Воспоминания - Романов Александр Михайлович - Страница 53

Для приличия мне пришлось остаться в России до начала осени. После Гатчины мы живем в Петергофе, затем в Крыму. Я бываю повсюду, делаю визиты и исполняю мои обязанности. Ники и его министры рассказывают мне о серьезности политического положения. Вторая Дума состоит из открытых бунтовщиков, которые призывают страну к восстанию. Революция назревает. Одна надежда на твердость Столыпина. Но удастся ли ему удержать Россию на краю пропасти?

Мои мысли были в Биаррице. К тому времени я уже любил ее. Я прогулялся по садам Ай-Тодора, прикидывая, понравился бы ей климат и колорит Крыма.

– Так скоро возвращаешься за границу? – удивлялись мои друзья.

Так скоро! Да если бы у меня было полное право голоса, они бы меня вообще не увидели.

Проведя лето в Крыму, мы уходим с императрицей на «Полярной звезде» в непродолжительное плавание, посещаем Норвегию, Данию, а затем мы с Ксенией едем в Баден-Баден, чтобы навестить моего отца. Мы находим его в хорошем виде. Он немного может ходить, и голова его свежа. Он так счастлив нашему приезду, особенно Ксении, которую обожает. Я объезжаю с Ксенией все любимые места моей матери. Мы в автомобиле ездим по дорогам, которые нам были знакомы с детства. Время быстро летит.

Отец хочет вернуться в Канны. Мы все отправляемся туда. Отец по железной дороге, мы в автомобиле через Швейцарию. Моя сестра (герцогиня Мекленбург-Шверинская) и брат мой Михаил, находившийся «в изгнании», встречают нас в Каннах. Анастасия поразительно красива – ее появление в обществе повсюду вызывает восхищение. Михаил живет со своей женой и двумя дочерьми (теперь леди Мильфорд-Хейвен и леди Зия-Вернер) в своей вилле «Казбек», которая является штаб-квартирой их бесчисленных друзей. В Каннах, как и в Биаррице, идет легкая, беспечная жизнь, в которую я окунаюсь с головой. Никакой работы, никаких обязанностей, только гольф, развлечения и поездки в Монте-Карло, где Анастасия играет с большим азартом. После Канн следует Венеция, затем Рим.

Мы нагрянули в Гранд-отель в Риме всей семьей, и администрация отеля не хотела верить тому, что все эти мужчины, дамы, дети, няньки в формах и без оных, прислуга и воспитатели принадлежат к одной и той же семьи русского великого князя. Если бы нашелся еще один такой великий князь, администрация построила бы второй отель.

Моя подруга сдержала свое слово. Она прибыла в Рим, как было условлено за несколько месяцев вперед. Наша программа предусматривала поездку в Венецию, классический город влюбленных. Если человек не влюблен, он наверняка будет страдать в Венеции, и вместо этого ему следует отправиться во Флоренцию, где одиночество гармонирует с вездесущим моросящим дождем и печальными остатками вероломного прошлого. Я чувствовал себя в безопасности – я был влюблен. Мы оба хорошо знали Венецию, мои первые воспоминания о романтическом городе относятся к 1872 году. Мы бродили по дворцам влюбленных средневековых герцогов с чувством, что встретились и потеряли друг друга много веков назад.

– Я очень скоро увижу тебя в Биаррице.

После Рима мы должны ехать в Биарриц. Наши сундуки уже уложены и счета оплачены, как вдруг сын мой Дмитрий начинает жаловаться на головную боль. «Скарлатина», – краткий диагноз врачей. Ксения и шестеро детей отправляются в Биарриц. Я остаюсь с Дмитрием.

Осложнения, обычно сопровождающие скарлатину, выражаются у Дмитрия болезнью уха. В течение четырех недель я сижу у постели моего сына, предаваясь горестным размышлениям. Я должен был увидеть своевременное предупреждение в его болезни; вместо этого мне снился Биарриц.

Наконец, он поправляется, и мы все съезжаемся в Биаррице.

