Невероятная жизнь Фёдора Михайловича Достоевского. Всё ещё кровоточит - Нори Паоло - Страница 12

– Достоевский умер, – сказала гражданка, но как-то не очень уверенно.

– Протестую, – горячо воскликнул Бегемот. – Достоевский бессмертен!»

Я уже говорил и, кажется, не один раз: я прекрасно понимаю, что мало кто из читающих эту книгу может похвастаться дипломом по русской литературе.

Поэтому, если бы я попросил их назвать какого-нибудь русского писателя восемнадцатого века, думаю, они не нашлись бы, что ответить. Дело в том, что в восемнадцатом веке русской литературы фактически не существовало.

То есть она была, но носила подражательный характер и не опиралась на национальные традиции; русские романисты восемнадцатого века (самым известным из них был историк Карамзин) подражали французским авторам. В России того времени сочинение романов выглядело занятием экзотическим, и желающих стать писателем почти не наблюдалось: не было отечественных образцов для подражания – не было и русских писателей.

Точно так же, как в Италии никто до шестидесятых годов двадцатого века не хотел стать космонавтом, потому что космонавты еще не появились. Или, скажем, никто в восемнадцатом веке не мечтал стать футболистом, потому что не было никаких футболистов. В восемнадцатом веке не было еще и самого футбола.

Отсутствие национальной литературы обуславливалось очень странной языковой ситуацией, сложившейся в России: те, кто умел читать и писать, то есть образованные люди, преимущественно дворяне, плохо знали русский язык, гораздо свободнее владея французским.

Русские романисты начала девятнадцатого века, пытаясь писать по-русски, словно переводили с французского, можно сказать создавали французские – и по композиции, и по тематике – романы на русском языке. Основным языковым ресурсом русских романистов восемнадцатого и начала девятнадцатого века был французский язык.

Похожее явление имело место и в Италии, причем не так давно, всего пару десятилетий назад, когда стали появляться романы, пестревшие словечками типа «ништяк», «гребаный» и «господи Исусе». Действие в них происходило в Италии и написаны они были итальянцами, но явно формировавшимися под влиянием американской культуры.

Разумеется, это касается не только литературы, но и языка нашего ежедневного общения, который меняется и обновляется незаметно для нас.

Скажем, некоторое время назад меня пригласили на одно мероприятие в Парму, в котором участвовало еще человек десять. Нам предложили привести примеры слов, которые нас особенно раздражают. Один из присутствующих, секретарь муниципалитета Пармы, назвал слово «стейкхолдеры» (stakeholders)[25].

Я такого слова не слышал и понятия не имел, кто такие стейкхолдеры. На мой вопрос, кто это, секретарь попытался мне объяснить, но я все равно не очень понял, да и сейчас не до конца понимаю. Если бы меня спросили, можно ли назвать читающих эту книгу стейкхолдерами, я не смог бы ответить.

Я не воспринимаю вас как стейкхолдеров, но это ни о чем не говорит, потому что я в принципе – находясь где угодно, не знаю, в поезде, автобусе, или, скажем, катаясь на велосипеде, – никогда не думаю об окружающих людях: «Да это же стейкхолдеры».

Но вернемся к России и русским писателям восемнадцатого века. Должен отметить, что сегодня русских романистов восемнадцатого века уже практически никто не читает, даже в самой России.

Самым известным автором того времени, как я уже отметил, был историк Николай Карамзин, а самый известный его роман назывался «Бедная Лиза». Это история соблазненной и брошенной девушки, написанная в духе французских сентиментальных романов, потому что образованные русские в те времена не читали и не писали по-русски, а пользовались преимущественно французским языком (мы об этом уже говорили), и даже в семье, разговаривая, например, с бабушкой, называли ее не бабушкой, а grand’maman, как это делает Павел, которого тоже именовали не Павлом, а Paul’ом.

Первый по-настоящему русский роман, который повлиял на формирование Толстого, Достоевского, Лермонтова, Тургенева и всех тех русских авторов, которых мы знаем и читаем сегодня, – это роман в стихах «Евгений Онегин», названный так по имени главного героя. Работать над ним Пушкин начинает в 1820-е годы.

Сюжет романа довольно незатейлив: Евгений, живущий в Петербурге, галантный молодой человек знатного происхождения, красивый и богатый, блистательный светский лев, как, наверное, назвал бы его Бальзак, вынужден уехать в провинцию: его дядя вот-вот отдаст Богу душу.

Онегин с отвращением думает о том, как по приезде будет скучать в ожидании дядиной смерти, преследуемый одной мыслью: «Когда же черт возьмет тебя?»

Но ему повезло: когда он приезжает, дядя уже умер.

На этом везение заканчивается. Ему приходится остаться в деревне, вероятно, по делам вступления в наследство (насколько я понимаю), и его одолевает скука.

Правда, в этом нет ничего удивительного, Евгений скучал и в Петербурге. Вообще, сплин, хандра в те времена – в двадцатые годы девятнадцатого века – были в большой моде.

Даже самая изысканная молодежь Москвы и Петербурга не могла не предаваться скуке. Насколько я понимаю, двести лет назад, если ты был молод и не хандрил, это означало, что с тобой что-то не так. Хандра по тем временам – что-то вроде сегодняшнего путешествия на круизном лайнере «Коста Смеральда», признак богатства, которое, скажем так, принято выставлять напоказ.

Заметим, что Онегину в сельской глуши ненамного хуже, чем в столице. Здесь, среди портретов царей на стенах, среди печей в пестрых изразцах, среди всего этого ветхого убранства, он зевает от скуки точно так же, как зевал в столице; как и в Петербурге, в деревне он избегает общения с соседями, делая лишь одно исключение – для Владимира Ленского.

Ленский – едва ли единственный из его окружения, с кем Онегин готов иметь дело, и, пожалуй, единственный, с кем у него складываются близкие отношения, пусть он и смотрит на Ленского чуть свысока.

Владимир Ленский, «красавец, в полном цвете лет, поклонник Канта и поэт», по словам Пушкина, был идеалистом, верившим, что родная душа непременно ждет воссоединения с ним, что друзья пойдут на все, защищая его честь, что есть люди, избранные судьбою, которые когда-нибудь одарят мир «блаженством».

Он пишет стихи, в которых воспевает «и нечто, и туманну даль, и романтические розы», и «поблеклый жизни цвет», хотя ему еще нет и восемнадцати.

Он богат, молод, образован, при его появлении в обществе все заводят разговоры «о скуке жизни холостой» и просят своих дочерей спеть для гостя.

Однако Ленский уже обручен с Ольгой и хранит ей верность, другие девушки его не интересуют. Если кто и вызывает у него интерес, так это изнемогающий от скуки Онегин, так не похожий на него, и эти двое «от делать нечего» становятся друзьями.

Портрет Ольги, возлюбленной Ленского, Пушкин дает во второй главе романа:

заключает поэт.

Гоголь позднее использует этот прием в романе «Мертвые души», когда, не углубляясь в описание гостиницы, в которой остановился Чичиков, отметит лишь, что «гостиница была известного рода, то есть именно такая, как бывают гостиницы в губернских городах».

У Ольги есть сестра Татьяна. Она не так хороша, как Ольга, «дика, печальна, молчалива», и может целыми днями в задумчивости сидеть у окна погруженная в свои мечты.

Побывав вместе с Ленским в доме сестер Лариных и познакомившись с Ольгой и Татьяной, по дороге домой Онегин говорит Ленскому: «Я выбрал бы другую [то есть Татьяну], когда б я был, как ты, поэт».