Территория сердца (СИ) - Костадинова Весела - Страница 41

— Может сбежим? — тихо спросил он.

— Да ну их… — мотнула я головой, поудобнее устраиваясь на его плече.

Я почувствовала, как его дыхание стало ровнее, и эта спокойная тишина между нами наполнила приемную каким-то тихим пониманием. Мы не были одиноки в этой странной игре взрослых и амбиций. Нас связывало нечто большее, чем просто работа или обязанности — общее прошлое, осознание жизни, которой жили наши родители, и её глубина, непонятная многим вокруг нас.

Они вышли через час. Бледный, но спокойный Александр, молчаливая, сосредоточенная Алла и…. Елена, с заплаканными глазами и стертой тушью. Впервые я видела ее такой, такой разбитой и жалкой. Но жалости не было — я слишком устала от ее глупости и подлости.

Елена молча прошла мимо меня, даже не посмотрев, быстро собрала свои вещи и вышла прочь из приемной.

Алла вернулась за свой стол, чуть поджав губы.

— Я все сделаю, Александр Юрьевич, — тихо сказала она Болотову, который так и стоял в приемной, словно не знал, что делать дальше.

— Хорошо, — вздохнул он и вернулся к себе.

Я посмотрела на Аллу, и в глазам моих читались сотни вопросов.

— Не сейчас, Зара, — устало ответила она. — Если хочешь реально помочь — отнеси Саше чай. И плесни туда коньяку, хорошо. Нормально плесни, чтоб было что пить.

— Может тогда лучше в коньяк чая накапать? — не удержалась я. — Все уже молчу.

Алла устало улыбнулась, её глаза на мгновение стали чуть мягче.

— Можешь и в коньяк накапать, мышонок, — тихо сказала она, качнув головой. — Только постарайся не переборщить. Он и так на грани. Досталось сегодня мужику. Сука напоследок оттянулась. И мне накапай тоже….

— 400 капель валерьянки?

— Можешь даже 402, — мотнула она головой.

Я кивнула и, стараясь не шуметь, прошла на маленькую кухню, где у нас всегда был запас чая и… кое-чего покрепче. Наполнив чашку горячим чаем, я вылила туда хорошую порцию коньяка, глядя, как золотистый напиток смешивается с крепким чаем. В другую кружку плеснула и Алле, только уже чистого коньяка, понимая, что она тоже пережила неприятные минуты.

Я вернулась в приёмную с двумя чашками, одна с чаем и коньяком для Александра, другая — с чистым коньяком для Аллы. Когда я поставила кружку перед ней, она вздохнула и благодарно кивнула:

— Спасибо, мышонок. Сегодня был тот ещё день.

— Не за что, — ответила я.

Алла кивнула, делая маленький глоток и прикрывая глаза, будто пытаясь хотя бы на минуту расслабиться.

— Что будет… дальше? — все-таки не смело спросила я, застывая рядом с ее столом, но не спеша заходить к начальнику.

— С сегодняшнего дня и до конца праздников она числится в отпуске. После этого у нее два пути: в наш офис в Питере или на вольные хлеба. Видеть ее здесь Саша больше не желает. Никто не желает. Иди, неси… успокоительное шефу. И Зара, — она внезапно взяла меня за руку, — пожалуйста. Ради меня, ради Влада…. Перебори сегодня свои чувства к Саше. Знаю, он тебе не нравится, знаю, что не приятен, но пожалуйста, сделай это ради нас. Прошу тебя.

Внутри меня что-то дрогнула. Железная Алла не просила — она требовала. Всегда. Но не сегодня. Она знала, что этот человек мне не нравится, но просила об одолжении. Перебороть себя и свою неприязнь. На один день, на один раз.

Один раз мне это удалось, когда я сама коснулась его руки. Получится ли сейчас? И что вообще нужно делать?

Я постучала в дверь и, не дожидаясь ответа, вошла. Александр сидел за столом, опустив голову в руки, как будто что-то обдумывая. Его обычно сильное и уверенное лицо сейчас казалось утомлённым и осунувшимся. Но в ушах у него…. Были мои наушники. Он слушал мой плеер.

Я почувствовала, как заливаюсь краской. Молча поставила перед ним чай с коньяком или коньяк с чаем.

Он поднял голову, доставая один наушник.

— Что это за мелодия? — спросил он.

— Какая именно? — я постаралась, чтобы голос звучал ровно.

