Воспоминания - Романов Александр Михайлович - Страница 54

В сорок три года человек не может ожидать, что приобретет новые привязанности вечного свойства.

Я продолжал свою деятельность в области воздухоплавания, ездил за границу и старался как можно меньше заниматься политикой, насколько это возможно в окружении, где каждый второй строил козни.

Придворные круги были во власти двух противоречивых в своей сущности комплексов: зависти к успешной государственной деятельности Столыпина и ненависти к быстро растущему влиянию Распутина.

Столыпин, полный творческих сил, был гениальным человеком, задушившим анархию. Распутин являлся орудием в руках международных авантюристов. Рано или поздно государь должен был решить, даст ли он возможность Столыпину осуществить задуманные им реформы или же позволит распутинской клике назначать министров.

Однажды я счел своим долгом серьезно поговорить с Ники и предупредить его, чтобы он не доверял врагам Столыпина. За исключением этого единственного случая, мои отношения к государю и государыне были внешне вполне дружественными. Мы продолжали встречаться несколько раз в неделю и приглашали друг друга на обеды, но прежней сердечности в наших отношениях мы возродить не могли. Было слишком много недоброжелательных разговоров о том, что «партия старой царицы» противостоит «партии молодой царицы». Моя свекровь относилась к этим пересудам с глубоким презрением. Аликс, напротив, более или менее охотно прислушивалась к своим новым и опасным советчикам.

В остальных членах императорской семьи чувствовалось недовольство и отсутствие дисциплины. В царствование императора Александра III мой бедный брат Михаил Михайлович был выслан за границу за то, что вступил в морганатический брак с дочерью герцога Нассауского. Теперь же каждый из великих князей считал возможным в выборе подруги жизни следовать влечениям своего сердца.

Брат царя, великий князь Михаил Александрович, женился на простой, дважды разведенной женщине. Дядя царя, великий князь Павел, требовал для своей морганатической супруги прав, которые давались только особам королевской крови. Двоюродный брат царя, великий князь Кирилл, женился на своей двоюродной сестре Дакки (дочери великой княгини Марии Александровны и герцога Эдинбургского).

Все эти три великих князя выражали явное неуважение к воле государя и являлись весьма дурным примером для русского общества. Если Ники не мог заставить слушаться своих родственников, то еще труднее было ему добиться того же от своих министров, генералов и приближенных. Мы, несомненно, переживали эпоху упадка монархического начала. И я сам больше, чем кто-либо другой. Недовольный краткостью встреч со своей подругой в Биаррице и Париже, я хотел быть с ней всегда. Весной 1910 года я попросил ее покинуть Европу и поехать со мной в Австралию. Я был готов отказаться от своего титула и купить ферму недалеко от Сиднея! Если бы она сказала «да», я бы сразу объявил о своем решении. К счастью, она сохранила душевное равновесие. Последовало «нет», спонтанное и твердое «нет». Она напомнила мне о моем долге и сказала, что я больше не увижу ее, если не продолжу свою авиационную работу и не останусь там, где мне место. Ее благородное решение спасло меня от окончательного позора. И все же двадцать лет, прошедшие с того дня, когда она сказала «нет», не смогли полностью излечить меня от моих «австралийских грез». Иногда я думаю, что ей не хватало воображения. Часто мне кажется, что я упустил величайшую возможность в своей жизни. В свете последующих событий кажется, что в 1910 году моя авантюрная жилка сработала как предохранительный клапан.

Жизнь тянулась своим чередом, отравленная разочарованиями и подгоняемая работой.

Авиационная школа развивалась. Ее офицеры участвовали в маневрах 1912 года. Сознание необходимости аэропланов для военных целей наконец проникло в среду закоренелых бюрократов Военного министерства. Я заслужил великодушное одобрение государя.

– Ты был прав, – сказал Ники во время посещения Авиационной школы, – прости меня за то, что я относился к твоей идее недоверчиво. Я радуюсь, что ты победил, Сандро. Ты доволен?

