Японская война. 1904 (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич - Страница 32

После пленников и корейцев мы с Засуличем обсудили судьбу иностранных наблюдателей. К счастью, у генерала не было перед ними никакого пиетета, так что он легко согласился на мою просьбу пока оставить их при полке. И, наконец, пришло время самого главного.

— Чего хочешь? — Михаил Иванович посмотрел на меня исподлобья.

— Артиллерию мне так и не дали.

— Завтра направлю.

— Вторую конную сотню?

— Люди есть, а вот командира — не знаю.

— Повысьте моего Буденного до хорунжего, он справится.

— Не угробит людей?

— Не угробит.

— Добро. Что еще?

— Поручику Славскому нужно дать штабс-капитана. Он у меня 4 пулеметные команды в ежовых рукавицах держит, надо соответствовать.

— Хорошо, — Засулич взглядом предложил продолжать.

— А капитана Хорунженкова я бы поставил на третий батальон…

— Новое повышение ему не дам, недавно только капитана ему присвоили, — казалось, генерал на самом деле расстроен, что вынужден отказать.

— Он врага сдержал у Согёна, один против тысячи.

— Хоть против всей армии. Даже если подпишу, дальше приказ все равно не уйдет.

— Ладно, — я сменил тему. — Тут привезенные корейцы будут мне укрепления копать. Разрешите и остальным частям помочь.

— А это лишнее, — на этот раз Засулич отбрил меня уже без всякой жалости. И ведь так всегда: пока в своем хозяйстве что-то делаю, он старается не мешаться, а вот стоит попытаться подняться на уровень выше — сразу на по рукам.

— Тогда дайте людей, довести штат полка до полного.

— Все новые пополнения и так идут к тебе.

— Можно забрать пленных казаков, если захотят?

— Пусть так.

— А офицеры новые когда приедут?

— Должны в следующем месяце.

Значит, уже после сражения. Я кивнул и задумался, а надо ли мне что-то еще? Надо, конечно, но как полковнику мне это никто не даст. Так что нечего и воздух сотрясать. Делаем, что можно, и ждем новых возможностей заявить о себе.

— Тогда, наверно, все, — вздохнул я.

Генерал Засулич искренне удивился, когда полковник после таких успехов не стал требовать ничего нереального. Почти все было строго по делу, и это давало надежду, что они в итоге найдут общий язык. Если еще и японца удержат… Михаил Николаевич представил, как рад будет наместник Алексеев, когда он ему доложит о решивших переехать корейцах. Люди в Маньчжурии — это одна из главных ценностей, и если простой человек начал тянуться именно на земли России, что это, как не доказательство правильности их пути? А еще рабочие для полей, для будущих фабрик и заводов.

Если это правильно подать, благодарность наместника — второго после царя в этой части России — будет велика. Полковник, что взять с обычного военного, этого даже не понял. Как не обратил особого внимания на того, кто навел порядок среди его пленников. А вот Засулича это заинтересовало: кому такое под силу и кто при этом не пожелал бы показываться военным на глаза? Генерал решил лично проверить свои подозрения и, оставив свитских и прихватив вместо них пару обычных солдат, отправился к баням, где сейчас и собрались все новенькие.

Взгляд генерала скользил по лицам. Казаки, крестьяне, их семьи — тут все было понятно, но вот среди пятен темной загорелой кожи показалось одно чуть более светлое. Девушка с короткими криво обрезанными волосами под парня — но генерала такой мелочью было не обмануть. Еще и этот взгляд: загнанного, больного, но смертельно опасного хищника, он не раз видел его у своей сестры Веры еще до ее первой ссылки.

— Как вас зовут? — генерал подошел к девушке.

— Вера, — та вскинула лицо с болезненным горящим румянцем. Вот же! И имя, как у нее.

— Это же вы пытались навести порядок, пока вас держали в плену? — продолжил Засулич.

— Насколько это возможно, не все слушались, — девушка отвела взгляд.

— Вы дворянка, — он не спрашивал, утверждал.

— Отец был дворянином.

— Что вы делали в Корее?

