Мифология Толкина. От эльфов и хоббитов до Нуменора и Ока Саурона - Баркова Александра Леонидовна - Страница 16

Mabie, Hamilton Wright. Norse stories retold from the Eddas. New York: Dodd, Mead and Company, 1908

Итак, «северное мужество» представляет собой доблесть ради славы, когда практически неважно, против кого и за что ты сражаешься, тем более неважно, удалось ли победить. У Толкина это ярче всего отражено в «Сильмариллионе», в образах Феанора (и его сыновей), а также Турина Турамбара.

Мы не станем здесь пересказывать историю Феанора — читавшим «Сильмариллион» она известна, а незнакомых с этой книгой краткий пересказ скорее запутает, чем просветит, — приведем лишь необходимую цитату. Когда Феанора и его воинство, проливших кровь эльфов, проклинает Владыка Судеб, гордый герой отвечает: «Нас пугали многими лихами, и предательством — в первую голову; об одном лишь сказано не было: что нас погубит испуг, трусость или боязнь трусости. Потому говорю я, что мы пойдем вперед, и предрекаю: дела, свершенные нами, будут воспеты в песнях — и не забыты до последних дней Арды». Как видим, это чистое воплощение северного мужества, где доблесть и слава затмевают все остальное.

Другая важная деталь. Несколько ранее по сюжету, когда Феанор узнает, что созданные им светящиеся самоцветы Сильмарили похитил Моргот, он вместе с сыновьями произносит свою знаменитую Клятву, «…клянясь ненавидеть и преследовать Стихию Мира, демона, эльфа или не рожденного еще человека, или иную тварь, большую или малую, добрую или злую, когда бы ни пришла она в мир, — любого, кто завладеет, или получит, или попытается укрыть от Феанора или его наследников Сильмарили» (выделено мною. — А. Б.). Несмотря на обстоятельность Клятвы, массу перечислений в ней, она не содержит интенции вернуть Сильмарили. Перед нами очевидное воплощение принципа «битва важнее победы». После этого читателей «Сильмариллиона» ждет история Первой эпохи, когда сыновья Феанора сражаются за Сильмарили — и против Моргота, и против эльфов, но в итоге самоцветы отца им так и не достаются.

Феанор и его сыновья, несомненно, не принадлежали к числу персонажей, любимых Толкином, чего нельзя сказать о Турине Турамбаре. Этот образ возник как синтез финского сюжета (к которому мы обратимся в соответствующем разделе) и некоторых деталей скандинавского сказания о Сигурде, но исключительную художественную выразительность ему придает не событийный драматизм, а особое восприятие темы судьбы. Это же делает образ Турина стоящим особняком в творчестве Толкина, поскольку к скандинавскому восприятию судьбы писатель нигде более не обращается, по крайней мере — так явно.

Турин, сын Хурина по ходу сюжета многократно меняет имя, но наиболее известен он как Турамбар — что означает «Владыка Судьбы». Тем самым герой подчеркивает, что, несмотря на весь трагизм событий, произошедших с ним, он не пешка в руках рока, он сам определяет свою жизнь.

Обратимся к характеристике скандинавского мировоззрения, которую дает Гуревич: «Обычно говорят о “приятии” германским героем “неизбежной судьбы”. Может быть, следовало бы сильнее подчеркивать не только активность этого приятия, но и активную роль его в самом созидании той трагической ситуации, которую он затем осознает и воспринимает как собственную судьбу». Анализируя уже упомянутую «Гренландскую песнь об Атли», Гуревич подчеркивает, что герой «не принимает неизбежной судьбы — он скорее самовольно бросает ей вызов, провоцирует ее!»

Эти слова сполна можно отнести и к Турамбару, проявляющему героическое безрассудство, например, убедив короля эльфийского города Нарготронда не разрушать мост через реку — именно по этому мосту потом приползет дракон, который уничтожит город. Точно так же эддический конунг Гуннар поехал на верную гибель, невзирая на все предостережения.

