Дело вдовы Леруж - Габорио Эмиль - Страница 17

Да, ростом она была невелика, однако ее шея, плечи и руки поражали плавностью линий. Пальцы ее с розовыми ногтями напоминали драгоценные вещицы, за которыми тщательно ухаживают. Ноги в шелковых, похожих на паутинку, чулках были само совершенство. При взгляде на них вспоминались не ножки сказочной Золушки в хрустальных башмачках, но вполне живые, вполне осязаемые ножки банкирши, любившей, чтобы ее почитатели заказывали с них копии из мрамора, гипса или бронзы.

Женщину нельзя было назвать красивой, ни даже хорошенькой, однако лицо ее принадлежало к тем, что поражают, словно удар грома, и никогда не забываются. Лоб у нее был чуть выше, чем нужно, рот чуть великоват, хотя губы пленяли своею свежестью. Брови, казалось, были нарисованы китайской тушью, но художник, пожалуй, слишком нажимал на кисточку: когда она забывала за собой следить, они придавали ей суровый вид. Зато лицо у нее было великолепного светло-золотистого цвета, черные бархатные глаза обладали необычайной магнетической силой, зубы сияли перламутровой белизной, а в удивительно густых черных волосах, тонких и волнистых, мерцали голубоватые отблески.

Увидев Ноэля, откинувшего шелковую портьеру, женщина оперлась на локоть и приподнялась.

— Наконец-то, — произнесла она недовольным тоном. — Вы очень кстати.

Адвокату стало душно в африканской атмосфере курительной комнаты.

— Какая жара! — сказал он. — Здесь можно задохнуться.

— Вы находите? — отозвалась женщина. — А я вот стучу зубами. Мне так плохо. Ожидание невыносимо для меня, я места себе не нахожу, а вы заставляете себя ждать со вчерашнего дня.

— Но я никак не мог прийти, просто никак! — объяснил Ноэль.

— Вам же прекрасно известно, — продолжала дама, — что сегодня подошли сроки платежей и что платить мне нужно много. Набежали поставщики, а у меня за душой ни гроша. Принесли счет от каретника — денег нет. Этот мошенник Клержо, которому я задолжала три тысячи франков, устроил мне ужасный скандал. Как это все неприятно!

Ноэль понурил голову, словно школьник, которому учитель выговаривает за невыученный урок.

— Но ведь задержка-то всего на один день, — пробормотал он.

— По-вашему, это пустяки? — отозвалась молодая женщина. — Уважающий себя человек, друг мой, может позволить опротестовать свои вексель, но никогда — вексель своей любовницы. Да за кого вы меня считаете? Неужели вам не известно, что мое положение в обществе зависит прежде всего от денег? Стоит мне не заплатить по векселям — и все, конец.

— Жюльетта, дорогая, — ласково начал адвокат.

Она резко его прервала:

— Ну, разумеется: «Жюльетта, дорогая, обожаемая». Пока вы здесь, все очаровательно, но только выйдете за порог, вас не дозовешься. Наверное, и не вспомните даже, что есть такая Жюльетта…

— Это несправедливо! — возразил Ноэль. — Вы же знаете, я постоянно думаю о вас, я тысячу раз вам это доказывал. А сейчас докажу снова.

Он достал из кармана пакетик, взятый им из стола, развернул его и показал прелестную бархатную коробочку.

— Это браслет, что так понравился вам неделю назад на витрине у Бограна.

Мадам Жюльетта, не поднимаясь, протянула руку за коробочкой, открыла ее небрежно и безразлично, взглянула на браслет и неопределенно хмыкнула.

— Тот самый? — спросил Ноэль.

— Да, но у торговца он нравился мне гораздо больше.

Она закрыла коробочку и бросила ее на столик.

— Не везет мне сегодня, — проговорил адвокат с досадой.

— А что?

— Я вижу, браслет вам не по душе.

— Ну почему же? Он прелестен. И кроме того, он довершает вторую дюжину.

Теперь в свою очередь хмыкнул Ноэль. Жюльетта промолчала, и он добавил:

— Что-то не верится, чтобы вы были ему рады.

— Вот оно что! — воскликнула дама. — Вам кажется, что я недостаточно жарко выражаю свою признательность. Вы принесли мне подарок и считаете, что я тут же должна отплатить сполна: наполнить дом радостными криками, прыгнуть к вам на колени, называя вас щедрым и великодушным повелителем.

