Государев наместник - Полотнянко Николай Алексеевич - Страница 24

На дворе смеркалось. Богдан Матвеевич зажег свечу, подвинул ближе к глазам начатую отписку царю и прочёл: «Великому государю, царю и Великому князю его верные холопы окольничий и воевода Богдашко Хитрово и дьяк Гришка Кунаков челом бьют: в нынешнем 7156 году мая 5 день по совету с приказчиками решили мы идти на Синбирскую гору для устройства там града Синбирск…»

Вздохнув, Богдан Матвеевич обмакнул гусиное перо в чернильницу и продолжил отписку государю. По собственному опыту он знал, что писать нужно немного, но дельно, излагая самую суть. Алексей Михайлович не любил, когда ему пишут пространно и велеречиво, такие отписки он не читал, приказывал дьяку пересказывать самую суть воеводских сообщений. Как-то раз он на такую отписку чухломского воеводы заметил: «Величает себя Митькой и челом бьет, а дале словеса плетёт, будто персидский царь!»

Пользуясь случаем, Богдан Матвеевич, закончив отписку государю, взял чистый лист бумаги и стал писать письмо Фёдору Ртищеву. В нём он доносил о том, что государю не стал докладывать напрямую, в первую очередь о волокитстве нижегородского воеводы князя Долгорукого в присылке работных людей на черту. Окольничий Ртищев, в этом Хитрово не сомневался, доведёт до государя его жалобу и проследит за тем, чтобы Долгорукому было сделано внушение. Писал Хитрово и о первом севе яровой ржи, тоже с надеждой, что это станет известно Алексею Михайловичу и порадует государя, потому что тот был большой охотник до сельских работ, и в Приказе тайных дел у него были мастера по изготовлению косуль, которые он щедро жаловал рачительным хозяевам. Богдан Матвеевич в своей калужской Григоровке сам испытал косулю на вспашке и был премного доволен полученными результатами.

Закончив писать, Богдан Матвеевич вышел на крыльцо и с удовольствием вдохнул свежий майский воздух. Было уже темно, от реки и влажных пойменных лугов тянуло сыростью. Обыватели острога спали, стояла тишина, которую по временам нарушал доносившийся с Барыша и Карсунки сварливый ор лягушек. Крупно вызвездило, и Хитрово с интересом смотрел на скопления светил, рассыпанных по тёмно-синему пологу неба. Одна звёздочка сорвалась с высоты и устремилась к земле. Богдан Матвеевич перекрестился, памятуя о чьей-то угасшей душе, и пошёл в избу.

Через продух тюремного подвала загадочный прочерк звёздочки видел Федька Ротов, он тоже перекрестился и тяжко вздохнул, сожалея о себе. Сёмка никак не шёл, и Федька настороженно вслушивался в тишину, пытаясь угадать в ней жданное присутствие брата. Надежда на спасение начала в нём меркнуть. Если Сёмка не придёт, то самому ему не спастись, затворы крепки и неподвластны человеческой силе.

От невесёлых дум Федьку отвлек шум во дворе, будто шмякнулся на землю куль с овсом. Затем прозвучали осторожные шаги. Федька приник к продуху.

– Федька! Ты живой? – услышал он горячий шёпот брата.

– Сёмка, брат! Я уже подумал, что ты не придёшь.

– Едва от ночного отбился. Агапов думал меня заслать с конями на луга.

– Освободи меня, Сёмка! Уйду на Волгу, и будь что будет!

Тяжёлый кованый замок лязгнул дужкой, и дверь в тюрьму отворилась. Федька ухватился за край лаза, и брат помог ему выбраться наружу. Они обнялись, по щекам узника градом катились слёзы.

– Поспешим! – Сёмка потянул Федьку за руку. – Иди следом, да не споткнись.

– Погоди, а где караульщик?

– Вон за брёвном лежит.

– Ты что, его зашиб? – поразился Федька.

– Не должон. Придушил чуток. К утру оживёт.

Ворота острога были открыты, но выход преграждала тяжёлая дубовая решетка. Воротник спал в своей будке, распластавшись на лавке. Братья пролезли через решетку и скрылись в темноте.

– Куда бежим? – спросил Федька, когда они отошли от острога.

– Недалече. Я тебе под берегом коня припас.

– А ты не уйдёшь?

– Нет, не могу. Меня Настя ждёт. Я ей обещал жениться, – сказал Сёмка, ведя брата под берег Барыша.

– Подумай, брат. Из-за девки погибнуть можешь. Завтра меня хватятся, и тебя первым поволокут к воеводе. Был кнут для меня, а станет твоим.

