Государев наместник - Полотнянко Николай Алексеевич - Страница 23

– Не вели казнить, милостивец! – быстро затараторил он. – Верно говорит дьяк, люди померли, но по уряду они должны были получить полное жалованье. Про смерть там не говорено. Умерли кормильцы семей, жёны, дети нищи остались. Про это и бью челом твоей милости!

На строительстве засечной черты мерли многие работные люди. Кто от болезни живота, кто от простуды, кто от побоев. Это было обычным делом.

– Эти люди денег наперёд не брали, – сказал староста. – Умерли осенью, близ Покрова.

Богдан Матвеевич был человеком крутого нрава, но справедливость чтил.

– Где похоронены плотники? – спросил он.

– Здесь, в Карсуне, – ответил староста. – Поп Агафон отпевал.

Воевода недолго поразмыслил и решил:

– Оклад будет выдан каждому по день смерти. И сегодня же! Слышишь, дьяк?

Кунаков тяжело глянул на старосту и пробурчал:

– Приходи опосля за расчётом. И другие приказчики пусть приходят.

Кунаков был недоволен решением воеводы. Он считал, что государеву казну нужно всегда держать близ своей мошны. И людишек нечего баловать выплатами, от которых всегда можно отречься.

– Что еще надобно? – спросил Хитрово.

– Надо бы людишкам прокорму добавить, – подал голос алатырский приказчик Авдеев. – Работа тяжёлая – земляная да лесная. У меня, коли правду говорить, в запасе, окромя сухарей и лука, ничего нет.

– К дню Святой Троицы к Синбирской горе подойдёт беляна с солёной рыбой из Астрахани, – сказал Хитрово. – Карсунская хлебная казна не пуста. Говорите людям, что голодными они не будут. А теперь идите по своим станам, собирайте людей, готовьтесь к выходу.

Богдан Матвеевич повернулся, чтобы идти в избу и натолкнулся взглядом на Першина.

– Всё доложил Приклонскому?

– Все обсказал, – ответил градоделец. – Я так мыслю, что мне собираться надо в Синбирск?

– Пойдёшь со мной. Скажи сотнику Агапову, пусть доброго коня тебе даст.

Воевода прошел в свою комнату, осмотрелся. Васятка стоял подле него и ждал приказаний от своего господина.

– Что, Васятка, с радостью уходишь из Карсуна?

– Я за тобой, господине, как нитка за иголкой. По правде говоря, зима надоела.

Хитрово открыл свой походный сундук. Там хранились необходимая одежда, запасы бумаги, несколько священных книг.

– Перебери всё и повытряси, – сказал Богдан Матвеевич. – Зимнюю одежду вывеси просушить. Завтра уходим из Карсуна.

Васятка схватил господскую шубу в охапку и понёс во двор, а Богдан Матвеевич кликнул к себе Кунакова, нужно было решить важное дело.

Дьяк был хмур, выдача денег семьям крестьян его огорчила, он считал их почти своими. Всем был хорош Богдан Матвеевич в глазах дьяка, да очень уж честен. Конечно, у него своих поместий много, государь его постоянно жалует, но, как считал дьяк, ему, приказному человеку, грех не попользоваться тем, что проходит через его руки. Всегда так на Руси бывало и пребудет в веки веков.

– Григорий Петрович, – сказал Хитрово. – Надо заканчивать дело убивца Федьки Ротова. Думский приговор получен. Распорядись, чтоб завтра утром совершили казнь.

Приговор думы был обычным для такого рода дел: пятьдесят ударов тяжёлым кнутом с острым охвостьем из сухой лосиной кожи и высылка в Сибирь, в охотничью ватагу.

– Умелец по кнутобойству у нас есть?

– Имеется от стрельцов, Коська Харин, – сказал Кунаков. – Ждёт не дождётся заработка. Всю зиму меня пытал, пришёл приговор или нет. Не терпится Коське вина выпить и деньги получить.

Хитрово не был сведущ в производстве казней и поинтересовался:

– Сколько он получит?

– Пять алтын – деньги для него великие. Да полштофа вина до казни и полштофа после.

– А что, Коська Харин давно этим промышляет? – спросил Хитрово.

– На Арзамасе его знают, ведомый кнутобоец.

– Добро, – сказал Хитрово. – Укажи, Григорий Петрович, чтоб наутро всё было готово.

Васятка этот разговор слышал от начала и до конца. Он вернулся со двора и стоял возле двери комнаты воеводы. Известие о том, что Федьку завтра утром будут бить кнутом, неприятно его поразило. Ему всегда нравился этот казак, смелый и бесшабашный, в котором он видел то, что недоставало ему самому. После того, как Федьку бросили в тюрьму, Васятка у него неоднократно бывал, иногда приносил что-нибудь из еды. Федька каждый раз просил его только об одном – сообщить, когда на него придёт думский приговор. Вчера в острог приехал государев человек с вестями. Грамоты лежали на столе дьяка, но Васятка прочесть их не мог. И подслушанный разговор заставил его потихоньку отойти от воеводской комнаты и, не скрипнув дверью, выскользнуть из избы.

