Все, способные держать оружие… Штурмфогель (сборник) - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 111

Впрочем, весь этот подсчет километража имел довольно абстрактный характер: расстояния наверху и внизу сопрягались весьма произвольно и различались когда в разы, а когда – в десятки раз; естественно, Верх был меньше, плотнее, компактнее…

Так что обоим разведчикам предстоял наверху полноценный путь обратно – со всеми возможными затяжками времени и вероятными опасностями.

– Алим, – пожимая ему на прощание руку, сказал Штурмфогель, – очень многое будет зависеть от быстроты. Назад – со страшной скоростью. Если вы вернетесь вечером, то… проси что хочешь.

– Вечером не обещаю, штурмбаннфюрер, – честно сказал Алим. – Если очень повезет, то к ночи. А скорее, уже ночью.

– И все-таки – попробуй что-нибудь придумать.

– Что тут придумаешь… Попробую.

– Если вернетесь ночью – тут же ко мне. В любой час. Я распоряжусь, чтобы пропустили.

Когда разведчики ушли, Алима после короткого судорожного припадка уложили на кровать, и теперь он как будто спал (глаза метались страшно под недосомкнутыми веками), а сразу поскучневший Полхвоста был спроважен Эделем учить уроки, – Штурмфогель подошел к Гуго:

– Ты, наверное, хочешь меня о чем-то спросить?

– Хочу. Какие результаты?

– У нас появилась возможность внедрить в группу Коэна своего человека.

– Что?! И ты так спокойно об этом говоришь?

– Могу сплясать. Или спеть. «Мы шли под грохот канонады!..»

– Тихо-тихо-тихо… не надо. Так. Подробности. Выкладывай.

– Брат Коэна, по прозвищу Рекс, вызвал из Лемберга кузину – видимо, в качестве личного порученца. Эйб ее ни разу в жизни не видел. Поэтому если мы чисто уберем Рекса, то…

– Я понял. Так. Молчи. Так. Это хороший план. Но еще лучше – не убирать, а захватить и побеседовать…

– Нет, я против. Гораздо больше риска. Малейшее подозрение – и наш человек гибнет.

– И все же я бы рискнул. Продумай и этот вариант. Вдруг?..

– Хорошо, я подавлю мозгом. Поговорю с Антоном. Он как раз прорабатывал варианты…

– Ты сейчас к нему?

– Да.

– Удачи…

Штурмфогель перелился в верхний мир, спустился из окна кабинета по веревочной лестнице и, не теряя времени, направился к причальной башне цеппелинов. До нее было десять-двенадцать минут неторопливой ходьбы.

Сейчас к башне было прицеплено три ослепительно-белые сигары: две гигантские и одна поменьше. На открытой посадочной палубе стояли люди: несколько десятков. Оттуда открывался восхитительный вид…

Штурмфогель взял билет на Женеву по запасному паспорту (на имя коммерсанта Альфонса Перзике) и вошел в кабину лифта. Следом за ним шагнул молодой человек в форме пилота «Люфтганзы». Впрочем, почему «в форме»? Здесь он на самом деле пилот…

Он молча достал из внутреннего кармана своего отутюженного голубого френча толстый черный конверт и подал его Штурмфогелю. Тот кивнул. Пилот вышел на служебной площадке, Штурмфогель поехал дальше.

Внизу этот молодой человек был сотрудником аппарата Мюллера… Штурмфогель три года назад помог ему подняться наверх и здесь исполнить свою давнюю мечту о полетах. Теперь он почти все время проводил в небе. Тому сознанию, которое осталось внизу, приходилось бороться с нудной головной болью, мизантропией и постоянным желанием с кем-нибудь за компанию застрелиться…

До отправления цеппелина было еще полчаса. Дул легкий южный ветер. Штурмфогель подошел к ограждению, оперся о перила и стал смотреть на город.

