Государь (СИ) - Кулаков Алексей Иванович - Страница 53

— Т-ты?!? Как с-смеешь?!?

Звучный бряк и лязг переключили внимание честных отцов на обвиняемого, у которого царские каты разжились не только отличной дубовой колодой со сбитым железным замком, но и почти новыми ножными кандалами. Правда, отсутствие оков отнюдь не означало какой-то свободы, ибо позади Ждана по-прежнему стояли два таких же рослых, как он сам, ката — один из которых уже успел показать горбуну увесистую дубинку, доходчиво намекнув на последствия любого буйства.

— Значит, говоришь, обманул он меня?

Одновременно с звучанием этих слов стоящий близ истекающих мертвенным холодом подвальных стен Тимофеевской башни царевич Федор недовольно нахмурился. А потом непроизвольно поморщился и дополнительно упрочил щиты на разуме — до того «звонко» и ярко лопнуло для его со-чувствия терпение старшего брата.

— По-твоему, какие-то знахари, коновалы, чеканщики и селянки могут солгать царской крови? Но тогда выходит, что суд мой изначально несправедлив и легковерен, да и сам я как судия весьма плох…

Под давящим взором ярко-голубых глаз обличитель поперхнулся рвущимися с языка словами: на краткое мгновение ему показалось, что очи царевича даже как-то… Слишком яркие для человека?

— Горяин!

Скуратов-Бельский разом приблизился и почтительно принял наперсный крест, снятый (если не сказать сдернутый) с себя Иоанном Иоанновичем.

— Вложи его в руку Жданке, да проследи, чтобы крепко держал!

Почувствовавший (как и все в застенках) переменившееся настроение судии, знахарь сначала принял реликвию царской семьи, и лишь после этого осторожно напомнил:

— Так ведь некрещен я, царевич-батюшка…

— Оно и видно! Будь ты веры православной, знал бы из Символа Веры, что все сущее есть творение Божие; а еще, что Творец всегда имеет власть над сотворенным!.. А теперь ответствуй: кто тебя научил грамоте?

— Так… Сам я-ах-х!!!

Каты любезно придержали с двух сторон дернувшегося и начавшего заваливаться горбуна, вернув его в прежнее положение.

— Что-то я не расслышал толком. Так кто тебя научил грамоте?

Сын-наследник главы Сыскного приказа намекающе похлопал по широкой ладони язычника, стиснувшей старинный золотой крест со свисающей вниз красивой новодельной цепью — и тот более не рискнул лгать. Потому как умному и одного раза достаточно: да и тайна была невелика.

— В Анастасовой обители… Когда еще мальцом был… Послушник Ефрем.

После каждого нового признания знахарь невольно утыкался глазом в верхушку креста, опасаясь новой волны жгучей боли.

— Христиан отвращал от веры православной?

— Нет!

— Кудесничал?

— Нет, царевич-батюшка.

— А воевода пишет, что да. Получается, нарочно на тебя кривду возводит? Чем же ты его так разозлил?..

Попытавшись немного разжать пальцы, горбун тут же ощутил болезненно-сильную хватку родовитого недоросля: хоть и юн был Максим Скуратов-Бельский, но воинскими упражнениями не пренебрегал. Собственно, как уговорил года четыре назад его дружок-царевич своего дядьку-пестуна принять еще одного ученика, так ни одного занятия не пропустил — так что и сила в его деснице была уже почти взрослая, и характерные мозоли от сабельной рукояти вполне ощущались. Как и холодная угроза в темно-карих глазах.

— Так это… Когда в Балахне начали строить государев Хлебный амбар, он свою землю под это устроение отдал. Перед тем как начинать, старшина артельный меня с лозой пустил; плохая там земля под каменное устроение оказалась. Воевода же нашего старшину не послушал, а потом, когда зерно стало сыреть и портиться, нас же и завиноватил! Как будто я порчу навел!.. На хлебушек!!! Недавно один из углов амбара вовсе на аршин в землю ушел, и восходняя стена завалилась мало что не полностью: сразу же и виноватых стали искать…

Задумчиво поигравшись с оголовьем трости, царевич Иоанн перекинул ее в левую руку и благодушно «удивился»:

— Какой воевода молодец, своего имения не жалеет на благо общее!..