Ноэль не смог сдержать нетерпеливого жеста, который не ускользнул от Жюльетты и привел ее в полный восторг.

— Этого будет достаточно? — продолжала она. — Или вы хотите, чтобы я позвала Шарлотту и похвасталась ей этим замечательным браслетом, памятником вашему благородству? А может, нужно пригласить привратника и кухарку, чтобы сказать им, как я счастлива, имея столь щедрого любовника?

Адвокат пожал плечами с видом философа, который не обращает внимания на проказы ребенка.

— К чему эти язвительные шутки? — произнес он. — Если вы и в самом деле обижены на меня за что-то, скажите прямо.

— Ладно же, будем говорить прямо, — ответила Жюльетта. — Вот что я хочу вам сказать: лучше бы вы забыли об этом браслете и принесли мне вчера вечером или сегодня утром восемь тысяч франков, которые мне так необходимы.

— Я не мог прийти.

— Значит, надо было прислать: посыльные на улицах еще не перевелись.

— Раз я их вам не принес и не прислал, значит, у меня их не было, мой друг. Прежде чем я их нашел, мне пришлось побегать, да и то мне обещали только завтра. Те деньги, что я принес, достались мне по чистой случайности, на которую я не рассчитывал еще час назад; я просто схватился за них, рискуя поставить себя в неудобное положение.

— Бедняжка! — сказала Жюльетта с насмешливой жалостью. — И вы осмеливаетесь мне говорить, что с трудом достали десять тысяч франков!

— Да, осмеливаюсь.

Молодая женщина посмотрела на любовника и разразилась хохотом.

— В роли бедного юноши вы неподражаемы!

— Это не роль.

— Вы только так говорите, дорогой мой, а сами все-таки явились. Это ваше милое признание лишь предисловие. Завтра вы объявите, что весьма стеснены в средствах, а послезавтра… Вас просто снедает скупость. Раньше вы были лишены этой добродетели. Быть может, вы испытываете угрызения совести из-за денег, что мне дали?

— Вот дрянь! — пробормотал в сердцах Ноэль.

— В самом деле, — продолжала дама, — мне вас жаль, и весьма. Злополучный любовник! Может, мне устроить подписку в вашу пользу? На вашем месте я обратилась бы в комитет общественного призрения.

Несмотря на все усилия остаться спокойным, Ноэль взорвался.

— Вы полагаете, это шутки? — воскликнул он. — Знайте же, я разорен, у меня кончились последние сбережения. Я совсем потерял голову!

Глаза у молодой женщины засверкали, она с нежностью взглянула на любовника:

— Ах, если бы это была правда, котик! Если бы я могла тебе поверить!

Для Ноэля ее взгляд был как нож острый. Сердце его разрывалось.

«Она поверила, — подумал он, — и до смерти рада. Она ненавидит меня».

Он ошибался. Мысль о том, что мужчина любит ее до такой степени, что разорился из-за нее без слова упрека, приводила ее в восторг. Она чувствовала, что готова любить этого впавшего в нищету человека, который был ей ненавистен, пока был богат и горд. Однако выражение ее глаз очень скоро изменилось.

— Ну и дурочка я! — вскричала она. — Уже и поверила, уже и пожалела. У него, видите ли, деньги текут сквозь пальцы. Рассказывайте кому другому, мой дорогой! Сейчас ведь все мужчины считают денежки не хуже ростовщиков. Разоряются лишь немногие олухи — тщеславные мальчишки да иногда сластолюбивые старички. Вы же — очень хладнокровны, серьезны и, уж конечно, очень сильны.

— Но не с вами, — прошептал Ноэль.

— Довольно! Оставьте меня наконец в покое, вы ведь прекрасно знаете, что делаете. У вас ведь вместо сердца двойное зеро, как на рулетке в Хомбурге.[4] Заполучив меня, вы сказали себе: «Я буду платить за любовь как таковую». И слово свое вы сдержали. Такое помещение капитала не хуже любого другого; каждый имеет свою выгоду. Вы способны на любые безумства по твердой цене — четыре тысячи франков в месяц. А если выйдет дороже, хотя бы на двадцать су, вы заберете под мышку сердце и шляпу и отправитесь туда, где вам не придется переплачивать.