Невероятная жизнь Фёдора Михайловича Достоевского. Всё ещё кровоточит - Нори Паоло - Страница 13

Вторую главу «Евгения Онегина» Пушкин написал в 1823 году; без малого шестьдесят лет спустя, в 1880 году, Достоевский в своей памятной Пушкинской речи скажет: «Может быть, Пушкин даже лучше бы сделал, если бы назвал свою поэму именем Татьяны, а не Онегина, ибо бесспорно она главная героиня поэмы».

Татьяна, увидев Онегина, испытывает странное чувство – она влюбляется.

Она еще никогда никого не любила и влюбляется с такой силой, как влюбляются только в первый раз, она не может уснуть, просит няню открыть окно и, расспрашивая ее о старине, интересуется: «Была ты влюблена тогда?»

Няней в русском языке, как многие, наверное, знают, называют женщину-гувернантку или сиделку, ухаживающую за детьми; в девятнадцатом веке няни полностью брали на себя заботу о ребенке, и многие русские дворяне, даже став взрослыми, не теряли связи со своими нянями.

Часто нянями становились крепостные, жившие в господском доме. Например, когда осенью 1824 года Пушкин жил в родовом имении Михайловском, неподалеку от Пскова, время он коротал в компании своей няни Арины Родионовны.

В том же 1824 году Пушкин засел за статью «О причинах, замедливших ход нашей словесности». Напомню еще раз, что на тот момент русской литературы практически не существовало.

Не существовало ни одной из тех книг, которые мы читаем сегодня.

Еще не было «Евгения Онегина», над которым Пушкин только начал работу, не было прозы Пушкина, не было прозы Гоголя (которому в 1824 году исполнилось пятнадцать лет), не было произведений ни Лермонтова (ему тогда было десять), ни Тургенева (которому было шесть), ни Достоевского (ему было всего три года), ни Толстого (родившегося четырьмя годами позже, в 1828-м), ни Чехова (до рождения которого, в 1960 году, оставалось тридцать шесть лет), ни Булгакова (он родится шестьдесят семь лет спустя, в 1891-м).

Пушкин в статье отмечает, что главная причина медленного развития русской словесности состоит в том, что образованные люди в России пользуются французским языком, пренебрегая русским, что «все наши знания, все наши понятия с младенчества почерпнули мы в книгах иностранных, мы привыкли мыслить на чужом языке [французском]… <…>…Ученость, политика и философия еще по-русски не изъяснялись – метафизического языка у нас вовсе не существует; проза наша так еще мало обработана, что даже в простой переписке мы принуждены создавать обороты слов для изъяснения понятий самых обыкновенных; и леность наша охотнее выражается на языке чужом, коего механические формы уже давно готовы и всем известны».

Пушкин цитирует в статье строки русского поэта и драматурга Дмитрия Петровича Горчакова (1758–1824): «В стране моей родной журналов тысячи, а книги ни одной».

Осенью 1824 года Пушкин часто коротал долгие вечера в компании няни Арины Родионовны, неграмотной крепостной крестьянки, которая не только никогда не читала книг, но, возможно, никогда не держала в руках даже листа бумаги, однако это не няня слушает рассказы Пушкина, а наоборот, Пушкин заслушивается няней, которая (пере)сказывает ему сказки, слышанные им еще в детстве. Поэт очарован и ее сказками, и самой ее речью.

Из всех людей, которых я встречал в жизни, больше всего на Арину Родионовну была похожа моя бабушка Кармела.

Бабушка Кармела родилась в 1915 году в округе Базиликанова, в провинции Парма, она была шестнадцатым ребенком в семье (из семнадцати) и успела закончить три класса. Ее родным языком, на котором на момент ее рождения разговаривала вся семья и односельчане, был пармский диалект: практичный язык, служивший им в быту, связанный с реальными жизнями этих мужчин и женщин, с их буднями и предметами обихода. С языком образованных итальянцев бабушка впервые столкнулась только на школьной скамье: сначала она выучила письменный итальянский, затем стала разговаривать на нем, но до конца овладеть не сумела. Некоторые слова, например бойлер, она так и не научилась произносить, ее речевой аппарат был к этому неприспособлен, она упорно продолжала называть бойлер болидом.

