Пропавший матрос - Станюкович Константин Михайлович - Страница 4

— Ишь цаца какая! — проговорил боцман с неудовольствием.

Разбившись на кучки, матросы разбрелись по кабачкам. Их было немало вблизи от пристани и в нижней части города, в которой скучены невзрачные дома довольно грязного китайского квартала. Меньшая часть пошла в город, расположенный на склоне скалистой горы, чтобы сперва погулять, посмотреть на улицы и дома, заглянуть в лавки и после уже закончить день выпивкой и гулянкой.

В числе этих любознательных были, конечно, и Аким и приятель его, Василий Швецов.

Несмотря на палящий зной — было около сорока градусов — наши матросы бодро шагали, поднимаясь по пыльной дороге в гору, и перекидываясь словами. Оба были мокры. Пот градом катился с их раскрасневшихся лиц. Мимо то и дело проносили паланкины и проходили с легким покрикиванием кули (переносчики тяжестей), таща на спинах, прикрытых циновками, громадные каменные плиты, вероятно для какой-нибудь постройки. Очень редко попадались англичане в паланкинах или верхом, одетые в чечунчу, с индейскими шлемами, обвязанными кисеей, на головах. Видимо, только какое-нибудь спешное дело могло выгнать этих хозяев острова из своих прохладных, уютных домов на улицу в эти часы сильнейшего зноя.

Аким с каким-то особенным сочувствием взглядывал на обливавшихся потом китайцев, переносивших камни, и, наконец, проговорил:

— Тоже и здесь, братец ты мой, народу нелегко…

— Какому народу? — спросил Василий.

— Китайскому. В эдакое-то пекло да камни таскать… А, вон, гляди, мешки несут!

— Длинноносые к пеклу привыкли. Ишь, идут и покрикивают…

— Это они покрикивают для передышки, чтобы легче было нести… Это они, брат, умно…

И, помолчав, Аким заметил:

— Привыкли!? Поневоле привыкнешь, коли на харч заработать надо. Наше матросское дело легче, а и то, ин раз, возропщешь. А ты: привыкли! Поносил бы ты сам!

— Не стоит их жалеть: нехристь! — презрительно проговорил Василий.

— Это ты, Вася, зря мелешь… У бога все люди — дети…

— Одни хрещенные!.. — настаивал Василий.

— Все… Это и в книгах писано.

— Ну и чего ты, Акимка, пристал?.. Пусть будут все.

— А только, видно, во всем свете господь заказал простому народу трудиться, а богатому в холе жить. Что хрещеный, что нехристь, а ежели который человек простого мужицкого звания, работай, братец ты мой, до отвалу… То-то оно и есть! — прибавил Аким в каком-то философском раздумье, словно бы отвечая на свои мысли.

— Дай мне капитал, и я по-господски проживу! — засмеялся Василий.

— Капиталу бог и не дает нашему брату… Любит нас бог-то. Потому с капиталом — пропали бы люди, ежели да у всех капитал… Кто за землей бы ходил… да за колоском приглядывал?..

— А и знатно же печет, Акимка! — промолвил Швецов, видимо не желая поддерживать подобный разговор.

— Припекает!

Они шли молча и, поднявшись на гору, вышли на большую, широкую улицу с густыми деревьями бульвара. Высокие, красивые дома контор, гостиниц и местных богачей тянулись сплошным рядом. В нижних этажах помещались блестящие магазины. Всюду царила чистота.

— Красивый город! — похвалили оба матроса.

Они отдохнули на бульваре, под тенью, поглядывая на прохожих всевозможных национальностей, видели, как какой-то англичанин вытянул хлыстом китайца, не успевшего посторониться, и ругнули этого англичанина, — одного из тех рыцарей наживы, которые приезжают на восток со специальной целью нажиться во что бы то ни стало, и по которым, разумеется, нельзя судить о целой нации, — выкурили по трубке и зашли в первый попавшийся бар-рум и выпили по большой кружке пива. Утолив жажду, они взявшись под руки, пошли бродить по улицам, останавливались у витрин магазинов и глазели на выставленные вещи. Заходили и в китайские лавки и, после долгого выбора и наторговавшись досыта, купили в одной из них шелковый платок. Это был гостинец Василия для его невесты. Затем наши приятели попали на луг перед казармами, на котором английские солдаты играли в крокет, подивились чистому виду солдат, и часу в шестом, значительно уставшие, спустились в нижний город и зашли в один из бар-румов, недалеко от пристани.

