Смерть как сон - Айлс Грег - Страница 8

– Не сказала бы, – честно призналась я, бросив быстрый взгляд на картину, около которой случайно оказалась. – А что? Мне должно быть стыдно?

– «Стыд» не совсем то слово, которое подходит к работам Фрейда. Впрочем, возможно, вы сумели бы оценить это полотно, если бы сняли свои очки.

– Не думаю, что это мне поможет. И потом, я пришла не на картины любоваться.

– А зачем же вы пришли?

– Для разговора с Кристофером Вингейтом.

Он жестом пригласил меня подняться. Я легко взбежала по лестнице.

– Всегда предпочитаете ходить в солнцезащитных очках по вечерам? – небрежно бросил он.

– Почему вы спрашиваете?

– Вы в них прямо как Джулия Робертс.

– Боюсь, это все, что нас связывает.

Вингейт хмыкнул. Только сейчас я обратила внимание, что он босой. Мы прошли по всему второму этажу, где выставлялись скульптуры, и поднялись на третий. Ага, вот где он живет. Помещения были оформлены явно в скандинавском стиле – много дерева и свободного пространства. Я сразу почуяла приятный аромат свежесваренного кофе. Мы вошли в просторную комнату, посреди которой в куче рассыпанной стружки и упаковочной бумаги громоздился вскрытый дощатый ящик. На сдвинутой крышке валялся гвоздодер. Проходя мимо, Вингейт любовно провел по крышке ладонью.

– Что здесь?

– Картина, конечно. Присаживайтесь.

Я стряхнула с каблука прицепившуюся стружку.

– Разве вы здесь работаете? У меня такое ощущение, что я попала в жилое помещение.

– Это особенная картина. И она тем более дорога мне, что я вижу ее, похоже, в последний раз. Мне будет жалко с ней расстаться. Хотите эспрессо? Может быть, капуччино? Я как раз сварил для себя.

– Капуччино.

– Прекрасно.

Он подошел к кофеварке и принялся разливать ароматный напиток по кружкам. Воспользовавшись тем, что он повернулся ко мне спиной, я шагнула назад и вновь поравнялась с ящиком. Из него выглядывал краешек тяжелой золоченой рамы. Заглянув внутрь, я различила в полумраке голову и верхнюю часть тела обнаженной женщины. Глаза ее были открыты и неподвижны. На лице царил полный покой…

Я тут же вернулась на место.

– Итак, чему обязан удовольствием видеть вас, мисс Гласс? – спросил Вингейт.

– Я слышала о вас много лестного. В частности, что вы весьма разборчивы в своей работе.

– Я не продаю картины дуракам. – Он разложил по чашкам взбитые сливки и посыпал сверху корицей. – Зато продаю тем, кто не боится признать себя дураком. Это разные вещи. Если ко мне приходят и говорят: «Друг мой, я ни ухом ни рылом в искусстве, но хочу стать коллекционером, помогите!» – таким я помогаю. А попадаются и другие. С большими деньгами. Посещающие курсы по истории искусства в Йеле. С женами, которые специализируются на Ренессансе. Но если они сами все знают, зачем я им нужен? А затем, чтобы потом говорить: «На меня работает сам Вингейт». И вот на таких я никогда работать не буду. Мое имя не продается.

– Похвально.

Он вдруг широко улыбнулся и торжественно передал мне чашку.

– У вас приятное произношение, мисс Гласс. Вы, часом, не из Южной Каролины?

– Я даже никогда там не бывала, – улыбнулась я в ответ.

– Но явно с Юга. Откуда?

– Из царства магнолий.

Он озадаченно нахмурился:

– Из Луизианы?

– Нет, Луизиана – это царство спортсменов. А я с родины Уильяма Фолкнера и Элвиса Пресли.

– Джорджия?

«Ничего себе… – подивилась я про себя. – Ну ньюйоркцы, ну эрудиты».

– Миссисипи, мистер Вингейт, Миссисипи.

– Я каждый день узнаю что-то новое. Зовите меня просто Кристофер, хорошо?

– Отлично. – К моему удивлению, Вингейт не вспомнил, что Миссисипи – родина линчевания. – В таком случае зовите меня просто Джордан.

– А ведь я большой поклонник вашего творчества, Джордан, – сообщил Вингейт, и я почувствовала, что он искренен. – У вас безжалостный взгляд на вещи.

– Это комплимент?

