Ваше Сиятельство 10 (СИ) - Моури Эрли - Страница 21

— Хорошо, — вернув коробочку с сигаретами в карман, я отстегнул эйхос. — Я не знаю от кого прошло сообщение, но интуиция мне подсказывает, что от Глории. Она присылала мне сообщение несколько часов назад, когда я был в «Грифоне». На него я не ответил. Сначала было некогда, потом забыл. Вот, наверное, злится за невнимание. При тебе я не захотел слушать присланное ей, тем более отвечать. Я не хочу, чтобы ты нервничала. Это по-честному или нет?

— По-честному, — нехотя ответила Ковалевская. — Как же ты меня мучаешь, Елецкий! — на ее глаза навернулись слезы, она шмыгнула носиком и положила мне голову на грудь.

С минуту мы стояли молча. Я не курил, просто гладил ее волосы и спину.

— Ты знаешь, что для меня ты самая любимая. Тебе же прежде хватало ощущать себя самой первой. Вспомни, как Ленская появилась рядом со мной? Ты приняла ее на своих условиях, что ты для меня будешь самой-самой. С тех пор ничего не поменялось. Я держу свое слово: ты есть и будешь для меня самой-самой, как никто другой, — пообещал я.

— Ничего не поменялось, если не считать, что кроме Ленской появилась Элизабет, потом Глория, на горизонте Бондарева, — начала она, я попытался возразить, но Ольга закрыла мне рот ладонью и продолжила: — Помолчи! Я знаю, что Элиз появилась с моего согласия, и против нее ничего не имею — пусть будет. Думаю, она даже очень полезна, хотя бы тем, что Элиз почти прямая противоположность мне. Контрасты нужны, для отдыха, для разгрузки. Я хочу, чтобы тебе было легче и лучше. Я понимаю, как важна разрядка для тебя, ведь ты делаешь для всех нас то, что никто другой во всем мире не может сделать. Я это ценю. Я все понимаю. Но Глорию…

— Оль! — я слегка встряхнул ее. — Я же все объяснил, как с ней вышло.

— Помолчи! — настояла она. — Да, ты все объяснил. И ты, отчасти прав, но мне все равно тяжело. Ладно, просто это во мне собралось, захотелось выплеснуть. Я с этим справлюсь. Пройдет несколько дней, как-то приму. Мне нужно время. Главное, мне трудно принять, что Глория не враг. А это очень трудно, когда я с самого детства именно так видела ее. В меня это знание просто въелось. Ты раньше не замечал и знать не мог, потому что не было повода, а меня всегда злили мысли о ней, — Ковалевская взяла мою руку с сигаретой и сделала затяжку. Закашлялась.

— Не кури. Тебе нельзя, — я взял ее ладошку и пустил «Капли Дождя», Ольга сразу обмякла, еще больше прижалась ко мне. Мы стояли прямо напротив штаба, под окнами кабинета Трубецкого. Наверное, со стороны эта сцена выглядела трогательно и слишком не по-военному.

— Ладно, давай, отвечай ей. Нельзя так с императрицей, — сказала Ольга Борисовна, отступив на шаг, давая мне возможность включить эйхос. — Если хочешь, отойду в сторону, пока будешь наговаривать все, что нужно.

— Я даже не знаю точно от кого сообщение. Что от Глории — это догадка, — экран моего АУСа вспыхнул бледно желтым, мерцало лишь одно сообщение. Я не ошибся — от Глории. — Будешь слушать? — спросил я Ковалевскую.

Она кивнула, и я включил прослушку:

«Елецкий! Я много раз говорила, что ты наглец и у тебя нет совести! Но сейчас ты переходишь все границы! Я жду твоего ответа полдня! Причем ты мое сообщение прослушал! Я не слепая — метка стоит! И ты до сих пор не соизволил ответить! Знаешь, как мне хочется тебя убить!».

— Вот так! Как замечательно! В общем-то она права, — на лицо Ольги наползла улыбка. — Тебя точно когда-нибудь убьет одна из твоих женщин: я или еще кто-то. Давай, отвечай. Как бы я ее не воспринимала, она — императрица. Я отойду.

— Оль, я скажу при тебе, — попытался я ее остановить.

Однако княгиня неторопливо двинулась в сторону нашей общаги.

Я нажал боковую пластину эйхоса, поднес его ко рту и сказал:

«Ну, прости! Прости, пожалуйста, я очень виноват. Не было возможности ответить сразу. Я не в Москве — выехал, исполняя поручения Дениса Филофеевича. Вернусь только завтра, поэтому, пожалуйста, без обид. Сама понимаешь, завтра вряд ли смогу прийти. Давай послезавтра? Целую. Не сердись»,

«Эверест МТ-8» прибыл лишь часам к девяти утра — об этом меня известил адъютант Трубецкого сообщением на эйхос. Мы еще нежились с Ольгой в постели, и от того, что кровать была непривычно узкой, нам было еще приятнее, как приятна и та простая обстановка в этой маленькой комнате.