— Мне ее напеть? — тихо усмехнулся он, протягивая один наушник мне. Всё, что я могла сделать — это принять наушник и осторожно вставить его в ухо. Теперь мы оказались, мягко говоря, близко друг ко другу. Слишком близко, как по мне. Но я не дрогнула, вспоминая просьбу Аллы.

— Это японский композитор, — я облокотилась локтями на стол так, что моя рука задевала рукав его рубашки. — Дзё Хисаиси. Тема из фильма «Принцесса Мононоке»**.

— Вот оно как…. Все думал, откуда ее знаю, эту музыку, — он закрыл глаза, не шевелясь. Я тоже не спешила отходить, слушая как тема из одного фильма плавно перерастает в другую.

— Это ведь «Навсикая из долины ветров»***? — тихо спросил Александр, не открывая глаз.

— Да, — ответила я.

— Фильмы, которые в школе показывать надо. В обязательном порядке. Может тогда наш мир стал бы лучше…

— Намного лучше, — не смогла не согласиться я, чувствуя, как внутри все отзывается на прекрасную до гениальности мелодию. — «Земля говорит с нами, и, если мы послушаем, мы сможем понять….»****

— Что в твоей голове, мышонок? — вдруг спросил Александр. — Иногда мне становится страшно от того, что ты говоришь то, о чем я думаю.

Я замерла, пытаясь найти ответ на его неожиданный вопрос, чувствуя, как слова словно застряли у меня в горле. Что происходит в моей голове? Может быть, это просто совпадение — мыслить в одном направлении в моменты такой мелодичной тишины.

Внезапно он обернулся и обнял меня за талию одной рукой, привлекая к себе. Мир на мгновение застыл. Я чувствовала, как его горячий лоб прижался к моему телу, и от этого прикосновения меня охватила волна тревоги и смятения. Всё моё существо сопротивлялось — это было слишком близко, слишком внезапно. Я замерла, не понимая, что делать дальше. Это ощущение беспомощности нарастало с каждой секундой.

Мне хотелось оттолкнуть его, крикнуть, чтобы не трогал меня. Но тут же вспоминалась такая отчаянная просьба Аллы.

— Как же ты натянута, Лучик, — глухо сказал он, — как струна, и дрожишь, как лист. Неужели, мышонок, я настолько неприятен тебе?

Столько боли было в его словах, столько отчаяния, что я невольно почувствовала…. нет, не жалость. Сострадание, может быть — понимание.

— Александр Юрьевич, — я осторожно взяла его за плечо, такое твердое, словно было отлито из стали, пытаясь немного отстранить. — Так не должно быть.

Он замер, его рука медленно соскользнула с моей талии. Он глубоко вздохнул, и на мгновение мне показалось, что он всё понял.

— Прости, — наконец, сказал он, отпуская меня полностью. — Я просто… слишком устал. Не бойся, мышка, — добавил с горечью, — больше такого не повторится. Никогда. Это я тебе могу обещать.

Я по-прежнему стояла рядом, хотя очень хотела отскочить. Внезапно, в тот момент, когда он отпустил, меня охватило противоречивое, не логичное чувство пустоты и холода, словно вместе с рукой он забрал и мое тепло. Я словно разделилась на две части — одна отчаянно хотела убежать, а вторая — чтоб эти странные объятия длились дольше.

Как во сне, я медленно подняла руку и коснулась его волос, провела по ним, чувствуя их мягкость и неожиданную теплоту. Это движение было почти инстинктивным, словно в ответ на ту часть меня, которая не хотела уходить, не хотела, чтобы этот момент закончился. Моя рука едва ощутимо задержалась, пальцы слегка запутались в его волосах.

Александр не двигался. На мгновение я ощутила, как он задержал дыхание, и в тишине эта пауза стала почти осязаемой. Я хотела что-то сказать, что-то объяснить, но слова не находили формы. Странная тишина повисла между нами, казалось, всё вокруг замерло. Я ощущала, как сердце медленно бьётся в груди, отдаваясь гулким эхом.

Наконец, он чуть приподнял голову, его глаза встретились с моими. Взгляд был удивлённым и чуть растерянным, как будто он не ожидал этого прикосновения. И в тоже время ему нравилось то, что я делала. Он не убрал моей руки, не сделал никакого движения, словно не желая разрушить этот хрупкий момент. Я осознала, что, несмотря на всю свою усталость и твёрдость, он был человеком, которому, возможно, тоже нужно было тепло, близость — хоть ненадолго.