Рассказ о всех бедствиях, обрушившихся на Турамбара, был бы слишком долог. К счастью, сейчас в распоряжении заинтересованного читателя имеется не только соответствующая глава «Сильмариллиона», но и выпущенная Кристофером Толкином книга отца «Дети Хурина» — о судьбе Турина и его сестры. Из трагедий мы упомянем лишь самые страшные: невольное убийство своего друга, вина за гибель Нарготронда и брак с неузнанной сестрой, потерявшей память. Такая концентрация жутких событий вполне во вкусе скандинавских сказаний, о которых Гуревич писал: «Героическую поэзию привлекали… не победы и триумфы, но неудачи, поражения, гибель… персонажей… рассматриваемых в единоборстве с судьбой».

Победив дракона и услышав от него, умирающего, правду о своем невольном инцесте, Турамбар бросается на меч. Это самоубийство — важная часть парадигмы скандинавской героики. Опять процитируем Гуревича: «Герой гибнет, и это не случайно. Только в смерти, в ее приятии, в поведении героя перед лицом ее завершается его становление. Чем беспримернее его гибель, чем ужаснее и неслыханней ее обстоятельства, чем более выходят они за пределы обычного, тем величественнее герой и тем более впечатляет воспевающая его песнь». Относительно самоубийства Гуревич приводит цитату из «Саги об Инглингах», где говорится: «Эта судьба казалась всем… наилучшей для потомка конунга — умереть самому и добровольно завершить свою славную жизнь».

На фоне столь глубоких, основополагающих заимствований из скандинавской поэтики героического значительно скромнее смотрятся прямые цитаты. Мотив инцеста Турина с родной сестрой заставляет вспомнить «Сагу о Вёльсунгах», где происходит инцест между Сигмундом и Сигню, оттуда же напрямую взят эпизод в истории Берена, который с отрядом эльфов заточен в темнице Саурона, куда каждую ночь приходит волк и пожирает одного из них; Сигмунда спасает хитрость Сигню, Берена — появление его возлюбленной Лучиэни. Еще одна прямая цитата (не вошедшая в окончательный текст «Сильмариллиона», но сохранившаяся в черновиках) из эддического сказания о Сигурде: подобно тому, как скандинавский герой убивает дракона, вырыв яму на тропе и поразив его мечом в брюхо, Турин убивает дракона Глаурунга, спрятавшись в расщелине, пока Великий Червь проползает над ним. Гораздо важнее отметить другое заимствование. Современное сознание представляет дракона существом с лапами и кожистыми крыльями, однако в скандинавской мифологии этим термином обозначается исполинский змей, способный только ползать. Толкин в «Сильмариллионе», когда пишет о Глаурунге и его драконьем выводке (испепелившем Белерианд в Битве Внезапного Пламени), также подразумевает змеев — огнедышащих, обладающих магией, но лишенных лап и крыльев. Повторим прозвище Глаурунга — Великий Червь. Так что, когда мы видим, например, на картине Тэда Несмита сцену гибели Нарготронда, где Глаурунг выглядит как типичный динозавр, то следует понимать, что такое изображение порождено стремлением представить монстра наиболее эффектно.

Семь богов и семь богинь

Толкинистская субкультура давно заметила, что в «Сильмариллионе» число Валар — Стихий Мира — совпадает с количеством богов в «Перебранке Локи», знаменитой песни «Старшей Эдды». Как нам представляется, это как раз тот случай, когда факт совпадения (и, возможно, факт осознанного заимствования) ничего не добавляет к пониманию мира Толкина.

Восставший в Мощи.

© Художник Елена Куканова

Прежде всего «Перебранка Локи» — текст совершенно особенный, взаимные обвинения Локи и богов — это знак нарушения ими человеческих табу и подчеркивание их сверхчеловечности41. Для Толкина подобное немыслимо, в его концепции могущество Валар не нуждается ни в каких доказательствах, тем более «отрицательных». Во-вторых, в «Сильмариллионе» действительно представлены семь Валар, о которых говорится в мужском роде (поскольку это Стихии, то термин «мужчина» неуместен), семь Валиэр, о которых говорится в женском роде, и оппозиционный им Мелькор, Враг Мира, а вот при более внимательном чтении «Перебранки Локи» мы видим, что структура «семь богов, семь богинь и Локи» нарушается в финале, когда появляется бог-громовержец Тор.