— Елецкий, мне здесь нравится, — сказала княгиня, целуя меня в плечо. — Не знаю, как это объяснить, но мне здесь хорошо. Хорошо, что ты рядом. Хорошо, что комната небольшая и нет в ней ничего лишнего. Такая милая простота, а рядом тайга, сосны, кедры. Здесь такой воздух. Жаль, что сегодня нам улетать.

— Тебе нравилось и на необитаемом острове. Помнишь? Сожалела, что нас забрали так быстро, — вспоминая это, я подумал, что тогда тоже был не против застрять на том островке хотя бы на неделю-другую.

— Очень-очень помню. Такое я никогда не забуду. Еще помню, как ты соврал в шутку, что мы на том острове навсегда, будем там жить и там родятся наши дети, — я понимала, что ты шутишь, но эти мысли были так трогательны, что мне отчасти хотелось, чтобы они стали правдой.

— Но пора вставать. Нужно возвращаться, — с легкой грустью сказал я.

— И главная причина… — Ковалевская привстала, покрывало сползло, освобождая ее голую грудь. — Назови главную причину, почему пора? Я хочу слышать от тебя.

— Да, мне не терпится видеть нашу виману. Оль, Нашу Виману! — произнес это с особой торжественностью, наверное, у меня даже засветились глаза. — Ты же знаешь, любопытство — это мой главный недостаток.

— Один из главных, — она рассмеялась. — Ты, Елецкий, не работаешь над собой! Ты ничего не хочешь в себе менять — вот твой самый главный недостаток!

Ее слова выглядели так смешно, если учесть, что в теле Елецкого правит бал Астерий! Ну что я должен изменить в себе? И зачем? Если все в моей душе, в моих повадках, привычках и принципах сложилось за тысячи лет именно так. Такие энтузиасты саморазвития как Ольга Борисовна тратят время и силы, стараясь сделать лучше себя и мир вокруг. Однако, если смотреть сквозь призму времени, их старания не важны и больше похожи на строительство песчаного замка, который смоет волной времени.

— Нет, Оль, — не согласился я, однако опровергать ее не стал, лишь дополнил тем, что мой интерес не только в вимане: — Помимо «Эвереста» я хочу скорее добраться до коммуникатора — он без сомнений там есть. Да, я нетерпелив и мне не терпится знать, что в Москве с прихожанами Артемиды; как там обстановка вокруг ее алтарей и статуй. Ты же понимаешь, насколько это важно. Мы поглощены делами земными, нашими человеческими интересами и хлопотами, но при этом забываем, как мы зависимы от Небесных. Ровно как они зависимы от нас. Вот Громовержец забылся, зазнался и только теперь с опозданием осознает, что он не такой уж пуп земли и его позиции пошатнулись. Надеюсь, что он это понимает — когда он уходил, несмотря на насмешку в его глазах, видел, что он задумался. Поэтому мне важно знать свежие новости о всем, что связанно с Артемидой. Сегодня понедельник и их может быть много.

— Ты можешь воспользоваться коммуникатором в штабе или у грифоновцев, заодно увидишься с Бондаревой, — подковырнула она.

— Оль, давай без вот этого. В штаб я перед вылетом зайду, как и в казарму «Грифона», но лишь чтобы попрощаться. В общем, подъем! — я встал и поспешил к своей форме, аккуратно сложенной Ольгой Борисовной.

Вылетели мы с базы «Сириуса» лишь около полудня. Слишком затянулось мое прощание в казарме «Грифона», это в то время, как я изо всех сил старался поскорее добраться до «Эвереста». Когда я выходил из казармы, подошел Бабский и неожиданно попросился, чтобы я взял его с собой в Москву. Как пассажир мне он был совсем нежелателен. На «Эвересте» достаточно свободного места и две каюты на верхней палубе, но я хотел побыть с Ольгой наедине — это главное. И второй немаловажный момент: поскольку этот товарищ был под подозрением, его желание лететь со мной не только в Лондон, но и моей виманой в Москву, лишь усилилось. Возникли опасения, что этот веселый, кучерявый парень — он на самом деле был таким — подсунет мне на виману какую-то нежелательную штучку: магическую или техническую. Не стану перечислять, что это может быть: начиная от системы прослушки, до передачи местоположения или, как крайность, нарушения работы жизненно важных функций виманы.