлекаться.

Отец Леонид проворно спустился по ступенькам храма вниз – к куличам и крашеным яйцам – и оказался близ возглавляющей как бы всех и вся величественной белокурой дамы с бивер-терьером на руках. Я тотчас узнал в ней Ирину Мирошниченко – кино-диву советского периода, стало быть, мою соседку по Мещанскому району, которой когда-то ещё один абориген Мещанки – Владимир Высоцкий – посвятил целую любовную балладу: «Здесь лапы у елей дрожат на ветру…». Я сразу смекнул, насколько эта строка сейчас прозорлива, ведь у бивер-терьера тоже есть лапы, и они тоже дрожат, потому что все биверы дрожат.

Стояло Светлое Христово Воскресенье 2016 года – Благодать врывалась в мое грешное существо с брызгами святой воды и солнечными зайчиками от бликующих очков отца Леонида.

В этом сладостном недоумении мы поговорили с батюшкой, который переживал почти что детское любопытство, будучи большим любителем современной музыки и преданным своему делу православным клириком. А я быстро обнаружил в нем образованного живого собеседника на бесконечные теософские темы, который прямо на старте имел ряд похвал и ряд строгих вопросов к творчеству, в частности к песне «Разведка с м…ами». Мы раззнакомились, но за делами от души подолгу общаться не удавалось.

Всякий раз, встречаясь на Цветном бульваре, отец Леонид затевал со мной эмоциональный диалог. Живя по соседству, в двух шагах от храма, и пробуждаясь от колокольного звона по утрам, я имел иллюзию на обстоятельные встречи с батюшкой, которые год от года все не происходили. Этот звон даровал мне чувство личной вечности, позволяя думать, что там, в храме, есть у меня «свой батюшка» – он всегда оставляет мне немного благодати. С каждой новой случайной встречей отец Леонид объявлял, что у него родился еще один ребёнок – и когда уже родился восьмой, я стал себя ругать за прокрастинацию (термин психолога Н. Миграма, описавшего феномен «откладывания на завтра»). Как будто в жизни отца Леонида происходило очередное чудо, а я потерялся меж ударами монастырского колокола и бездействовал в прелести. Важно было и другое – с этим добрым работящим молодым клириком РПЦ я переживал эмоциональное сродство – уж больно по сердцу мне приходился его открытый и пытливый нрав.

Наконец с Цветного бульвара меня стали выселять из-за продажи квартиры. Вся моя метафизика потерпела ужасный погром, я беспощадно расплачивался как бы за свои тщеславные годы, и мнилось, что справедливая судьба высылала меня теперь на Палиху, в район бутырского централа, поделом.

Я зажмуривался и вспоминал памятник поэту Николаю Рубцову с чемоданом в руке – как символ бродяжничества и неприкаянности. «Ну подумаешь, всего два километра от Цветного в область. Ну подумаешь, закончилось моё мажорское время. Нынче в стране годы трудные», – уговаривал я себя.

Но всё же два эмоциональных якоря не отпускали меня с Троицкой улицы – отец Леонид и ещё вот что.

Есть на карте Мещанского района старинный деревянный дом, известный как «Дом церковного головы». На верхнем этаже располагается вечно закрытый Музей русской души. Однажды я попал в «русскую душу», но ничего, кроме формальных людей, деревянной обшивки эпохи семидесятых и какой-то унылой утвари, я там не нашёл. Внизу же, в полуподвале, находился чайный магазин, где я пережил ренессанс своих чайных увлечений и снова влюбился в чаепитие. Так после отъезда с Троицкой у меня родилась идея компенсировать все дефициты и запросить отца Леонида на беседы с чаем.