– Разумеется. Вы не прячете голову в песок и не врете тем, кто потом смотрит на эти фотографии. Впрочем, в вашей работе чувствуется сострадание к людям, которых вы снимаете. Такой парадокс и сделал вас популярной. Полагаю, если бы вы захотели продавать снимки коллекционерам, на них был бы большой спрос. Вообще фотография не столь востребована, но ваши работы – отдельная песня.

– Немного странно слышать от вас бескорыстные похвалы. Помимо разных лестных отзывов, мне также говорили, что вы самый настоящий сукин сын.

Он вновь улыбнулся и отхлебнул из своей чашки. И я обратила внимание, какие у него черные глаза. Как угли.

– Так и есть. Но я такой не со всеми. Во всяком случае, не с истинными творцами.

Мне ужасно хотелось спросить его о картине, спрятанной в ящике, но что-то подсказывало не торопиться.

– Я слышала где-то, что фотограф может быть журналистом и может быть творцом. Но не тем и другим одновременно.

– Вранье. На настоящий талант не распространяются никакие правила и аксиомы. Вы видели книгу Мартина Парра? Он опрокинул с ног на голову сам термин «фотожурналистика». А Натвей? Это искусство, настоящее искусство. И вы им под стать. В чем-то даже превосходите.

«Грубый льстец! Джеймс Натвей был одним из лучших фотографов „Магнума“. Он пять раз удостаивался премии Капы…»

– И в чем же, интересно?

– Вас можно выгодно продать, – хитро подмигнул он мне. – Вы же звезда, Джордан!

– Кто-кто?!

– Люди рассматривают ваши работы, от которых часто кровь стынет в жилах, и думают: «Эге, девчонка видела все своими глазами и не свихнулась – значит, и я должен выдержать!» Ваши фотографии не только меняют все прежние представления людей – а именно это и называется искусством, – но еще и приковывают интерес к вашей персоне.

Я слышала все это и раньше. Вингейт во многом прав. Но мне неприятно это осознавать. Гораздо приятнее было бы услышать отцовские слова: «Неплохо для девчонки».

– Да вы и сама очень даже ничего! – продолжал тем временем Вингейт. – Взгляните на себя в зеркало. Макияж практически отсутствует, но он вам и не нужен. Вам все дала природа. Вы очень красивая женщина, Джордан, несмотря на ваши… сколько?.. сорок лет?

– Сорок.

– Повторяю, вас можно выгодно продать. Если вы потратите свое драгоценное время на несколько интервью и согласитесь открыть выставку, я сделаю из вас звезду, икону, пример для подражания всем женщинам Америки.

– Вы же сказали, что я уже звезда.

– В своей области – да. Но я говорю о массовом сознании. Возьмем, к примеру, Ив Арнольд. Вы знаете, кто она такая. А если я сейчас выйду на улицу и спрошу о ней сто первых попавшихся прохожих, ни один из них не составит вам компанию. Дики Чапел очень хотела стать звездой. Это была мечта всей ее жизни. Ради этого она исколесила весь мир от Иводзимы до Сайгона, а толку? Чуть.

– Я тоже много где побывала, но поверьте – вовсе не с целью стать звездой.

Он ласково улыбнулся.

– Верю! А кстати, ради чего вы мотаетесь по свету? Ради какой цели ежедневно фотографируете сюжеты, которые повергли бы в шок самого Гойю?

– А кто вы такой, чтобы я с вами делилась сокровенным?

Он щелкнул пальцами.

– Не трудитесь, я и сам знаю. Это все из-за вашего отца, не так ли? Милого папочки, Джонатана Гласса, легенды вьетнамской войны. Человека, который сфотографировал собственную смерть.

– Да, Вингейт… Вы действительно порядочный сукин сын.

Он улыбнулся еще шире.

– А что поделаешь? Как сказал волк ягненку, «я виноват лишь в том, что хочется мне кушать!».

Самые отъявленные мерзавцы и негодяи часто обладают большим личным обаянием. Вингейт был как раз из таких. Я медленно перевела взгляд на ящик.

– И за эту самую смерть, – продолжил он тему моего отца, – ему была присуждена Пулитцеровская премия. Вот так и рождаются легенды, Джордан. Итак, что происходит потом? Юная дочь смело идет по стопам любимого родителя. Выходит, мы уже имеем дело с династией редкостных смельчаков. Скажите, Джордан, зачем голливудским сценаристам платят большие деньги? Вот же они – готовые сюжеты для блокбастеров! Между прочим, мне только сейчас пришло в голову… Мы можем убить сразу двух зайцев. Скажите-ка, кому принадлежат права на архивы вашего героически погибшего родителя?