Ртуть (ЛП) - Харт Калли - Страница 111

Он сидел, его обнаженная, покрытая татуировками грудь не двигалась, черные волосы падали на лицо, такое совершенное, такое красивое, и эта чертова тварь в глубине моей души заныла и сказала «мое».

— Ты знаешь, почему, — сказал он в моем сознании.

— Нет, Фишер. Вслух.

— Ладно, хорошо. Пусть будет по-твоему. Сначала я не говорил этого, потому что чертовски ненавидел тебя, — сказал он. — Ненавидел то, что ты собой представляешь.

Моя кровь застыла в венах, как лед, но я должна была это услышать.

— И что же это?

— Слабость. Уязвимость.

— Я не слабая, Фишер! Я не такая, как эти бабочки, которые вылупляются и умирают на холоде…

— Не ты! Я! — Он ударил себя в грудь, внезапно придя в ярость. — Моя слабость! Моя уязвимость! Я веками знал, что ты придешь. Что однажды ты появишься и все изменишь. Ты — брешь в моей броне, Саэрис. Уязвимое место, куда вонзится нож. Ты — та, с помощью кого Малкольм причинит мне боль, и я не мог… не мог, черт возьми, этого вынести!

Я так сильно прикусила кончик языка, что почувствовала вкус крови.

— И да. Я как-то рассказывал тебе о бабочках. Да, я говорил тебе, что они вылупляются и умирают за один день. Но я был жесток, Саэрис. Я не рассказал тебе о них всю правду.

В спальне ничего не изменилось. Ничто не двигалось, но воздух, казалось, застыл. Фигуры на картинах с изрезанными лицами, казалось, затаили дыхание.

— Что ты имеешь в виду? — прошептала я.

— Ошеллит вылупляется один раз в жизни большинства фей. На севере, в пустошах, далеко за Аджун-Скай, где раньше жили драконы. Воздух там такой холодный, что может заморозить легкие, если вдыхать его без маски. Долгое время там нет никакой жизни. Но раз в тысячу лет завывающие ветры стихают, возвещая о приходе Ошеллит. Весть об этом событии быстро распространяется. Именно тогда самые храбрые из нас отправляются в путь. Они идут пешком туда, куда не доберется ни одна лошадь. Когда они достигают долины, где вылупляются Ошеллит, они находят коконы бабочек и накрывают их своими телами. Они дают им столько тепла, сколько могут, и так долго, сколько хватает сил. Им может потребоваться до двенадцати часов, чтобы выбраться из этих коконов. Но когда они это делают… — Кингфишер сглотнул и покачал головой. — Это самое прекрасное, что может испытать человек в этой жизни. Они светятся голубым, розовым и серебряным неземным светом. Их появление сопровождает музыка, хотя никто не знает, откуда. Сладкая, нежная песня, способная исцелять. Ошеллит спариваются и откладывают яйца, но как только заканчивают с этим, они поднимаются в воздух и танцуют. Защитить их, пока они живы, считается священным обрядом, ради которого многие умирают. Вот что означает Ошеллит на древнем языке фей, Саэрис. Самый священный.

Он на мгновение закрыл глаза, выражение его лица исказилось от боли. Дыхание стало прерывистым.

— Все имена обладают силой в этом месте. Каждое имя что-то значит. У нас есть истинные имена, которыми мы ни с кем не делимся. Ни с друзьями. Ни с родными. Часто наши матери — единственные люди, которые действительно знают их. И даже мать может использовать имя своего ребенка в своих интересах, в погоне за властью. Это место — оно в полном дерьме. И ты появляешься, и у тебя одно гребаное имя, и все его знают. Я не мог его произнести, потому что боялся. Того, что это сделает со мной, когда я скажу. Это было бы все равно, что признать, что ты была здесь после стольких лет. Поэтому я называл тебя Ошей. Но это значило больше, Саэрис. Для меня это значило больше.

Он говорил это несерьезно. Это было невозможно.

— Все это время… — прошептала я. — Но… ты называл меня так с самого начала.

Кингфишер медленно кивнул, его глаза ярко сияли.

— Самая священная, — повторил он шепотом.

Я закрыла лицо ладонями и сдалась. Я зарыдала. Имя, которое он дал мне, имя, которое я ненавидела, было признанием того, что я значила для него уже тогда. Долгое-долгое время я могла только плакать, переживая это грандиозное откровение. В конце концов, внутри меня воцарилось какое-то спокойствие.

