Невероятная жизнь Фёдора Михайловича Достоевского. Всё ещё кровоточит - Нори Паоло - Страница 56

В восьмой книге третьей части «Братьев Карамазовых» фигурирует в высшей степени маргинальный персонаж, некто Максимов, который одно время был женат на хромой женщине. И его спрашивают, как так вышло.

«– Так вы на хромой женились? – воскликнул Калганов.

– На хромой-с. Это уж они меня оба тогда немножечко обманули и скрыли. Я думал, что она подпрыгивает… она все подпрыгивала, я и думал, что она это от веселости…

– От радости, что за вас идет? – завопил каким-то детски звонким голосом Калганов.

– Да-с, от радости-с. А вышло, что совсем от иной причины-с. Потом, когда мы обвенчались, она мне после венца в тот же вечер и призналась и очень чувствительно извинения просила, чрез лужу, говорит, в молодых годах однажды перескочила и ножку тем повредила, хи-хи!»

И наконец остановлюсь еще на двух замечательных персонажах – поляках пане Врублевском и пане Муссяловиче (последний когда-то соблазнил и бросил Грушеньку). Поляки в романах Достоевского обычно кончают плохо, не стали исключением и эти двое. Финал истории поляков выглядит весьма оригинально.

«Пан Муссялович действительно прислал чрезвычайно длинное и витиеватое, по своему обыкновению, письмо, в котором просил ссудить его тремя рублями. К письму была приложена расписка в получении с обязательством уплатить в течение трех месяцев; под распиской подписался и пан Врублевский. Таких писем и все с такими же расписками Грушенька уже много получила от своего „прежнего“. Началось это с самого выздоровления Грушеньки, недели две назад. Она знала, однако, что оба пана и во время болезни ее приходили наведываться о ее здоровье. Первое письмо, полученное Грушенькой, было длинное, на почтовом листе большого формата, запечатанное большою фамильною печатью и страшно темное и витиеватое, так что Грушенька прочла только половину и бросила, ровно ничего не поняв. Да и не до писем ей тогда было. За этим первым письмом последовало на другой день второе, в котором пан Муссялович просил ссудить его двумя тысячами рублей на самый короткий срок. Грушенька и это письмо оставила без ответа. Затем последовал уже целый ряд писем, по письму в день, все так же важных и витиеватых, но в которых сумма, просимая взаймы, постепенно спускаясь, дошла до ста рублей, до двадцати пяти, до десяти рублей, и наконец вдруг Грушенька получила письмо, в котором оба пана просили у ней один только рубль и приложили расписку, на которой оба и подписались».

Вчера меня пригласили презентовать только что законченную книгу в библиотеке Кавриаго[78], той самой, где двадцать один год назад, в 1999 году, я представлял свой первый роман.

На презентации, среди прочего, меня спросили о курсах писательского мастерства, которые я веду уже пятнадцать лет, и я ответил, что эти курсы, как мне кажется, многому меня научили.

В прошлом году я построил курс так, чтобы в итоге выпустить книгу. Занятия проходили по понедельникам в Болонье и по вторникам в Милане, в обоих городах я работал с группой из двадцати шести человек. Курс был рассчитан на два месяца, и за это время каждый из пятидесяти двух моих слушателей прочитал как минимум четыре русских романа, из которых выбрал по несколько странных персонажей и написал про них серию рассказов, обязательно начинавшихся со слов «один человек». В итоге у нас набралось восемьсот с лишним маленьких рассказов, из которых мы составили сборник «Опись сумасшедших русской литературы»; надеюсь, он выйдет в феврале. В число этих «сумасшедших» попали и герои «Братьев Карамазовых». Роберто Ливи из Пезаро, регион Марке, написал про них такую историю:

«Один человек в России в девятнадцатом веке организовывал праздники для тех, кто собирался покончить жизнь самоубийством.