Я был и доволен, и недоволен. Мой триумф в авиации не смягчил горечи моих неудач во флоте. Эту рану ничто не могло залечить. Ничто не могло заставить меня забыть кошмары 1904–1906 годов. И если до 1906 года Россия всегда была для меня на первом месте, то в 1906–1914 годах у меня был другой девиз: «Жизнь нам дана только одна». Мое духовное опустошение царило безраздельно.

Между тем наши странствования бросали нас из одного конца Европы в другой.

Традиционная весенняя встреча с королевой Английской Александрой в Дании. Ранний летний сезон в Лондоне. Пребывание Ксении на водах в Киссингене или же в Виттеле. Далее сезон в Биаррице. Экскурсии детей в Швейцарию. Ранний зимний сезон в Каннах. Мы покрывали в вагоне многие тысячи километров.

Летом 1913 года наша ежегодная программа мне надоела. Ксения и дети остановились в громадном отеле в Трепоре, а я отправился в Америку. Успехи Куртиса и братьев Райт делали мою поездку необходимой, но, кроме того, мне хотелось провести несколько недель в обществе моих друзей в Филадельфии и в Ньюпорте. Мое намерение вернуться через короткое время в Соединенные Штаты исполнилось ровно двадцать лет спустя.

Тени надвигающейся войны еще не переползли чрез Атлантический океан, хотя уже и в Штатах чувствовалась напряженность, и банкиры покачивали головами. Мне было трудно отвязаться от всех репортеров, которые хотели узнать мое мнение о глубоких изменениях, происшедших в Нью-Йорке с 1893 года. Я должен был высказаться о новых горизонтах, комментировать успехи движения суфражисток и гореть энтузиазмом по поводу будущего автомобиля.

В Соединенных Штатах произошло одно коренное изменение, которое, по-видимому, не было замечено местными наблюдателями.

Постройка Панамского канала и колоссальное развитие штатов по берегу Тихого океана изменили характер американской предприимчивости. Американская промышленность выросла до такой степени, что требовала вывоза своих продуктов за границу. Американские финансисты, занимавшие прежде деньги в Лондоне, Париже и в Амстердаме, оказались сами в положении кредиторов.

Сельскохозяйственная республика Джефферсона уступила место царству Рокфеллеров, хотя американцы среднего уровня еще не понимали нового порядка вещей, и большинство американского народа продолжало жить идеалами XIX века.

Сколько раз во время моего второго приезда в Америку, посещая громадные фабрики или же прислушиваясь к объяснениям относительно новой части какой-нибудь сложной машины, я возвращался мыслью к зловещему докладу, представленному незадолго до этого в Петербурге моим братом Сергеем, который имел возможность лично познакомиться в Вене с лихорадочной работой, происходившей на заводах военного снабжения центральных держав.

Разница между Европой и Америкой была слишком разительна.

Поздней осенью в 1913 года я был опять в Санкт-Петербурге и предсказывал надвигающуюся мировую войну.

– Вы можете точно предсказать, когда война начнется? – спрашивали меня умные, но саркастически настроенные люди. – Да, могу, не позже 1915 года.

– Ужасно…

Наступила зима 1913/14 года – мой последний «светский сезон» в Санкт-Петербурге. Главной темой разговоров являлось трехсотлетие Дома Романовых, празднование которого началось прошлой весной. Казалось, все было в порядке. Правительство уверяло, что все шло так, как еще никогда не шло со времен Александра III.

В феврале дочь моя Ирина вступила в брак с князем Ф.Ф. Юсуповым. Новобрачные отправились в свадебное путешествие в Италию и в Египет, условившись встретиться с нами в июне.

Глава XVI

Накануне

Тот иностранец, который посетил бы Санкт-Петербург в 1914 году, перед самоубийством Европы, почувствовал бы непреодолимое желание остаться навсегда в блестящей столице российских императоров, соединявшей в себе классическую красоту прямых проспектов с приятным, увлекающим укладом жизни, космополитическим по форме, но чисто русским по своей сущности.