Пропавший матрос - Станюкович Константин Михайлович - Страница 5

Аким помолчал и, поглядывая на стойку, где красовались бутылки, неожиданно воскликнул, почему-то припоминая давно прошедший эпизод из своей крепостной молодости:

— За что меня в матросы сдали, а? По каким таким правам? Жена приглянулась барину. Это по правде?

Он изо всей силы стукнул по столу и гаркнул:

— Джину!

Бесстрастный китаец — «бой» явился на зов.

— Аким… Акимка! Не безобразь, слово-то свое попомни! — старался успокоить товарища Василий, понимая, что теперь трудно будет остановить «взявшего рифы» Акима.

— Слово!? Я им покажу слово! Живи в подневолье и не погуляй!? Не замай, Швецов! — оттолкнул Аким Василия. — Расшибу!

И несмотря на протесты Швецова, Аким выпил еще и еще. Теперь в нем проснулся буйный человек, видимо, искавший ссоры и не знавший, на кого бы обрушиться. Он сидел и подозрительно поводил вокруг глазами, налившимися кровью.

В это мгновение за столом, где сидели английские матросы с купеческого корабля, кто-то громко засмеялся, и этого было совершенно достаточно, чтобы дать исход охватившей Акима злобе. Не успел Василий опомниться и удержать товарища, как Аким уже был у соседнего стола и, выбрав почему-то между сидевшими самого плотного, коренастого и краснолицего англичанина, дал ему со всего размаха такую затрещину, что английский матрос упал навзничь.

На секунду англичане ошалели от этого неожиданного нападения, но затем тотчас же стали обсуждать поступок русского матроса. Видимо, они считали его в высшей степени не корректным и хотели уже в свою очередь наброситься на стоявшего в выжидательной позе Акима, как получивший затрещину англичанин, только что поднявшийся с полу, сказал своим товарищам что-то, заставившее их остановиться. Тогда приземистый и коренастый англичанин-матрос, взглянув на Акима не без некоторого иронического изумления, подмигнул ему глазом и, указывая пальцем на улицу, показал свои кулаки, которыми проделал несколько движений в воздухе. «Дескать, не угодно ли подраться, как следует».

Нечего и говорить, что Аким самой невозможною руганью выразил свое полное согласие.

Расплатившись за напитки, компания англичан и наши два матроса вышли на набережную, и оба бойца, окруженные кружком, к которому мало-помалу присоединялись любопытные, вступили в драку. Драка была жестокая. Английский матрос, очевидно, хорошо знакомый с правилами бокса, довольно ловко наносил удары и в грудь и в лицо Акима, отражая свирепое и бестолковое нападение своего противника. Уже два зуба были вышиблены у Акима и кровь обильно текла с его истерзанного лица, но Аким, несмотря на уговоры Василия, который пытался отдернуть своего товарища, — не отставал и изловчился-таки переломить переносицу опытному в боях англичанину. Неизвестно чем бы всё это кончилось, если бы внезапно английские матросы не дали тягу, при виде появившегося полисмена. Еще одна минута, и полисмен, подошедший к Акиму, получил хороший удар в грудь.

Полисмен, сильный и здоровый сипай, ловким движением схватил Акима за шиворот и повлек его, держа впереди себя.

— Что ты наделал, Акимка?.. В участок поволокут! — соболезновал Василий, не оставляя в беде товарища и сопровождая его.

Аким продолжал ругаться, как только может ругаться пьяный русский матрос, но внезапно стих и некоторое время шел молча. Должно быть в его голове пронеслась мысль о стыде проночевать в английском «участке», а может быть, ему просто было обидно, что его тащит за шиворот какой-то черномазый человек в форме, но только Аким внезапным движением вырвался из рук полицейского, дал ему затрещину и побежал по узкому переулку. Сипай бросился вдогонку. Не отставал и Василий. Но у Акима было преимущество в одной — двух минутах времени. Он завернул в какой-то закоулок и внезапно скрылся из виду, юркнув в китайский дом, куда гостеприимно поманил его какой-то китаец довольно подозрительного вида.

