Страсти по Фоме. Книга 1 (СИ) - Осипов Сергей - Страница 15

— Мы будем в буфете…

— Похоже у тебя везде свои люди, — заметила Ирина.

— В буфете все люди мои… братья.

Откуда ей было знать, что это действительно так, когда он уже выпил полбутылки коньяка и побывал под «скорой помощью».

Потом был «банкет» в не отремонтированном буфете с Офелией, Лаэртом, Розенкранцем и Гильденстерном, парой могильщиков вместе с Сашком и кем-то еще, кого Фомин не знал. Пили, как водится в Москве и ее необозримых окрестностях, за «как и зачем жить», то есть просто так… за истину.

— Я милого узнаю по походке! — развела руками Офелия, в миру Валерия Чашникова, когда увидела Фомина. — Сколько лет, сколько бед?.. Где ты пропадал?

— Да вот, Гамлета ждал, — усмехнулся Фомин.

— Дождался! — подал голос Лаэрт, брат Валерии не только на сцене, что в театральном мире случается крайне редко.

— Вот только скажи что-нибудь! — угрожающе прошептала Валерия.

Лаэрт комично поднял руки: молчу, безумная!..

— Ну, давайте знакомиться! — сказала Валерия. — Тебя мы знаем как отъявленного

— А это Ирина, — представил Фомин. — Ирина, позволь тебе представить…

Хлопнуло шампанское. Спецназовцы разлили. Сашок поднял стакан.

— За знакомство и за все хорошее! — провозгласил он.

Ирина, слава богу, быстро сомлела от близости настоящих актеров, к тому же не совсем остывших после сцены, и скоро перестала дуться на него. Более того, она попала под опеку Лаэрта (Геннадия) еще и модного киноартиста и вообще обо всем забыла. Потому что оказалось, что они с Геннадием учились в одной школе, правда, в разное время.

— Этого не может быть! — повторяла Ирина восторженно.

— Может! — уверял ее Геннадий, и Фомин ему верил, потому что с Лаэртом учились в одной школе все красивые женщины, оказавшиеся к нему ближе трех метров. Стоило только сказать: я вас где-то видел, вы в какой школе учились? — и все.

— Вы помните как горела химическая лаборатория? — спросил Геннадий.

Ну, в какой школе не горела лаборатория?

— Помню! — почти с ужасом пролепетала Ирина.

— Я поджег! — признался Геннадий.

Компания, меж тем, не по-детски выпивала, обрывочные разговоры о политике, скандалах, ценах, дачах и детях вспыхивали, как это бывает обычно, и тут же затихали, обрываясь то смехом, то тостом.

Валерия подсела к Фомину.

— Совсем позабыл, не заходишь! — шутливо посетовала она.

— А! — махнул рукой Фомин, и приготовился чистосердечно врать. — Я и сегодня-то случайно: весь в бегах, каких-то хлопотах… к вечеру сил не остается никаких.

— У тебя-то?

— А что я — железный?

— Насколько я знаю, да!

— Так, Офелия, ты опять сходишь с ума, здесь дети…

Он показал на Ирину. Та, увлекшись, ничего не слышала.

— Ну, если ты не заходишь, приходиться мне сходить!.. Кто эта девочка?

— Вместе работаем.

— Как удобно ты устроился! Небось, начальник ее?

— Нет, она — мой.

— Что-то не похоже на тебя.

— Схожу с ума вместе со страной.

— Ты так странно пропал: никому — ничего, и вообще сильно изменился, то ли еще более рыжим стал, то ли глаза — совсем бессовестными, в общем, совершенно наглая физиономия!

— Это от пития, Лерочка!

— Чего так?

— Долго рассказывать.

— А ты не спеши.

— Ну что ты в самом деле?.. Авария, головные боли, ну и все прочее, причин у алкоголика хватает.

— Все время хочу тебя спросить, почему ты ушел? Из-за тех фокусов, что стали твориться?

— Да нет, говорю же — авария…

— А все думали, из-за того, что ты чуть дядю Женю не убил. Как все-таки вышло, что бутафорский пистолет выстрелил?

— А я откуда знаю?

— Ну хорошо, а пушка в зал? Всех бутафоров выгнали, но ведь это только из-за тебя произошло. Ведь это ты?.. Как?

— Игра воображения, — усмехнулся Фомин.

Действительно, перед самым уходом с Сати, с ним стали твориться всякие чудеса, наподобие тех, что рассказала Валерия. Стоило ему вообразить что-нибудь в азарте и тупая бутафорская шпага превращалась в смертельное орудие.

