Сорок шесть минут - Кучеренко Максим - Страница 14

– Доктор, Вы не правы, доктор, это на Вашей ответственности, Вам, доктор, по молодости это можно списать… – всё это я частенько выслушивал от сержанта Пацюка в полпятого утра.

Но бывало, что после вышеописанной схватки в окно приёмного покоя могли постучаться и передать в мою дежурантскую сыр, и колбасу, и консервы – презент от благодарных трезвых водителей, которые едва не стали жертвой полицейских пацюковских манипуляций.

Но вот наступил вечер. До восьми в отделениях в маленьких предбанниках накапливаются угрюмоватые пилигримы – это родственники психбольных. Они приходят из сумерек от остановки, что прямо напротив соснового бора, они материализуются как тени, они несут свои сумочки. Это и есть незваные гости Дома, которым вообще не рад никто. Есть поверье у врачей, что родственники больных – сами носители наследственных стигматов, у них как минимум отвратительные характеры, они склочные, им нужно объяснять, как работают те или иные лекарства или почему их нет. У них в голове одна и та же идея – что в Доме их родных и близких окончательно «закалывают» или «ни черта не лечат» и лишают остатков ясного ума.

У меня есть ключ от Дома. Это простой трёхгранник, на который закрыты двери отделений. Чтобы перемещаться по больнице, он необходим. Он подходит к дверям от туалетов в поездах. Не то чтобы я этим горжусь, но всё-таки.

Я ухожу домой. Мне идти через бор. Там темно. Навстречу въезжает скорая. Кого-то привезли снова в приёмный покой.

В пищеблоке уже замочили в огромной емкости жёлтые, как янтарь, половинчатые плоды, высыпанные щебнем из мешка поварихой-силачкой. Мелкие пузырьки подымаются и пеной по краям громадного чана глядят жёлтыми крабьими глазками.

Завтра будет гороховый суп.

Трансцендентное купе

«И вот, когда моя пожилая мама кормила мою тетю, это было, конечно, то еще зрелище! У мамы был тремор рук, а у тети тряслась голова, – расхохоталась Наталья Николаевна, загорелая дама слегка за шестьдесят. – Так, и как это расстройство называется, доктор?»

Купе нашего вагона к вечеру обжилось и сблизилось. Так всегда происходит: сначала на вокзале играют марш «Прощание славянки» (увертюра к двадцативосьмичасовой шумовой симфонии колёс и рельс), потом состав начинает движение, пассажиры выдерживают двухчасовую паузу и осторожно начинают общаться. Фирменный двухэтажный поезд номер двадцать восемь шел из Симферополя в Москву, добрая половина пассажиров – традиционно пенсионеры «по путёвке», они законно посещали свой геронтологический бесплатный крымский рай. Я же совершал свой тридцать пятый рейс с момента, когда в Симферополь перестали летать самолеты. За этот период у меня сформировался своеобразный каталог бабушек и реже дедушек (увы, мужчины в этом возрасте зачастую уже до санаториев не доезжают). Вот они – такие похожие и непохожие – все тридцать пять раз были моими соседями по купе.

Отлежавшись на полке, я пил свой странный для всех китайский улун из заварочной бутылки, бодрился, «включал внешний канал» и начинал погружаться в мир советской империи – коммуналок и судеб отнюдь не простых советских граждан, и далее – в квартиры спецработников, еще узнавал о качестве колбасы по старому ГОСТу, как можно было проникнуть в гостиницу «Метрополь» и крутить с заезжими финнами в семидесятые и на каком этаже в «Интуристе» жил Магомаев, и ещё где в наши дни можно сейчас бесплатно «от поликлиники» пройти колоноскопию.

Лариса Михайловна, шестьдесят восемь лет, дама душевного образа: «Перед Олимпиадой, где-то в семьдесят восьмом, к нам в систему гостиниц “Интурист”, где я работала, по приглашению правительства, приехало около ста пятидесяти немецких инструкторов-менеджеров из ФРГ, которые вводили стандарты работы гостиничного хозяйства, в новые олимпийские объекты типа гостиницы “Космос”. Та самая, спланированная в виде полукруга, потому в народе носит название “полстакана”».