Китаец слуга подошел к ним.

— Джин!.. — приказал Василий.

Они уселись за отдельный столик, выпили по стаканчику и спросили по другому. Аким смаковал, похваливал водку и становился возбужденнее.

Невдалеке от них сидела компания английских матросов.

V

Сперва Аким изливался в своих впечатлениях, вынесенных им из прогулки по городу. Он хвалил чистоту и порядок на улицах, красоту строений и блеск лавок и вообще находил, что Кронштадту против Гонконга «не сустоять».

— Не тот форц, ну и гличанин чище нашего человека будет.

— Сказывают, гличане страсть мясо лопают!

— Солдаты-то ихние… Сразу видно: сытый народ.

Затем Аким вновь пустился философствовать — и на этот раз уже с большими подробностями — насчет тяготы, которую несет здесь китаец и во всем божьем мире простого звания человек. При этом Аким старался себе уяснить, почему именно господь бог так предопределил.

Нечего, разумеется, и прибавлять, что во всё время этой беседы Аким исправно потягивал джин, смакуя его с видимым наслаждением настоящего пьяницы и оживляясь всё более и более.

Покуривая трубочку, он говорил без умолку и, заметив, что его стаканчик пуст, проговорил слегка конфиденциальным тоном:

— Валим, Вась, еще по одному. Джин этот самый добрый.

— Не много ли будет, Акимка? Уж мы по четыре хлобыстнули.

— По четыре? — не без хитрости как бы удивился Аким. — Ишь ты, какое вино легкое… Хлобыстнем по пятому и шабаш! Больше ни-ни, чтобы, как следовает, значит, в благородном виде вернуться на клипер… Я, братец ты мой, слово-то свое помню. Отлично помню, Вася. Будь спокоен! — прибавил уже начинавший хмелеть Аким с подкупающей убедительностью трезвого, совершенно резонно рассуждающего человека.

Успокоенный этими благоразумными словами и не замечавший в своем товарище какого-то особенного, болезненно-нервного возбуждения, которое сказывалось и в разгоревшемся, неспокойном взгляде Жданова и в порывистости его речей и жестов, Василий имел неосторожность согласиться и, по примеру англичан, крикнул:

— Бой!

Слуга-китаец («бой») подошел к нашим приятелям и, легко сообразивши в чем дело, вернулся с двумя наполненными стаканами.

— Смотри, Аким, последний! — серьезно промолвил Василий.

— Да разве я, Вася, не понимаю? Ты как обо мне полагаешь: с понятием я матрос, или нет?

— Когда ежели ты, Акимка, тверёз, то с большим понятием.

— А разве я пьян? Нешто такие бывают пьяные? Я, значит, только в удовольствии. Каторжные мы, что ли, чтобы на берегу не погулять?.. Вася! Друг! Тоже и наше матросское дело… Разве весело? Да еще когда тебя как сидорову козу пороли? Теперь, слава богу, не порют. И я чувствую, и ни боже ни… По благородному…

Аким чокнулся с товарищем, залпом проглотил стакан джина и погрузился в раздумье. Стакан этот был, так сказать, решающим. Ему, что называется, ударило в голову. После этого стакана Аким точно преобразился. На лице его, доселе добродушном, появилась пьяная, вызывающая и дерзкая усмешка. Весь он как-то выпрямился, поднял голову и посматривал и на товарища и на соседей, английских матросов, с задорным видом.

— А ты думал как? Я и не смей погулять! — вдруг воскликнул он с каким-то ожесточением. — Это по какому такому праву? Всю жизнь околачивайся да работай и не моги напиться? Шалишь, брат! Почему господам можно, а мне нельзя?.. Каков я матрос, Вася?.. Сказывай, по совести, каков я есть матрос? Хороший или нет?

— Хороший…

— То-то оно и есть. Хороший и живу по правде, а почему боцман надо мною куражится? «Не пей, говорит, Акимка!» И старший офицер: «Не смей, говорит, а то запорю!» И в зубы: цок! цок! Что ж, бей! Ты — господин, а я вроде быдто раб. Бей, ирод! А я, как захочу, всё-таки погуляю на берегу! Пори, коли хочешь, сделай ваше одолжение, мне наплевать! Никого я вас, иродов, не боюсь. Никого!.. Одного господа бога боюсь и перед ним отвечу… Спросит господь: «Зачем, Акимка, пьянствуешь?» Не бойсь, знаю, что скажу.