— Хороша игра!.. Так ты поэтому ушел?.. (Фомин засмеялся)… Ну, ладно! Вот тебе мой телефон…

Валерия быстро чиркнула на обратной стороне чьей-то визитки, лежавшей на столе.

— Попробуй только не позвонить! — пригрозила она. — А вообще, в любое время!

— Спасибо!

— Не позвонишь, — выдохнула она дым. — Почему ты ушел, ведь у тебя талант от Бога? Это несправедливо: такие как ты уходят, а бездари остаются!

— Лера, перестань! Когда есть такие актеры как дядя Женя, даже говорить об этом неудобно. Где он, кстати? Что-то я его не видел сегодня.

— Здра-авствуйте!.. — Она удивленно посмотрела на Фомина. — Ты уже совсем… и газет не читаешь?

— Уехал что ли?

— Фомушка! — застонала Валерия, будто снова входя в роль сумасшедшей. — Счастливый ты наш! Умер дядя Женя — уехал далеко-далеко, уж скоро год!..

Газеты надо читать, подумал Фомин, и телевизор. Более дурацкого положения было трудно представить. Все знали, что дядя Женя был его наставником, другом, несмотря на разность возрастов, они везде появлялись вместе, разыгрывая, порой, совершенно немыслимые сцены, будь то подмостки или пивная. Причем, Джин, как его называли близкие, был гораздо большим хулиганом, чем он, потому что был великим актером и невероятного обаяния человеком, душой общества, театр держался на нем, и вот…

Фомин вернулся из подсобки буфета с бутылкой коньяка. Дядя Женя пил только коньяк, если были деньги. Все на минутку стихли, присоединившись к ним. Выпили молча, без тоста. Потом всех как прорвало. Фомин узнал, что за этот год умерло сразу три человека. Голенищев — старая гвардия, Попов, двое лежат в больнице: что-то очень серьезное, но непонятно что, в общем какой-то мор. Колосник сорвался, работника сцены в лепешку, хорошо после репетиции, а то бы трупов было гораздо больше… Режиссер лютует, да и денег нет, о таких вещах, как покой и антреприза и не вспоминают…

— Николая, вон!.. — Сашок кивнул в сторону Розенкранца. — Он у нас недавно, и то всего вдоль и поперек изрезали, ничего понять не могут! Три месяца валялся!

— Погодите, погодите! Но дядя Женя-то был здоров как бык!

— Да в том-то все и дело! — пьяновато воскликнул Сашок. — А остальные овцы, думаешь? Я тебе говорю напасть какая-то!.. Мы все умрем!

— Так, ну-ка, прекрати!.. — Валерия встала, оглядела стол. — Хватит! Снова сопли будете размазывать два дня! Мы-то, в конце концов, еще живы! Или нет? Где вино?

Сашок принес еще водки в доказательство торжества жизни. Присоединилась еще одна группа, гулявшая до этого где-то в гримерных, стало шумно, суетливо…

— Слу-ушай!.. — Фомина, притихшего в уголке дивана, обнял Сашок, за тот час, что пролетел, компания преобразилась — ничего связного, все развязное.

— Я тут все время думаю: вот живем, живем, а потом… пр-р!..

Сашок уже был изрядно пьян и потому естественен, то, что происходит с человеком потом он изобразил громко и натурально.

— Зачем живем-то, а, Валерка? — качнулся он уже к Чашниковой.

— Не знаю, Сашенька! Ты у мужчин спрашивай, они решают главные вопросы.

В голосе ее чувствовалась насмешка. Несмотря на это, Николай, Розенкранц, который сидел справа от нее и кому, собственно, она адресовалась, принялся отвечать. За столами все были как раз в том состоянии, когда любые проблемы, в том числе и онтологические, решаются ко всеобщему удовольствию или мордобою, что, впрочем, одно и то же.

— Я думаю, что человек живет до того момента, пока не выполнит свою задачу в этом мире. Выполнит, и привет! — сказал Николай.

— Это какую же задачу выполнил Толян, когда на него колосник упал? — удивился Сашок.

— Ты не понял, Саш! Его задача была не в том, чтобы поставить декорацию под колосником, а вообще, в жизни, понимаешь?

— Ни хрена себе, ты задачу выполнил, все чин по чину, а на тебя — колосник! Ну, раз выполнил, нельзя ли как-то поаккуратнее… поблагодарить? — не унимался Сашок.