Вон – здание «Факела». Вон – Цирк. Родной ангар не виден за кронами высоких дубов. Зоопарк, веселое место… Бездна – глубокий обитаемый провал, этакий подземный город. Без провожатых туда лучше не соваться… И позади Бездны – высокий холм и призрачная крепость Абадон – все, что осталось от попытки девяти сумасшедших раввинов бросить вызов фюреру. На треть горизонта вправо – начинается Темный Замок, место со своими делами и законами; там правят древние Маги; там обитает фюрер. Темный Замок отсюда, с башни, похож на исполинский старинный броненосец, вкопанный в землю; по мере приближения (Штурмфогель знал это) картина будет меняться, наклонные стены сначала поднимутся вертикально, обрастут зубцами и башенками, нависнут над головой, потом, словно на фотобумаге, проявятся рвы и мосты – и вдруг в какой-то неуловимый момент стены сомкнутся за спиной…

Там все иначе, в этом Темном Замке. Внутри он необъятен. Во всех смыслах.

Штурмфогель еще постоял немного, пытаясь надышаться впрок первым весенним ветром, и пошел к трапу цеппелина.

В каюте он лег на легкую откидную койку, заказал стюарду две бутылки красного полусладкого вина и углубился в изучение досье сотрудников Спецотдела. Двести листков тонкой рисовой бумаги, мелкий шрифт… но качество печати отменное. На фотографиях даже различимы тонкие черты лиц.

Расстрелян… расстрелян… расстрелян… покончил с собой… расстрелян…

Что у русских здорово, подумал Штурмфогель, так это умение хранить тайны. Ведь так никто и не выяснил, что именно происходило у них в конце тридцатых. Да и не только в конце. А ведь происходило что-то космическое…

Ладно. Займемся этим, когда кончится война.

Смотри-ка: «Смерть в результате несчастного случая»… И что характерно – умер одним из последних, уже в сорок первом. Правда, уволен из кадров в конце тридцать девятого за критику советско-германского сотрудничества. Ух ты, а послужной список-то какой: Китай, Испания, Германия, США, Мексика… Да, и таких вот специалистов – в отстрел. Штурмфогель не сомневался, что «несчастный случай» ему устроили полуколлеги, «соседи» – так в «Факеле» называли разведку Шелленберга и гестапо. Наверное, и в Спецотделе существовал какой-то эвфемизм для НКВД и НКГБ…

Цеппелин отчалил так плавно, что только по наросшему звуку моторов Штурмфогель догадался: плывем.

Ираклион, 12 февраля 1945.14 часов

…Потом члены экипажей В-26, выполнявшие рутинные прыжки со средних высот из салона С-47 (прыжки эти не имели ни малейшего практического смысла, но их положено было совершить, и все), рассказывали, что майор Джейкс, инструктор-парашютист, имеющий за плечами более десяти тысяч прыжков, был чем-то глубоко подавлен, но виду старался не показать. В самоубийство никто не поверил, однако не находилось объяснений, почему это он вдруг пронесся, обгоняя всех уже выпрыгнувших, безвольно мотаясь в потоке воздуха, – и не сделал даже попытки раскрыть парашют, отлично уложенный и вполне исправный. И никто из тех, кто выполнял эти злосчастные прыжки, не осмелился поделиться с друзьями странным гнетущим ощущением: что в салоне, кроме парашютистов и инструктора, был кто-то еще…

Потому что никто не хотел отправляться на прием к психу-психологу, рыдавшему этой ночью на весь лагерь.

Волков же прямо с аэродрома поехал в Ираклион. Надо же, этот дурень-майор осмелился угрожать ему… в суд он подаст… Ха! Эти американцы…

Неподвижное тело заместителя коменданта ожидало его в собственной теплой – и уже, наверное, мокрой – постели. Как он утром изумился и перепугался, бедняга… Волков почувствовал, что улыбается до ушей.

Именно для таких клиентов у него был припасен собственноручно изготовленный маленький складной ад.

Заместитель коменданта лежал, неестественно длинный, с костяным носом и желтыми бумажными щеками – почти труп. Волков потрогал ему пульс: за сто двадцать. Ну-ну… Выдохнув и задержав на выдохе дыхание, Волков скользнул вверх. Изогнулся, вытянулся – и попал туда, где запер американца. Оставаясь пока невидимым, осмотрелся.

Спеленатый по рукам и ногам, американец раскачивался под кроной дерева. Прочные паутины образовывали гамак. Несколько лохматых пауков размером с овцу прохаживались по сучьям, поднимались и спускались по стволу. Когда паук приближался к гамаку, жертва начинала судорожно биться…

– Ну что, забрать тебя отсюда? – спросил Волков. – Или не надо?