Особенность России, какой бы большой она ни была, состоит в том, что, насколько я знаю, в России нет диалектов и что русский язык для Арины Родионовны и всех русских – это прежде всего язык живого общения, а потом уже письменный язык (славянская азбука появилась только в девятом веке, в результате миссии Кирилла и Мефодия).

В «Зимних заметках о летних впечатлениях», опубликованных в 1863 году, Достоевский писал: «Не было б Арины Родионовны, няньки Пушкина, так, может быть, и не было б у нас Пушкина». Этой женщине, крепостной крестьянке, у которой, судя по всему, не было даже фамилии, в городе Пскове, столице Псковской области, в которой находилось имение Михайловское, установили памятник[26], изобразив ее с платком на голове и в крестьянской обуви.

Она напоминает мою бабушку, когда вечером, после работы на огороде, выкопав картошку, та говорила: «Я свое сегодня отработала, Паоло».

Я не пушкинист, я просто интересуюсь этим поэтом, но, если бы мне предложили сформулировать в двух словах, в чем заслуга Пушкина, объяснить, почему он занимает такое важное место в русской литературе и культуре, я бы ответил, что в романе в стихах «Евгений Онегин», в своих пьесах, включая трагедию «Борис Годунов», в прозаических произведениях, начиная с «Повестей Белкина», взяв язык безграмотного русского простонародья, столетиями служивший низам, Пушкин превратил его в литературный русский язык.

В речи, произнесенной в Москве в 1880 году, Иван Тургенев отмечал:

«Нет сомнения, что он создал наш поэтический, наш литературный язык и что нам и нашим потомкам остается только идти по пути, проложенному его гением. <…> Ему одному, – продолжал Тургенев, – пришлось исполнить две работы, в других странах разделенные целым столетием и более, а именно: установить язык и создать литературу».

А выдающийся поэт-авангардист начала двадцатого века Велимир Хлебников написал строки, которые я так люблю вспоминать: «О, пушкинисты млеющего полдня!»

Другой поэт, Александр Блок, сто лет назад, 10 февраля 1921 года, произнес в Доме литераторов в Петрограде речь, которая начиналась так: «Наша память хранит с малолетства веселое имя: Пушкин. <…> Сумрачные имена императоров, полководцев, изобретателей орудий убийства, мучителей и мучеников жизни. И рядом с ними – это легкое имя: Пушкин».

Каждый раз, перечитывая эти строки Блока, я спрашиваю себя, о чем я думаю сегодня, сидя на своей кухне здесь, в Эмилии?

Думаю ли я об императорах, полководцах, изобретателях орудий убийства?

Нет, я думаю о поэте.

И еще вспоминаю об Андрее Синявском, писавшем под псевдонимом Абрам Терц и приговоренном к семи годам исправительно-трудовой колонии строгого режима за публикацию своих произведений за границей; из колонии разрешалось отправлять два письма в месяц. В его письмах жене много места отводится Пушкину.

Впоследствии жена Андрея Синявского опубликовала эти письма, объединив их в трехтомник под названием «127 писем о любви», часть которых составила сборник «Прогулки с Пушкиным».

О «Прогулках» Синявский скажет: «Это лирическая проза Абрама Терца, в которой я по-своему пытаюсь объясниться в любви к Пушкину и высказать благодарность его тени, спасавшей меня в лагере».

В «Прогулках» Синявский описывает, что происходит, когда Татьяна, влюбленная в Онегина, решается написать ему письмо и признаться в любви.

Дело неслыханное: девушка сама пишет мужчине и признается ему в любви.

«Открыв письмо Татьяны, мы – проваливаемся, – пишет Терц-Синявский. – Проваливаемся в человека, как в реку, которая несет нас вольным, переворачивающим течением, омывая контуры души, всецело выраженной потоком речи».