— Как ты узнал? Что я приду? Ты сказал, что знал.

Фишер стиснул зубы.

— Мне предсказали. Давным-давно. Моя мать. Она была оракулом. Я ей не поверил, но потом, когда меня забрали… — Он тяжело сглотнул, его глаза наполнились слезами. Он быстро подвинулся к краю кровати, упираясь босыми ногами в пол. Он не мог дышать.

Он не мог дышать!

Я шагнула вперед, но он вытянул руку, жестом показывая, чтобы я оставалась на месте. Зажмурившись, он наклонился вперед, ухватившись за край кровати так, что его покрытые татуировками костяшки пальцев побелели. После долгого молчания он сделал поверхностный вдох.

С ним все было в порядке. Он дышал.

Я отшатнулась назад, всхлипнув, ударилась о комод позади меня и медленно осела на пол.

— Я… должен быть осторожен, — выдохнул он. — Я не могу… — Замолчав, он бросил на меня косой взгляд, умоляя понять, что он хочет сказать. Что есть вещи, которые он не может произнести, чтобы не пострадать от ужасных последствий. И что я должна сама заполнить пробелы. — Она писала о тебе, — прошептал он. — Моя мать. Страницы за страницами. Она знала, что скоро умрет, и поэтому написала мне книгу. «Мать всегда рядом со своим сыном», сказала она мне. «Неважно, что он растет и мужает. Даже у самого сильного воина может разбиться сердце. Его душа может страдать. Поскольку я не смогу утешить тебя, когда испытания покажутся тебе слишком жестокими, возьми эту книгу и храни ее как руководство к действию. Прежде всего, знай следующее. Будут времена, когда мир будет стремиться уничтожить тебя, Кингфишер. Но ты сильнее, чем, можешь себе представить. Ты не дрогнешь. И ты не справишься со всем этим в одиночку».

Я очень злилась на него, но перед лицом этого откровения дрогнула. Я не знала, что чувствовать. Это было очень тяжело.

Фишер опустил голову, на его губах появилась горькая улыбка.

— Она сказала, что, когда я буду нуждаться в тебе больше всего, ты ворвешься в мою жизнь, как метеорит, на волне хаоса, который перевернет весь мой мир с ног на голову. Что ты будешь сиять так ярко, что осветишь сам ад и выведешь меня из тьмы. Она понятия не имела, как тебя будут звать. Только то, что у тебя будут темные волосы и красивая улыбка. И что я буду любить тебя с неистовой силой, забыв о себе.

Сердце сжалось, в горле клокотали эмоции. Столетия назад мать заглянула в будущее своего сына, ища утешения, чтобы убедиться, что он проживет хорошую жизнь. Она увидела боль и страдания, уготованные судьбой для ее мальчика, а потом увидела меня и поняла, что с ним все будет хорошо. Тяжесть этого…

Черт, я не могла дышать.

— Она сказала, что чувствует, будто знает тебя. Что вы с ней были подругами, хотя между вами тысяча лет. Она… она нарисовала тебя. — Голос Фишера становился все тверже, пока он боролся за то, чтобы говорить. Балансируя на грани слез, он заставил себя рассмеяться, а не заплакать. — И она запечатлела тебя почти идеально.

Я не была такой сильной, как Фишер. Я позволила своим слезам пролиться.

— Почти? — прошептала я.

Фишер сглотнул, глядя на свои руки. Он выглядел разбитым, когда снова встретил мой взгляд.

— Иногда она ошибалась. В мелочах. Небольшие детали с серьезными последствиями. — Он указал на свое ухо. — На всех ее рисунках твои уши были похожи на мои. Ты была феей. И когда я увидел… — Он глубоко вдохнул. Сел чуть прямее. — Когда я почувствовал, что Солейс зовет меня, и шагнул в тот портал, я увидел, что ты человек, и в тот же миг понял, как легко это место уничтожит тебя. Поэтому я принял решение оставить тебя там. Но я не мог сделать этого, не так ли? — продолжил он. — Твой живот был вспорот. Ты умирала. У меня не было другого выбора, кроме как перенести тебя сюда. Поэтому я решил вести себя с тобой ужасно, чтобы ты, черт возьми, возненавидела меня и не захотела иметь со мной ничего общего.