Игры зверей - Мисима Юкио - Страница 2

Несмотря на тишину, плеск воды гармонично вплетался в воздух, и трое на причале не слышали щелчков затвора.

Иро – типичная рыбацкая деревушка, но на востоке, ближе к горам, простираются возделанные поля. Если пройти мимо почты, ряды домов вскоре кончатся и дорога через рисовые поля приведет к деревенскому святилищу. А если повернуть направо, поднимешься прямиком к новому кладбищу на горном склоне.

У подножия горы струится ручеек, а за ним начинается лабиринт могил, достигающий середины склона. Чем ниже по склону, тем лучше надгробия – и камни больше, и обустроены захоронения красивее. Здесь дорога превращается в узкую, посыпанную галькой тропинку, которая, петляя между могилами, тянется вверх. Каменная стена перед рядами могил начала осыпаться, в щелях между обвалившимися камнями прочно укоренились летние травы. На горячем булыжнике, расправив сухие крылья, музейным экспонатом застыла стрекоза. В воздухе пахнет чем-то похожим на лекарства. Вместо бамбуковых и каменных ваз в этих краях используют наполовину зарытые в землю пивные банки; вода в них помутнела, во многих торчат засохшие ветки бадьяна.

Человек, который поднимется сюда до заката, не испугавшись туч комаров, будет вознагражден замечательным видом на Иро.

За зелеными рисовыми полями виден храм Тайсэндзи. Дальше, на южном склоне горы, мерцают в лучах заходящего солнца остатки стекол заброшенных теплиц, принадлежавших семье Кусакадо. Чуть в стороне виднеется черепичная крыша их опустевшего дома.

На западе мимо маяка ползет по заливу черный силуэт небольшого грузового судна. Видимо, оно следует из Осаки, везет железную руду из шахт Тои и сделает остановку в порту Иро. Его мачта бесшумно проплывает мимо крыш домов; в рассеянном вечернем свечении она ярче, чем луч маяка, и отсюда, с высоты, видна лишь эта узкая полоска.

Из домов отчетливо слышны звуки работающего телевизора. Из громкоговорителя рыболовецкого кооператива по горному склону разносится голос: «Членам команды „Кокура-мару“! Всем собраться завтра после завтрака. Готовимся к отплытию».

О приближении ночи можно судить по лучу маяка, который с каждой минутой сияет все ярче. В сумерках надписи на надгробиях почти не разобрать. Захоронение семьи Кусакадо, затерявшееся в углу кладбища среди других могил, отыскать нелегко. Вопреки протестам большинства жителей деревни настоятель храма Тайсэндзи на вверенные ему деньги соорудил такие надгробия, о каких его попросили. В маленьком углублении на склоне горы тесно прижались друг к другу три небольших новых камня. Справа похоронен Иппэй. Слева – Кодзи. И в центре между ними – надгробие Юко. Даже в сумерках оно выглядит нарядно – на камне киноварью написано ее посмертное буддийское имя. Под этим камнем, в отличие от двух других, прах пока не лежит.

Краска еще свежая, и, когда спускаются сумерки, на фоне множества белых могил выделяется только эта надпись, напоминающая о яркой помаде на тонких губах Юко.

Глава первая

Кодзи размышлял о солнечном свете, яркие лучи которого заливали проход к душевым кабинам, каскадом падали на подоконник, растекаясь по нему, как по листу глянцевой белой бумаги. Он с почтением и любовью относился к льющемуся через окно свету, хотя сам не знал, чем вызвано это чувство. Свет – божественное благоволение, нечто по-настоящему чистое, девственное, как расчлененное белое тело убитого младенца.

Лето только начиналось. Облокотившись на парапет верхней палубы, Кодзи удивлялся, что благодатные лучи утреннего солнца, в которых купалось его тело, в это же мгновение где-то далеко-далеко сливаются со слабым светом его разрозненных возвышенных воспоминаний. Трудно поверить, что и те и другие лучи состоят из одного вещества.

Способен ли взгляд, проследовав за этими всепроникающими лучами, дотянуться до их чистейших кончиков, подобно тому как рука, что тянется к большому сияющему знамени, в конце концов касается кончиками пальцев его прохладной бахромы? И если способен, являются ли эти чистые кончики конечной точкой солнечных лучей? Или же на самом деле они – далекий источник неиссякаемого солнечного света у нас перед глазами?