Лариса Михайловна – грузная дама с верхней полки, на которую она пока не забиралась. Замороченный и злой, промокший под июльским дождём и объевшийся немытой черешней, я в первые два часа пути даже не хотел думать о ком-либо. Потом поспал с часок, подобрел и под ликование соседей, которые с самого начала давили, что нужно уступить, я триумфально озвучил свое предложение поменяться местами.

Когда наконец наступило всеобщее благоденствие, я превратился в благодарного слушателя нижеследующего.

Наталья Николаевна, шестьдесят шесть лет, модная дама в белом: «Мой папа в конце сороковых находился в Киргизии с геологической экспедицией – брал образцы урановой руды. И в ожидании транспорта лёг немного поспать прямо на урановые камешки, в результате заболел лучевой болезнью. Целых два года не мог быть мужчиной, потом все нормализовалось – наконец родилась старшая сестра, которая умерла во младенчестве от желтухи, а потом уже мы с братом родились. Но папа всё равно прожил девяносто два года. Потом в то место направили специальную комиссию, чтобы она исследовала здоровье жителей кишлака на руднике. И что вы думаете?! Все они были настолько адаптированы, что у них ничего не нашли. А одному дедушке было даже сто тридцать лет».

Светлана Николаевна, семьдесят два года, тренер по лыжам из соседнего купе: «На вашем месте, номер сто, должен был ехать мой муж в Крым. Но он запил, и я сдала билет. Поехала сама, и вот прислали вас».

После этого короткого сообщения я надолго задумался, какое участие в судьбе Светланы Николаевны возможно гипотетически принять. Но вскоре я пресек эти глупые мысли.

Вдруг за окном показался мальчик на квадроцикле. Дорога шла параллельно полотну, и мальчик явно пытался обогнать состав. Мы с дамами принялись снимать мальчика на телефон.

Мальчик победил поезд и скрылся внезапно, как и появился, повернув в лес.

На душе осталось лёгкое чувство разочарования, потому что мальчик был нашим фактическим соперником. Вскоре мальчик был забыт, как и всё то, что мелькает за окном, и Наталья Николаевна продолжала про папу и детство:

«Раньше у нас была квартира прямо за гостиницей “Украина,” на одной площадке с Плисецкой. Майя, бывало, выходит и спускается с пятого этажа. А Родион Щедрин ей через пролёты сверху вниз ласково так “Счастливо тебе, Майечка, до свидания!” И машет, и повторяет слова прощания всё время, пока Плисецкая спускается вниз. Ну, потом мы эту квартиру сдали фирме “Садко”, которой управлял муж Елены Прокловой. Эта фирма в девяностых для иностранцев пересдавала элитные квартиры. Предложили тысячу двести долларов. И я горя не знала, отказала вьетнамцам. Зато французы жили в основном. Заедет какой-нибудь Пьер – под него всю квартиру обставят нужной мебелью. Потом Пьер уедет, приедет какой-нибудь… ну там… э-э-э…»

«Франсуа!» – подсказываю я.

«Ну да! Тогда под этого Франсуа все своё. Хотя этот француз почему-то постоянно жил один».

По вагону прошла проводница с пылесосом. Поезд фирменный, новенький. С верхней полки спустился огромный пассажир Андрей с внешностью народов дальнего Севера. «Слабовидящий после аварии» и тоже по путёвке отдыхал. Он методично очищает палку сыровяленой колбасы, съедает её, погружаясь в первобытный транс настолько, что не реагирует на говорливых бабушек. После того как колбаса съедена, он возвращается в мир. Андрей – выпускник мехмата МГУ, он айтишник, и он странный. Любопытные пассажирки пытаются узнать, какой народности Андрей. Андрей не сдается и лишь сообщает о себе, что он «разведённый».