Девушка промолчала, по-прежнему не поднимая глаз. Генерал вздохнул: все понятно. Значит, поехала, как это принято у молодых революционеров, в народ, пропагандировать свои идеи. И если вернется домой, то ведь продолжит, так ничего и не поняв… Возможно, если он не помог сестре, то сумеет что-то сделать хотя бы для этой Веры.

— Хорошо, можете не говорить, — вздохнул генерал. — Также вы можете вернуться вместе с остальными в Харбин или сразу в большую Россию. Вас начнут переправлять вместе со следующим интендантским обозом. Но… На передовой всегда нужны медсестры, те, кто не боятся крови. Если хотите вернуть долг тем, кто вас спас, то я отдам распоряжение, и вас будут ждать в медицинской части.

Сказав все, что хотел, генерал развернулся и ушел. Захочет эта юная бунтарка его услышать, дело ей найдется, а там, может, в голове и какие умные мысли появятся. Нет — он сделал все, что мог. Генерал невольно покачал головой и снова сосредоточился на главном. Если Мищенко так долго нет, значит, его бригаду связали боем, значит, японец скоро покажется…

После нервной вылазки хотелось хорошенько отдохнуть, но на душе было что-то тревожно. Вот я и гулял до самой ночи по лагерю: посмотрел, как устроились наши, проверил корейцев и бывших пленников. Оставались только наблюдатели-иностранцы, и я почти дошел до их палатки, когда приметил еле заметную искру на краю обрыва. Подошел поближе…

— Джек, а вы случайно не сбежать решили? — я узнал американца.

Тот резко обернулся, в глазах мелькнул страх, а потом я приметил грязную липкую массу, которую он почти забил в свою трубку. В памяти невольно всплыло, что писатель дожил всего до 41 года и умер в том числе из-за наркотиков. И не здесь ли, рядом с Китаем, он подсел на опиум?

— Где достали? — первым делом мне нужно было убедиться, что во всем этом не замешан кто-то из моих солдат.

— В Сеуле… — немного потерянно ответил тот. — Взял на всякий случай, и… Знаете, иногда так хочется забыться.

Не знаю, что там у Джека случилось дома, но это сейчас было и не важно. Я протянул руку, забрав сначала трубку, а потом и все остальные запасы.

— Знаете, почему мне не хочется забываться? — я посмотрел в глаза писателю.

— Потому что вы сильный, а я слабый? — тот криво усмехнулся. — Вы дворянин, а я — простой парень с рабочих окраин, который рос без отца.

— И часто вы себя жалеете?

Американец замер, словно получив пощечину.

— Если вы пришли меня оскорблять, то даже мое положение не дает вам такого права.

— Я пришел по другой причине, но раз уж вы мне попались… — я развел руками. — Я не хочу забываться, потому что у меня есть дело, которое важнее даже моей жизни. И вам, если у вас есть хоть капля желания исправить свою, я хочу предложить что-то похожее.

— Предлагаете мне вступить в русскую армию? Не думаю, что это возможно.

— Не думаю, что это невозможно, но вы правы, это было бы неуместно. Вы — писатель и еще, как я понимаю, социалист?

Джек с вызовом кивнул.

— Меня это устраивает, — махнул я рукой. — Знаете, чего не хватает этой войне? Честного человека, который знаком с пером и запишет все, как было на самом деле. Не для Токио или Санкт-Петербурга, не для Лондона или Вашингтона, а правду. Про простых офицеров, про простых солдат. Я готов обещать, что со мной вы пройдете через все жернова этой войны. А вы готовы ли стать моим полковым летописцем?

— Как Немирович-Данченко был летописцем Белого генерала? Мечтаете о славе Скобелева? — Джек понял меня по-своему.

— Можете сравнивать себя с кем угодно.

— Вы будете решать, что пойдет в печать?

— Боже упаси, — я махнул рукой. — Готов читать ваши тексты уже только в газетах. Два условия: посылать их надо будет не только в Америку, но и в Россию. Остальные страны — на ваше усмотрение. И второе — никакого опиума.

— Это… — американец растерялся. — Слышал, что в России много пьют, думаю, водка меня устроит.