Кодзи стоял на борту «Рюгу-мару № 20», следовавшего вдоль западного берега из Нумадзу до Идзу. На верхней палубе спинками друг к другу стояли скамейки, пассажиров было мало, брезентовый тент, защищавший от солнца, хлопал на ветру. На берегу высились причудливой формы скалы, похожие на черные средневековые замки, высоко в небе беспорядочно сновали яркие кучевые облака.

Волосы Кодзи еще не отросли настолько, чтобы их потревожил настойчивый ветер. Его облик – лицо с правильными и твердыми чертами, подобное лицу средневекового самурая, и хрящеватый нос – свидетельствовал о том, что он умеет без труда контролировать эмоции, и в то же время указывал на скрытную натуру. Когда Кодзи пребывал в хорошем расположении духа, он думал, что его лицо похоже на искусно сделанную резную деревянную маску.

Дымившаяся сигарета не доставляла особого удовольствия. Ветер сразу уносил аромат дыма и вкус табака. Но Кодзи не выпускал сигарету изо рта и продолжал глубоко затягиваться, пока окончательно не перестал что-либо чувствовать, а в затылке не появилась странная горькая ломота. Он сам не знал, сколько сигарет выкурил с тех пор, как в девять тридцать утра судно вышло из Нумадзу.

Кодзи не переносил качку, волнение сверкающего на солнце моря. Для его непривычного взора обширная картина окружающего мира была лишь расплывчатой чередой разрозненных, ослепительно сияющих объектов. Кодзи вновь обратился мыслями к зрелищу проникавшего через окно света.

Рассеченный свет. Нет более жестокого и трагического зрелища, чем чудесный, удивительный солнечный свет, расчлененный крестом черной решетки.

Кодзи любил солнечный свет, но когда, затертый в плотной толпе, быстро шагал вместе с людской массой, ему было не до света и он ничего не замечал. Впереди была баня, перед которой выстраивалась очередь. Каждые три минуты изнутри доносился унылый гудок, сопровождавшийся громким шумом воды. Плеск тяжелых мутных струй, эхом отражавшийся в ушах, рисовал в воображении живую картину вытекающего из бани грязного, цвета мертвой листвы, потока.

На полу перед входом в просторную раздевалку зеленой краской были нарисованы цифры от одного до двенадцати. Двадцать четыре человека выстраивались по номерам в две шеренги и ждали своей очереди. Три минуты, гудок. Шум воды. Несколько секунд тишины, затем новый звук – кто-то поскальзывается и падает на мокром полу, взрыв смеха, который тут же стихает. Три минуты, гудок… Люди в очереди дружно раздевались и, сложив одежду на полки, проходили вперед, становились в два ряда по номерам, выведенным желтой краской перед входом в баню.

Кодзи заметил, что его босые ступни помещаются точно в круге нарисованного порядкового номера. Те, кто стоял здесь тремя минутами раньше, уже погрузились в ванну. Клубы пара из бани обволакивали обнаженное тело Кодзи. Он видел мышцы под грудиной, скудно покрытые растительностью, плоский живот, а под ним – свой поникший срам в пучке густых и темных спутанных волос. Вялый, поникший, он напоминал дохлую крысу, запутавшуюся в мусоре застойного ручья. Кодзи думал: «Я собрал в себе стыд и бесчестие этого мира, подобно тому как линза фокусирует в одной точке солнечные лучи, и приобрел этот грязный пучок».

Перед ним маячила чья-то безобразная задница. Голая спина и задница. Уродливые, прыщавые спины и задницы заслонили ему мир. И эта дверь не открывалась. Дверь, откуда разило вонючим немытым мясом, не открывалась.

Три минуты, гудок. Шум воды. Спины и задницы зашевелились в облаке водяного пара, двигаясь как единое целое, и прыгнули в огромную ванну, длинную и узкую. Погрузившись по горло в теплую, дурно пахнущую мутную воду, люди уставились на песочные часы на столе надзирателя. Тоненькая струйка песчинок, отмерявшая три минуты, то исчезала, то вновь появлялась в клубах пара. Ванна, помывка, опять ванна и на выход… Около таблички с надписью «Баня» тускло светилась красная лампочка.