Девушка с экрана. История экстремальной любви - Минчин Александр - Страница 32

— Какие часы вам больше нравятся?

Она открывает. Обе пары «Картье», одни квадратной формы, другие круглой. Она меряет их на разные руки и не знает, глаза разбегаются. Она перевозбуждена, взгляд переходит с одной руки на другую, пока после мучительных раздумий она не останавливается на круглых. Потом с сожалением снимает их с руки.

— А это кому?

— Вам в подарок, по случаю приезда и весны.

Ой, Алешенька, я не верю, это ж так дорого! — она душит меня в объятиях своими нежными руками.

— А чтобы не мучались, вторая пара тоже вам: одни будут выходные, другие рабочие.

Она бросается мне на шею и зацеловывает лицо.

Спасибо, мой любимый! Они мне так безумно нравятся! А они настоящие?

— Разве сие так важно?

— Ну скажи!

— Настоящие стоили бы тысяч восемнадцать долларов. Это очень хорошие копии, которые контрабандой делают в…

— Алешенька, а можно я в двух похожу?

— Ты владелица.

— Ты мой бог, Алешенька, спасибо!

Мы пьем шампанское… за ее комбинезон, и она, расстегнув мою молнию, целует его шампанскими губами.

— Вы хотите мне сделать фелляцию?

— Что это значит?

— Минет.

— Ой, какое прекрасное слово, я теперь буду называть его фелацио. Мой несравненный фелацио!

Она пробует нареченное имя на губах, а потом пробует носителя имени, делая фелляцию моему фелацио.

Два дня продолжалась идиллия (после подарков), а потом началась такая Ариночка, о существовании которой я даже не знал.

— Я устала сидеть дома и ждать, пока ты вернешься с работы.

— Ходи, гуляй, смотри Нью-Йорк.

— Я все видела, у меня нет денег на выходы.

— Я дам тебе денег.

— У тебя их тоже нет. Если тебе верить, то все высосали суды и адвокаты.

Я пристально смотрю на нее.

— Но я тебе не верю, ни одному твоему слову!

— Тогда пошла к черту. — Я хлопаю дверью и сажусь в спальне за подобие письменного стола. Только б не сорваться, только б не сорваться!

Дверь тут же распахивается, она стоит, уперев руки в бока.

— Мне нечего носить, я сколько раз говорила! Тебе начихать…

— Я не твой муж, говори ему.

— Ты мой любовник, я сплю только с тобой, а тебе все до лампочки, тебя ничего не волнует.

— У тебя есть красивые вещи, я покупал их в прошлый раз, где они?

Два платья, клешеная юбка, костюм с шортами. Что-то еще.

— Я не могу ходить в одном и том же годы, они уже не модны.

— Два месяца спустя? Или продали все?

— Кое-что. А на что прикажешь мне жить? Как платить за телефонные разговоры? Тебя же это не волнует, тебя ничего не волнует. Я должна выкручиваться сама.

— Если вся мораль сводится к деньгам, скажи — сколько, я займу и дам вам.

— Ничего мне от тебя не надо, раз ты не помнишь своих обещаний!

— Каких обещаний? Что ты мелешь, я всегда выполняю каждое свое слово.

— Врешь ты все. И вообще…

— Не говори это гадкое, уличное словцо. Не выводи меня, потом оба пожалеем…

— Конечно, ты все врешь и всегда. Скажи, сколько у тебя здесь было женщин в мое отсутствие?

Она легко переходила с одной скандальной темы на другую. Как пианист по клавиатуре.

— Тонна.

— Или ни одной, и ты ждал меня?

— Я не гуляю, как ты (я говорил правду), и я ждал тебя. — После нее меня никто так не возбуждал.

— Опять все врешь.

Я вскочил и захлопнул дверь прямо перед ее носом. Она едва успела отскочить.

— Не смей швырять в меня дверью, я люблю тебя!

Если это любовь, то что же тогда… Я ушел в ванную и встал под холодный душ.

К полуночи:

— Алешенька, прости меня. — Я лежу к ней спиной. — Я была не права. Просто мне нечего носить, и я чувствую, что я тебе не нужна.

— Ты глупа…

— Ты не обращаешь на меня никакого внимания.

— Ты слепа…

— Тебе все равно, есть я рядом или нет.

— И безмозгла…

Ее рука уже водит, шарит по моим бедрам.

— Где мой фелацио, он единственный, кому я нужна, кто меня понимает.