В Биаррице с прошлого года ничего не изменилось. Те же развлечения, те же лица, те же безумства, за которыми следуют обычные угрызения совести. Я злился все сильнее и сильнее. Не мог больше держать Ксению в неведении и рассказал ей все. Она сидела очень тихо, потом заплакала. Я тоже заплакал. Она вела себя как ангел. Ее сердце было разбито, но, какой бы ужасной ни была правда, она предпочла ее лжи. Мы рассмотрели ситуацию со всех сторон и решили продолжать жить как обычно ради детей. Мы остались друзьями на долгие годы, даже более близкими друзьями, чем раньше, потому что наша дружба выдержала удар стихийного бедствия. Вся слава была на ее стороне, вся вина – на моей. Она показала себя великой женщиной и замечательной матерью.

Как-то утром, просматривая газеты, – мы еще были в Биаррице – я увидел заголовки, сообщавшие об успехе полета Блерио над Ла-Маншем. Эта новость пробудила к жизни прежнего великого князя Александра Михайловича. Будучи поклонником аппаратов тяжелее воздуха еще с того времени, когда Сантос-Дюмон летал вокруг Эйфелевой башни, я понял, что достижение Блерио давало нам не только новый способ передвижения, но и новое оружие в случае войны.

Я решил немедленно приняться за это дело и попытаться применить аэропланы в русской военной авиации. У меня еще оставались два миллиона рублей, которые были в свое время собраны по всенародной подписке на постройку минных крейсеров после гибели нашего флота в Русско-японскую войну.

Я запросил редакции крупнейших русских газет, не будут ли жертвователи иметь что-либо против того, чтобы остающиеся деньги были израсходованы не на постройку минных крейсеров, а на покупку аэропланов? Через неделю я начал получать тысячи ответов, содержавших единодушное одобрение моего плана. Государь также одобрил его. Я поехал в Париж и заключил торговое соглашение с Блерио и Вуазеном.

Они обязались дать нам аэропланы и инструкторов, я же должен был организовать аэродром, подыскать кадры учеников, оказывать им во всем содействие, а главное, конечно, снабжать их денежными средствами. После этого я решил вернуться в Россию. Гатчина, Петергоф, Царское Село и Санкт-Петербург снова увидят меня в роли новатора.

Военный министр генерал Сухомлинов затрясся от смеха, когда я заговорил с ним об аэропланах.

– Я вас правильно понял, ваше высочество, – спросил он меня между двумя приступами смеха, – вы собираетесь применить эти игрушки Блерио в нашей армии? Угодно ли вам, чтобы наши офицеры бросили свои занятия и отправились летать через Ла-Манш, или же они должны забавляться этим здесь?

– Не беспокойтесь, ваше превосходительство. Я у вас прошу только дать мне несколько офицеров, которые поедут со мной в Париж, где их научат летать у Блерио и Вуазена. Что же касается дальнейшего, то хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Государь дал мне разрешение на командировку в Париж избранных мною офицеров. Великий князь Николай Николаевич не видел в моей затее никакого смысла.

Первая группа офицеров выехала в Париж, а я отправился в Севастополь для того, чтобы выбрать место для будущего аэродрома. Я работал с прежним увлечением, преодолевая препятствия, которые мне ставили военные власти, не боясь насмешек и идя к намеченной цели. К концу осени 1908 года мой первый аэродром и ангары были готовы. Весной 1909 года мои офицеры окончили школу Блерио. Ранним летом в Петербурге была установлена первая авиационная неделя. Многочисленная публика – свидетели первых русских полетов – была в восторге и кричала «ура!». Сухомлинов нашел это зрелище очень занимательным, но для армии не видел от него никакой пользы.

Три месяца спустя, осенью 1909 года, я приобрел значительный участок земли к западу от Севастополя и заложил первую русскую авиационную школу, которая во время мировой войны снабжала нашу армию летчиками и наблюдателями.

В декабре 1909 года, я получил известие о смерти моего отца в Каннах. Ему было 77 лет, и в последние годы своей жизни он был инвалидом. Его кончина меня глубоко потрясла. Свет без него казался опустевшим. Он был одним из немногих людей, которые никогда не отступали перед выполнением своего долга и жили по заветам императора Николая I.

Русский крейсер привез тело отца в Севастополь, а оттуда мы повезли его в Петербург, где оно должно было быть предано земле в усыпальнице Петропавловской крепости. Дорога была грустно знакомая и произвела на меня тягостное впечатление. Три раза в моей жизни я путешествовал с останками моих близких. Шесть дорогих для меня могил смотрели на меня в усыпальнице Петропавловской крепости: Александра II, Александра III, великого князя Георгия Александровича, моего брата Алексея Михайловича и моих родителей.