Человек этот был выходцем из крестьян, но сумел выбиться в трактирщики и с тех пор смотрел на всех крестьян свысока, видя в них рабочих лошадей, грубых и невежественных, которые только то и могли, что пахать землю. Однако если вечером в трактир являлся вдруг посетитель, охочий до праздника и готовый сорить рублями, то трактирщик без зазрения совести обходил деревню, будил крестьянских девок и, шантажируя их прошлыми долгами, заставлял танцевать ночь напролет, развлекая гостя. У нас в регионе Марке и в двадцатом веке деревенским женщинам жилось несладко, а представьте, каково было русским крестьянкам в девятнадцатом веке! Круглый год они недоедали, с сентября по июнь их мучили простуды, кашель и больное горло. Они просыпались в пять утра и вставали к скотине. Потом нужно было постирать в корыте белье, починить одежду, наготовить еды – ни одной свободной минуты, а после этого они отправлялись в поле и гнули спину до позднего вечера. И только на закате они могли наконец немного отдохнуть. Но тут, как назло, в трактир является на ночь глядя лейтенант, чья душа просит праздника. Карманы у него ломятся от денег, поэтому трактирщик быстренько все ему организует, бежит поднимать с постелей молодых крестьянок и гонит их в трактир отплясывать. Поскольку дело происходит в России, девушки исполняют русские пляски в ритме та-та та-та-та, наверное самые утомительные на свете. И все ради чего? Ради того, чтобы трактирщик набил себе карманы, хотя у него и так денег куры не клюют. Но ему все мало, он хочет еще и еще, и теперь он думает, как бы заполучить и остальные деньги посетителя – лейтенанта, твердо решившего свести счеты с жизнью, но перед этим вознамерившегося прокутить три тысячи рублей, которые он украл, а потом уже застрелиться и тем самым оставить глубокую рану в сердце красавицы, зарабатывавшей ростовщичеством, той самой, которую месяц назад он уже пытался завоевать, но тщетно, – тогда ему не помогло веселье с крестьянками и шампанским. И вот теперь, когда красавица решила укатить в Польшу и выйти замуж за польского офицера, нашему герою ничего другого не остается, как наложить на себя руки. Он твердо решил, что застрелится в пять часов утра. Но прежде, пустившись во все тяжкие, садится играть в карты. Он бросает вызов поляку, то и дело увеличивает ставки и проигрывает большие суммы, демонстрируя своему польскому сопернику, как русские умеют проигрывать ворованные деньги. Однако, пока герой шаг за шагом занимается самоуничтожением, в дело вмешивается трактирщик, от которого не ускользнуло, как поляки подменили игральную колоду, и, переживая, что вожделенные денежки могут от него уплыть, на глазах у всех разоблачает польских жуликов и в отместку запирает их в чулане. И в этот момент на красавицу-ростовщицу нисходит прозрение: не так уж хороши, оказывается, эти поляки. Она понимает, что польский офицер, встречи с которым она ждала долгих пять лет, это просто грязное отребье, а вот Карамазов, хоть он и шалопай, кутила, вор и убийца, все равно хороший парень. Она обнимает его, целует и клянется в вечной любви. Справедливость в конце концов торжествует. Так пускай же шампанское льется рекой, девки пляшут и веселье не стихает до утра. К счастью, в этот момент прибывает полиция и прерывает кутеж, как раз вовремя, чтобы крестьяне успели хоть на часок прикорнуть пред тем, как вставать и тащиться на работу в поле».

Герои Достоевского часто стыдятся своих поступков и чувств, их смущает сказанное или увиденное. Иногда смущение передается и читателям.

«Братьев Карамазовых» я перечитывал раз пять, если не ошибаюсь. И каждый раз, когда, приближаясь к финалу, доходил до сцены похорон маленького Илюши и Алёша Карамазов обращался к присутствующим:

«– Будем помнить и лицо его, и платье его, и бедненькие сапожки его, и гробик его, и несчастного грешного отца его, и о том, как он смело один восстал на весь класс за него!

– Будем, будем помнить! – прокричали опять мальчики, – он был храбрый, он был добрый!

– Ах, как я любил его! – воскликнул Коля.