HistoriCity. Городские исследования и история современности - Степанов Борис - Страница 71

Городской хронотоп

В заключение хотелось бы предложить некоторые рассуждения о взаимовлиянии городских практик публичной истории и современной исторической науки, которые позволяет сделать опыт работы публичного историка с образами города.

Импульс, приданный усилиям публичных историков в их совместной работе с жителями над созданием образов городского прошлого, обусловлен изменениями, происходившими в самой исторической дисциплине, и прежде всего новыми представлениями о характере исторического знания. Эти новации, в соответствии с которыми прошлое полагается социальным конструктом, опирались на достижения социологии знания. Поскольку прошлое наделяется важной консолидирующей ролью, публичный историк, работающий с городской общественностью, вполне осознанно участвует в принятии решений о том, какими должны быть «образы прошлого», как они могут соотноситься друг с другом, но это всегда «согласованные решения». Публичный историк в этом процессе – лишь один из равноправных участников, обладающий экспертным знанием.

Такая роль эксперта обусловлена тем, что процесс демократизации доступа к формированию исторического знания затронул представления о правах самих людей участвовать в создании истории. В своей книге «Театры памяти» известный историк и один из основоположников публичной истории Рафаэль Сэмюэль писал, что история является не прерогативой историков, а «социальной формой знания, работой, которую повсюду выполняют тысячи разных рук»746. Происходящие в обществе дискуссии по проблемам нации, расы, гендера, культуры, идентичности вызывали бесконечные вопросы о репрезентации разного прошлого, его многообразия. И всевозможные проекты городской истории реагировали на эти дебаты и конфликты, не только инкорпорируя сведения об истории различных маргинальных групп (групповом прошлом), но и заботясь о нивелировании иерархий разных прошлых. Побочным результатом политики памяти стало то, что история, представленная сегодня во многих городах, оказалась в чем-то воплощением направления entangled history на практике, причем речь идет о самых разных переплетениях: социальных, бытовых, эстетических, темпоральных. Увидеть их намного проще, чем постичь, читая исторические труды.

Трудно представить себе, что такой масштаб публичной практической деятельности в городской среде был бы возможен, не развивайся в это время экономическая история, социальная история, культурная история, история повседневности. Происходившие в сфере академической истории процессы диверсификации дисциплины и фрагментации предметного поля сами по себе необычайно способствовали усилению интереса к прошлому. В поле зрения историков оказались новые объекты (детство и брак, ментальность и образцы культуры, карнавалы и праздники, еда и запахи, чтение и образование, сплетни и быт), а также новые источники (фотографии, предметы повседневного обихода, артефакты народной культуры, карты, планы поселений и театральные программки, кулинарные рецепты и отрывные календари), столь интересные, что они породили у обычных людей желание самим заниматься такой историей. Во внутридисциплинарном контексте публичная история в городе – это перекресток истории пространства, устной истории, социальной истории, культурной истории, истории повседневности, урбанистики, истории искусства и многих куда более частных направлений исторической науки.

В современной городской среде обнаруживается и другой крайне интересный феномен – это наглядность темпоральных режимов прошлого и их синхронное присутствие. Понятно, что категория времени лежит в основе исторических интерпретаций. Историк работает с двумя временами: временем наблюдателя (статичным, дискретным, гомогенным, каузально нейтральным) и временем действующего (психологическим, динамичным, континуальным, гетерогенным и каузально эффективным). То, что большинство исторических нарративов построено по хронологическому принципу, вовсе не означает, что в них отсутствует динамичное или дискретное время. Однако неспециалисту, а часто и специалисту, следующему за логикой нарратива, непросто увидеть это «другое» время или разобраться в абстрактных рассуждениях о темпоральности. Иное дело – увидеть «смешение времен» в городе, где практика «создания мест прошлого» разрушает хронологическую рамку, причудливо сплетая пространство и время и представляя разные прошлые, одновременно существующие в настоящем (точно так же, как они предстают перед мысленным взором любого историка). Сложность темпоральных режимов прошлого особенно доступна восприятию при активном знакомстве с историей. В турах, экскурсиях, движении по трекам современных музеев мы постоянно встречаемся и с деструкцией хронологии, и с разными временны́ми модальностями. Именно так прошлое представлено в городском настоящем, задавая модель восприятия прошлого, которая помогает буквально «увидеть» режимы темпоральности. Эта пространственная модель времени, с реализацией которой непрерывно сталкиваются все заинтересованные в сохранении городской истории, много может дать и для самой исторической науки, и для исторического образования – школьного и профессионального.

То же самое можно сказать и о модели исторического пространства, представленного в городах. Историческое время всегда предполагает историческое пространство, и публичные историки города, работающие на земле в прямом смысле (в здании, на улице, в парке), постоянно осмысливают и репрезентируют именно этот критический узел времени и пространства. Работы с образами прошлого в городской среде можно интерпретировать в контексте пространственных практик, репрезентации пространства и пространства репрезентаций (spatial practice, representations of space, and representational space – знаменитая триада Лефевра). Нельзя сказать, что работа Анри Лефевра «Производство пространства»747 всем историкам хорошо знакома и они руководствуются его теорией. Но идеи о том, что пространство не является одномерным или пустым, что это не контейнер, заполненный историей, что оно само творится людьми, что пространственные отношения изменяются во времени и уже поэтому пространство исторично, в исторических исследованиях развиваются. Это касается и пространственных практик (инфраструктура пространства, сегрегация определенных пространств), и репрезентаций пространства (стремление придать форму тому, что осязается как живое прошлое), и пространства репрезентаций (создать пространство, ощущаемое и переживаемое через совокупность символических ассоциаций), которое не совпадает с границами физического пространства.

В целом обзор разных видов деятельности публичных историков в городе, с одной стороны, позволяет выйти на тему роли новаций в исторической науке в практической работе историков, работающих в городской среде в сфере репрезентации, презервации, просветительства. А с другой – практика публичной истории показывает удивительные по наглядности возможности репрезентации в городской среде достаточно сложных и абстрактных научных конструктов, связанных с символическими представлениями прошлого. «Суха теория, мой друг…»

Алиса Максимова

Город и музей: пересечения и противоречия

Летом 2019 г. главная музейная организация мира – Международный совет музеев (International Council of Museums (ICOM)) – предложила новое определение музея. Обновленная версия гласила: «Музеи – это пространства демократизации, инклюзии и многоголосия для ведения критического диалога о прошлом и будущем. Они признают и обсуждают конфликты и вызовы настоящего, хранят важные артефакты и образцы для общества, оберегают и передают память будущим поколениям и обеспечивают равные права и равный доступ к наследию. Музеи существуют не для получения прибыли. Они работают на принципах соучастия и прозрачности и активно сотрудничают с различными сообществами и в интересах этих сообществ для аккумулирования, сохранения, изучения, интерпретации, представления и развития понимания мира, стремясь сделать вклад в человеческое достоинство и социальную справедливость, всемирное равенство и благосостояние». Однако это определение не приняли на съезде ICOM, вместо этого было решено продолжить обсуждение и доработку формулировки. Многим членам профессионального сообщества новая версия показалась амбициозной. Кто-то был не согласен с существенно расширенной миссией и сферой задач музеев, кто-то, напротив, считал, что важно поставить такой ориентир, на который можно было бы равняться, даже если реальность еще далека от описанного и путь к нему сложен и непонятен.