Творение. История искусства с самого начала - Стонард Джон-Пол - Страница 47

Руины Теотихуакана для ацтеков были священны. В самом центре их озерного города находился ритуальный район с пирамидой, повторяющей пирамиду Солнца, на вершине которой располагались два храма: один был посвящен богу бури и дождя Тлалоку, а второй — богу солнца и войны, величайшему из всех ацтекских богов, Уицилопочтли.

Всего в нескольких шагах оттуда находится одна из самых смелых скульптур, созданных в Мезоамерике, гигантская скульптура богини Коатликуэ (ее имя означает «в змеином платье»), мать Уицилопочтли, высшее ацтекское божество[195]. Она забеременела от божественного семени (говорится, что ей на груди упал шар из перьев, когда она молилась на горе Коатепек — «Змеиной горе»), и в отместку ее обезглавили собственные дети, решив, что она обесчещена. Из ее шеи растут две одинаковые головы коралловых змей, символизирующие фонтаны крови, а под ними — кишащая масса скульптурной живности: юбка из змей, ожерелье из сердец и рук, пояс, с которого свисает человеческий череп, извивающиеся змеи, вырастающие из ее плеч и украшенные мордами чудовищ. Вместо ног — когтистые звериные конечности с вытаращенными глазами.

Пеначо, головной убор из перьев птиц. Высота 124 см

Коатликуэ — это воплощение ужаса, дух отмщения, но также символ жизни и возрождения. Ее спина также покрыта живностью. Симметричность ее фигуры подразумевает отражение, как будто богиня воспроизводит сама себя путем удвоения, и в жертвенном (обезглавливание, материнство) акте самосоздания воспроизводит непрерывность жизни и восхода солнца. Ее изобильные формы словно сконцентрировали в себе всю силу самобытных цивилизаций Мезоамерики, связывающих свои судьбы с природными ритмами, движениями солнца и звезд. Ее ужасающее равнодушие к любому молящемуся подчеркивает образ бога дождя Тлалока, который, затаившись, сидит на корточках в ногах статуи, в то время как Коатликуэ возвышается над священным пространством[196].

В Теночтитлане есть и свой Кетцалькоатль, пришедший из самых древних времен: неожиданно бросающийся в глаза образ лесной птицы кетцаль, превращенной в бога.

По легенде, когда испанский конкистадор Эрнандо Кортес и его люди прибыли в 1519 году в Теночтитлан, его принял ацтекский вождь Мотекусома так, как будто Кортес был самим Кетцалькоатлем: факт такого опознания, впрочем, маловероятен и был оправдательным изобретением Кортеса и испанских историков в попытке объяснить насилие и кражу ацтекского золота. Однако подобное преображение действительно имело место у ацтеков: когда сам Мотекусома надевал огромный головной убор, сделанный из сотен перьев, включая четыреста переливающихся всеми цветами перьев кетцаля, привезенных из дальних уголков южных тропических лесов, его принимали за воплощение божественного змея. Лучистый головной убор, называемый пеначо, воплощает жертвенное преображение, сотворение новой жизни через смерть, которое лежало в основе ацтекской цивилизации, как до этого — цивилизаций майя и теотихуаканцев.

Этот цикл возрождения и преображения был разрушен раз и навсегда с приходом Кортеса. Через короткое время его люди убили Мотекусому и уничтожили ацтекский город Теночтитлан, который просуществовал всего 200 лет со дня основания, и тем самым ознаменовали новую эру испанского владычества[197]. Кортес отправил великолепный головной убор Мотекусомы королю Испании и императору Священной Римской империи Карлу V в качестве военного трофея.

Судьбой древних цивилизаций Мезоамерики стало возвращение их природе, туда, откуда они вышли. Храмы ольмеков и майя были поглощены джунглями и утонули в листве, ацтекский город Теночтитлан был разрушен, озеро пересохло, и прямо на его развалинах был позже возведен большой современный мегаполис — Мехико. После заката цивилизации древних майя их письменность была забыта более чем на тысячелетие, а для мезоамериканских народов, не имевших письменности, звучание их имен было утрачено навсегда[198]. И только Теотихуакан остался стоять в руинах: когда солнце встает над далекими горами, пирамида Солнца по-прежнему отмечает календарные даты, словно памятник величию цивилизации Древней Америки.

Глава 12. Звук и свет

После падения Римской империи по всей Европе остались разбросанными молчаливые руины: колоссальные амфитеатры, храмы и бани, мосты, дворцы и триумфальные арки. У паломников, путешествующих на юг, в Сантьяго-де-Компостела{14}, или еще дальше — в Святую землю, как и у крестьян, обрабатывавших окружающие эти развалины земли, прошлое вызывало любопытство и интерес. Это были остатки могучей и таинственной цивилизации, благоговейно описанной безымянным древнесаксонским поэтом в стихотворении «Руины», как когда-то Гомер описывал дворцы микенской Греции, которые в его время тоже стали руинами:

К концу первого тысячелетия этот руинный пейзаж был постепенно преображен новой по духу архитектурой. Высвобождению этого духа способствовало усиление христианской церкви и монашества, а также политическая стабильность, обеспеченная германскими императорами, правителями Священной Римской империи. Если постройки времен каролингских и оттонских правителей, с нашей точки зрения, зачастую представляли собой карикатуры на античное величие, новая христианская архитектура, пришедшая им на смену, обладала цельностью и геометрическим изяществом необычайной силы. Такие здания стали возникать по всей Западной и Центральной Европе, в Ломбардии, Каталонии и Бургундии, тем самым облекая в форму распространявшуюся в этих странах духовную власть, которая могла поспорить с могуществом Древнего Рима (именно поэтому позднее подобному стилю дали расплывчатое название «романская архитектура»: от латинского Roma — Рим). Наконец-то Западная Европа смогла хоть в чем-то соперничать с пышностью Византии и близко подступившей исламской империи, которая занимала территории Испании и Северной Африки. Всего за одно столетие новая христианская архитектура добралась и до Скандинавии на севере, и до Сицилии на юге, ее можно было найти повсюду, начиная со Святой земли на востоке и кончая Англией и Ирландией на западе[200]. Вдоль паломнических путей и в самом сердце европейских городов строились церкви и монастыри, внушавшие ощущение прочности и гармонии, даже сами их камни отражали голос нового зодчества, весьма непохожего на архитектуру Древнего Рима.

Центральный неф Шпайерского собора. 1061. Гравюра

Прочные стены и обширное внутреннее пространство Шпайерского собора, стоящего на берегах Рейна в Южной Германии, являются образцом одной из ранних построек, созданных этим новым голосом. Собор был перестроен в начале XI века при Генрихе IV, который задумал сделать из него усыпальницу для членов своей семьи (Салической династии, пришедшей на смену Оттонам). Генрих IV увеличил собор: он поднял высоту центрального нефа, используя сложную структуру — крестовый каменный свод, образованный пересечением двух перекрещивающихся под прямым углом полуциркульных сводов.