– Помолчи! Вроде кто крикнул, – Сёмка пригнул брата к земле.

Они лежали в траве, напряженно вслушиваясь в звуки ночи, но ничего подозрительного не заметили, вокруг было тихо. Федька приподнялся, но тут неожиданно заорали лягушки. Федька бухнулся лицом в траву и замер.

– Орут как заполошные, – виновато пробормотал он, услышав смешок брата.

Сёмка спрятал коня в ивняковых зарослях. Заслышав людей, тот зафыркал и тихо заржал.

– Бери, – сказал Сёмка, подавая поводья брату. – Я тебе толокно, сухари и соль положил в суму.

– Прощай, Сёмка! – сказал Федька. – Может, свидимся. Зря ты не идёшь!

Он ухватился рукой за холку, запрыгнул на спину лошади и скрылся за деревьями.

Сёмка прежним путём пошёл в острог, главным для него было пробраться в острог незамеченным. Это ему удалось: воротник по-прежнему беспробудно спал в своей будке, спали казаки, Сёмка пробрался на свое место и лег на лавку. Завтрашний день его мало тревожил, он решил положиться на судьбу, как она распорядится с его счастьем, так и будет.

Рассвет застал Федьку Ротова в верстах пятнадцати от Карсунского острога. Он въехал на вершину увала, поросшего сосновым редколесьем, и решил остановиться, чтобы осмотреться, правильно ли идёт. Дорогу ему должно было указать солнце, близкий восход которого уже наметился бледно-розовым пятном на краю неба. Федька отвязал с шеи коня суму, раскрыл и нашёл в нём железный котелок. Он осмотрел днище котелка, вроде, дыр в нём не было и, привязав коня, пошёл вниз, отыскивая выход подземной воды. Родник нашёлся между двух белых камней, Федька припал к нему сухими, потрескавшимися губами и жадно начал пить. После тухлой тюремной воды ключевая вода показалась ему невиданно вкусной сластью. Напившись, он набрал в котелок воды и поднялся наверх. Конь жадно потянулся к котелку губами, но Федька оттолкнул его и сказал: «Потерпи!»

Когда солнце явно обозначилось своим золотистым краем, он хлебал ложкой из котелка тюрю – сухари, размоченные в подсоленной воде, приправленной листьями травы, которые показались Федьке съедобными. Закончив трапезу, он лёг на землю и закрыл глаза. Несмотря на бессонную ночь, Федька не чувствовал себя усталым, только немного кружилась голова от свежего воздуха, пропитанного запахами весны, от хмелящего душу ощущения воли и простора. О том, что произошло с ним, молодой казак не сожалел, прошлое было оставлено и бесповоротно отрублено, как сухая ветка от ствола цветущего дерева.

Из приятного безмыслия Федьку вывело прикосновение к лицу чего-то мягкого и тёплого. Конь, наскучив стоять, коснулся его щеки губами. Федька открыл глаза, обнял коня за голову и поцеловал в подглазье.

– Пойдём, сейчас напою вволю!

Он закинул на спину мешок, взял поводья и пошёл в лощину, где извивающийся студенец – родник впадал в ручей. Конь жадно припал к воде, а Федька отошёл чуть в сторону к огромному муравейнику, на котором живым коричневым войлоком шевелились мураши. Он слегка пошевелил муравьиную шерсть ладонью, отчего мураши очнулись и засуетились. Федька поднес ладонь к лицу, и в нос шибануло острым пряным, прочищающим мозги запахом. От неожиданности Федька громко чихнул, конь поднял голову и глянул на Федьку лиловым оком.

К исходу второго дня он стоял на высоком правом берегу Волги. Могучая река, петляя между островов, бережно катила свои пепельно-серые воды на полдень, к Хвалынскому морю. Мимо Федьки с криками проносились острокрылые ласточки – береговушки, а неподалеку на тальниковом мысе столбом поднимался белый дымок. Там наверняка были люди, и Федька пошёл к ним, не раздумывая, кто они, добрые или злые.

Тюремный караульщик, придушенный Сёмкой Ротовым, очнулся на исходе ночи. Он ощупал себя и обнаружил, что сабли с ремнём на поясе нет, голова гудела, и во рту было сухо. «Утёк, сволочь!» – с ужасом подумал стрелец, мигом представил, что его непременно будут бить батогами за скверную службу. Сначала он хотел заорать благим матом, призывая людей на помощь, но скоро одумался. Узник давно в бегах, схватить его не удастся, что вызовет у начальников ярую злобу, и караульному придётся за это сразу отвечать своей спиной. Он, пошатываясь, встал с земли и побрёл к съезжей избе.