Ткнув пальцем в сторону тут же встрепенувшегося писца, синеглазый судия повелел:

— Отправить в Балахну дьяка приказа Большой казны, проверить денежную роспись на устроение и содержание государева Хлебного амбара: и наособицу, кому и сколько заплатили за землю, на которой его возвели.

Немного помолчав, царевич Иоанн вдруг задал странный вопрос:

— Что для тебя лечение хворей: любимое дело, или ремесло?

Осторожно вздохнув и пожав костистыми из-за долгого недоедания плечами, Жданко честно признался:

— Мое это, царевич-батюшка. Я пока с артелью ходил, много разных умений перенял, и с того мог бы жить гораздо сытнее — но вот… Не отпускают меня травы.

— И книги, да?

Видя, как замешкался с ответом знахарь, судья махнул рукой, отзывая Горяина — который бережно перехватил и уложил на загодя приготовленный платок свою драгоценную ношу.

— Покажи руку.

Пока обвиняемый поскрипывал извилинами, правый кат ухватился за его запястье и распрямил заскорузлую от въевшейся грязи ладонь так, чтобы все присутствующие убедились в ее целости и сохранности.

— Теперь ты, монах: как зовут?

Обличитель, подпертый сзади послушником своей обители и парой равнодушных к его сану дознавателей, настороженно представился:

— Инок Покровской обители Илинарх.

— Бери крест и ответствуй на два простых вопроса; а затем я оглашу свой приговор.

Просто так взять чудотворную реликвию было никак невозможно, поэтому чернец для начала наложил на себя крестное знамение и почтительно приложился губами к крупному темному сапфиру в центре украшения-символа. Лишь после этого он принял обеими руками наперсный крест, с превеликим почтением огладив следы неумолимого времени в виде едва заметных царапинок на золоте и сколов на старинной полировке вделанных в оправы самоцветов.

— Готов, честной отец?

Вновь приложившись к зримому символу веры, схимник подтвердил:

— С Божией помощью!

— Вот и славно. Указом отца моего, Великого государя, царя и великого князя Иоанна Васильевича всея Руссии, и постановлением Стоглавого собора, духовным властям запрещено пытать и держать в узилищах любых подданных Дома Рюрика. Ответствуй мне пред свидетелями: был ли в твоей обители знахарь Жданка пытан водой, голодом или побоями?

— Нет! Ибо сказа-а-а!?!

Дернувшись всем телом и издав невнятный вопль, инок отбросил прочь фамильную реликвию царской семьи. Пока юный Скуратов-Бельский, пав коленом на кирпичный пол, торопливо поднимал и обтирал от грязи наперсный крест царевича Иоанна, тот не без успеха изобразил гнев:

— Как смеешь ты бросать под ноги символ веры нашей⁈

Понятливые дознаватели тут же подхватили под локти подергивающегося монаха, вздернув-выпрямив его так, что Илинарх фактически повис перед родовитым недорослем в воздухе: тот же, на два раза пройдясь по кресту чистым платком, вложил его в правую руку недавнего обличителя и прижал поверху своей ладонью.

— Вопрос прозвучал: ответствуй, иноче. Ну?!?

Что дознаватели, что Горяин держали крепко и цепко, поэтому монах предпочел просто зашептать молитву — не увидев нехорошей усмешки на лице семнадцатилетнего судьи.

— Молчание твое толкую как признание вины Покровской обители, о коей непременно извещу и отца с братом, и владыку Филиппа. А теперь второй вопрос… Хм. Как звать тебя, честной отец?

Сутулый знаток разрешенных и отреченных рукописей с готовностью сделал шаг вперед:

— Леванидом наречен, царевич-батюшка!

— Не напомнишь ли ты нам, что гласит двадцать третья глава Второзакония?

На несколько мгновений задумавшись, схимник понятливо уточнил:

— Стих девятнадцатый?

Благожелательно кивнув, судия подтвердил:

— Верно.

— «Не отдавай в рост брату твоему ни серебра, ни хлеба, ни чего либо иного, что можно отдавать в рост».

Покосившись на так и висящего в воздухе бледного Илинарха, инок Леванид самостоятельно добавил:

— Тако же и Евангелие от апостола Луки учит нас: «Но вы любите врагов своих, благотворите, и взаймы давайте, не ожидания ничего; и будет вам награда великая, и будете сынами Всевышнего; ибо благ Он и к неблагодарным, и к злым».