Она перегибается через мое бедро и берет мою головку в рот. Он тут же встает — проклятый предатель, хотя я дал себе слово к ней не прикасаться. Она уже зацеловывает мой пах.

— Алешенька, не отталкивай меня, ты же хочешь этого. Как и я хочу тебя безумно. Ты же знаешь, что я не могу жить без тебя.

Оргазмы с ней — всегда сладкие.

Оказывается, это было только начало. В двенадцать тридцать ночи она начала:

— Ты никогда не выполняешь свои обещания. Только болтаешь.

— Оставь меня хоть ночью в покое.

— Конечно, правду слышать о себе не хочется.

— Твоя правда — это крики клиторной неврастенички.

— Ты думаешь, я не скажу, да? — Арина прищурила глаза и стояла с обнаженными бедрами, в моей майке.

— Говори тому, кого это волнует.

— Тебя! Должно волновать! Но ты делаешь умный вид, что ничего не понимаешь.

— Я, правда, не понимаю, о чем ты говоришь.

— Ты обещал мне заплатить за телефонные разговоры с тобой.

— Я тебе такого никогда не обещал. У меня просто нет сейчас …

— Нет, двадцать четвертого января обещал. Ты сказал: я заплачу.

— За один тот звонок, который ты сделала по издательским делам и я долго говорил.

— Ты обещал оплатить все телефонные разговоры!

— Ты придумываешь, я никогда такого не говорил.

— Господи, какой же ты мелочный! Женщина, которая любит тебя, просит, молит помочь ей оплатить телефонные счета, а ты даже не хочешь выполнить то, что обещал.

До меня наконец-таки дошло.

— Так вот почему ты трезвонила дни и ночи, без счета, демонстрируя свои чувства и якобы любовь. Потому что кто-то оплатит. Добрый дядюшка.

— А «дядюшка» оказался мелким вруном, для которого деньги важнее любви.

— Не будем забывать, что я плачу за твои билеты, визы, подарки для твоих московских «кобелей» (якобы из театра!), которые почему-то хотят сувениры из секс-шопа.

Мне было неловко, что я говорю это, мне было стыдно. Но она могла и покойника довести.

— Да врешь ты все, кому нужны твои подарки!

— Не говори это слово, ограниченная мещанка! Не доводи до греха!

— На, твои подарки! — Она снимает часы и бросает в меня.

Я ловлю их на лету и с удовлетворением отмечаю, что не потерял еще волейбольную реакцию. Я неимоверно сдерживаюсь и цежу:

— Пошла… отсюда, довела уже до…

Наливаю себе в стакан водки, беру соленый огурец и сажусь на кухне. Молча пью и думаю, почему раскалываются виски. Столько оскорблений от женщины я не выслушивал за всю свою жизнь. Впрочем, она не женщина, она — создание.

По наивности я жду, что она сейчас появится и извинится. Но она не появляется.

Беру свою подушку, простыню и плед, чтобы спать в гостиной на диване. Стелю, тушу свет и слышу:

— Какой наглец, он даже со мной не разговаривает, а я у него в гостях.

Пауза.

— Да я сейчас пойду, блин, на улицу и отдамся на все четыре стороны. Да так, как тебе и не снилось! Надоел, отвези меня к мужу, не желаю у тебя оставаться.

Ее муж работал в это время в Буффало. А она, по идее, была на съемках в Прибалтике. Хорошая Балтика! Веет легкий прибалтийский ветерок.

— Заточил меня тут без денег, без машины, и я должна его фокусы терпеть!

Я молчу.

— Какая скотина! Сказать, чтобы я «пошла на…», мне, которая его любит.

Я знаю, что следующая фраза взведет курок в пистолете. Потом будет выстрел…

— Нет, ну какой мерзавец, подонок, лжец…

Я влетаю в спальню и вскакиваю на кровать. Она запинается от неожиданности. Ее глаза смотрят с ненавистью мне в глаза. Я размахиваюсь, пытаясь сдержаться, и бью ее наотмашь. Справо-налево, справо-налево. Ладонью — пощечины. Голова дергается слева-направо, слева-направо. Чтобы ее не прибить, я смягчаю удары. Но у меня тяжелая рука. Из носа у нее течет кровь. Я останавливаюсь и ухожу, понимая, что это конец. Таких слов я не прощал даже своим врагам. Да они бы и не осмелились мне такое сказать.

Слышу, как в темноте она бежит на кухню, что-то хватает в морозильнике, стучит об раковину и бежит с полотенцем назад.