Земляная тюрьма находилась за церковью. Время было послеобеденное, натрескавшись толокна, обыватели острога почивали, кому где сподручнее. Казаки бежали от клопов на конский двор и спали в соломе вперемежку со стрельцами, у которых в избах клопы были ещё лютее казачьих. Стараясь не громыхать сапогами по бревенчатому настилу, Васятка дошёл до крайней возле тюрьмы избы и выглянул из-за угла. Караульный спал на пластяной крыше сруба, уставив рыжий клин бороды в белесое небо.

– Федька! – тихо сказал Васятка в продух подвала. – Отзовись, только не ори.

– Это ты, Васятка? – глухо откликнулся Федька. – Годи, поближе просунусь.

– Федька, беда! – негромко, но горячо заговорил Васятка. – Явлен думский приговор. Завтра утром будут тебя казнить кнутом.

Из тюрьмы послышался сдавленный всхлип, затем наступило недолгое молчание.

– Васенька, Христом молю! – заговорил дрожащим голосом Федька. – Найди Сёмку, пусть, как стемнеет, подойдёт ко мне. Попрощаться с братом хочу. Сделаешь?

– Не горюй, исполню, – ответил Васятка и, уже не таясь, пошёл искать молодшего Ротова.

Сёмку он нашёл на реке, тот бедокурил – шарился в чужих ловлях, пока хозяева спали после обеда. Увидев человека, идущего к воде, он юркнул за куст и притаился, но Васятка его узнал.

– Сёмка! Выходи, я от Федьки, – позвал он рыбного татя. – Не хоронись, я тебя вижу!

– А, это ты, Васька, – развязно сказал Сёмка, вылезая из кустов. – А я прохладиться восхотел.

– Знаю я, чем ты промышляешь, – усмехнулся Васятка. – Вот сведает дядька Захар, что ты в его мордах шаришь, тогда берегись. У кузнецов кулак тяжёлый.

– А ты откуда про то ведаешь? Али пробовал? Говори, зачем кричал?

– Беда, Сёмка! Федьке приговор из думы прислан. Завтра его казнить будут.

Известие поразило молодого казака как громом. У него враз ослабели ноги, и он сел на мокрую траву, обхватив голову руками. То, чего он больше всего боялся, завтра свершится. Сёмка знал, зачем его зовёт брат, к чему хочет понудить.

– Добро, – наконец вымолвил он. – Я приду, только ты, Вася, меня не видел. Отойди от этого дела, спрячься и не высовывайся.

– Ладно, я здесь сторона, – растерянно произнес Васятка. – Вы два братана, сами тужите о своей беде.

Хитрово встретил своего денщика недобрым взглядом.

– Где бродишь? Гляди, совсем отбился, неслух, от рук!

– Я на речку ходил, – пробормотал Васятка, стараясь не смотреть воеводе в глаза.

– Что там потерял?

Не дождавшись ответа, Хитрово указал:

– Сбрую проверь! Коня отведи к сотнику Агапову. Пусть глянет, не надо ли ковать.

Жеребец у Хитрово, дорогих венгерских кровей, был подкован. Казаки ездили на ногайских конях, те подков не знали.

Васятка побежал исполнять приказ, а Хитрово вернулся к столу, на котором лежал лист бумаги. Государев вестник не был ещё отпущен из Карсуна, ждал отписки воеводы царю Алексею Михайловичу и в приказы.

Богдан Матвеевич сел к столу, но к начатому письму не спешил прикасаться. Не мог он писать великому государю, когда голова вдруг наполнилась думами о жене, дочери Василисе, больной матери. Как там они, всё ли ладно? До отъезда на пограничную черту в долгих отлучках из дома он не бывал. Если отъезжал иногда, сопровождая царя как ближний стольник, то в подмосковные местности – на богомолье в Троице-Сергиевскую лавру или иные монастыри, в государевы деревни или на соколиную охоту, которой Алексей Михайлович любил себя позабавить. На черте Хитрово вкусил сухотную горечь мужского одиночества, отсутствие женского тепла, и свыкнуться с этим ему было непросто. Порывался иной раз написать жене письмо, но тут же одёргивал себя, у людей его круга в заводе не было слать домой известия с других мест. Да и с кем переслать? Государеву вестнику такое дело не доверишь, не дай бог попадёт неловкое письмецо в чужие завистливые руки, посмешищем сделают. В Польше, сказывают, паны своим паненкам пишут, пахучей водой грамоты спрыскивают, а на Москве этого нет, нравы здесь строгие.