Полисмен поискал беглеца еще несколько минут и, обратившись к Василию, начал ему что-то говорить с видимой серьезностью, но Василий ничего не понял и, потолкавшись несколько времени в уличке, возвратился следом за полисменом на набережную в полной уверенности, что Аким ко времени подойдет.

Но прибыл баркас за людьми, а Акима не было.

Тогда Швецов чистосердечно доложил мне про всё дело.

Я обратился за советом к полицейскому, стоявшему на пристани.

— Дело серьезное, — сказал он, — вашего матроса могут раздеть донага, напоить и сдать на какое-нибудь купеческое судно, и он проснется в море.

Я отвез команду на клипер, доложил о происшествии старшему офицеру и тотчас же вернулся на берег с письмом капитана к начальнику полиции. В ту же ночь вместе с двумя полицейскими мы обошли весь китайский квартал, но нигде не могли найти следов нашего матроса.

— Верно ваш матрос уже в море на каком-нибудь купеческом корабле! — заметил полицейский чиновник.

Целых три дня продолжались неутомимые поиски. По распоряжению английского губернатора, были осмотрены все купеческие корабли, стоявшие на рейде. Акима не находили.

Капитан и офицеры жалели злосчастного Акима. О матросах нечего и говорить. Все были в каком-то подавленном состоянии — недаром на клипере так любили Акима. Его приятель, Василий Швецов, был безутешен, что, однако, не мешало ему, при передаче обстоятельств исчезновения Акима, врать самым отчаянным образом.

Вместо предположенных шести дней мы простояли в Гонконге из-за розысков Акима целых десять и, отчаявшись в успехе, собрались уходить из Гонконга, поручив розыски пропавшего матроса нашему консулу, — как совершенно случайно, накануне ухода, Аким нашелся.

VI

Дело было так.

Накануне ухода нашего из Гонконга, часу в первом ночи, катер с несколькими офицерами, бывшими в театре, возвращался из города на клипер, перешедший с утра на самый конец рейда, почти к выходу.

Несмотря на усеянное звездами небо, ночь была темная. Темная и душная. Стоял мертвый штиль, и из-за гор не вырывались порывчики освежающего ветра. На рейде стояла глубокая сонная тишина. Дремало, казалось, море, дремали многочисленные корабли, вырисовываясь в темноте какими-то высокими фантастическими силуэтами с мерцавшими, словно на фоне неба, огоньками фонарей на мачтах, терявшихся во мраке южной ночи. Изредка лишь, в получасы, тишина рейда нарушалась тихим, словно жалобным, звоном судовых колоколов, отбивающих склянки. Вот разнесся по рейду один удар (половина первого), и бухта снова погружалась в ночное безмолвие, среди которого раздавался лишь тихий однообразный и мерный всплеск весел нашего катера.

Офицеры лениво перекидывались словами о певицах и певцах путешествовавшей оперной труппы, из Гонконга в Шанхай. Уставшие от долгой гребли, матросы наваливались на весла ленивей и слабей и жадно вдыхали не освежавший ночной воздух. До клипера еще было порядочно далеко, и его два огонька еще не виднелись. Катер проходил совсем близко от какого-то «купца» с широким скуластым носом, как вдруг среди ночной тишины, с судна, над нашими ушами, раздался тихий и скорбный голос:

— Братцы, землячки… голубчики!

Все мы невольно вздрогнули от этого неожиданного молящего окрика. Один из гребцов сказал:

— Да ведь это Акимка Жданов!

Между тем на «купце» послышалась английская ругань.

— Братцы, помо…

Речь оборвалась на полуслове. Раздался шум возни, и всё смолкло.

Не ожидая команды, гребцы перестали грести и держали весла над водой. Очевидно все ждали распоряжения пристать к «купцу».

— Жданов! — громко окликнул лейтенант, оказавшийся старшим между нами.

Ответа не было.

Тогда тот же офицер окликнул по-английски:

— На купце! Кто есть?

С «купца» никто не отозвался, точно на нем не было живого человека.

После короткого общего совета, решено было пристать к борту и взойти на купеческое чтобы освободить нашего матроса.

Несколько взмахов весел, и катер был у борта.

— Вам что надо? — окликнул с палубы чей-то грубый голос по-английски.