Они принадлежат всем. Для диких животных места нет - Гржимек Бернгард - Страница 58

К слову сказать, река Семлики получила свое название по чистому недоразумению. Один из первых белых, проникших в эти места, спросил у местного жителя, как называется река. А тот, не понимавший языка, на котором к нему обратились, ответил: «Сем лики», что означает нечто вроде «не понимаю» или «не знаю».

Мы все же решили рискнуть и устроить небольшую вылазку в степь на своей капризной машине, которую мы за это время кое-как подлатали. Авось выдержит! Нужно же нам наконец поснимать кафрских буйволов и слонов. Для этой цели мы сняли с кузова брезентовый каркас, сгрузили бочки с бензином и всю остальную поклажу, а вместо этого привинтили к полу тяжелый штатив киноаппарата, чтобы камеру можно было поворачивать во все стороны.

Ho уже через три километра мотор заглох, и машина остановилась посреди степи. Михаэль откинул капот и исчез под ним, снаружи остались торчать только его зад и ноги. Михаэль за последнее время стал великим специалистом по моторам, у него появилась, я бы сказал, прямо какая-то болезненная страсть к таким делам. Во время многочисленных починок нашей машины в авторемонтных мастерских он ни на шаг не отходил от механиков и действительно кое в чем поднаторел. Вот и сейчас ему удалось выяснить, отчего заглох мотор: весьма странной формы деталь, являющаяся, по его словам, бензиновым насосом, оторвалась от основания и свободно болталась из стороны в сторону. Вчера я уже обращал его внимание на то, что эта штука подозрительно качается, но он мне тогда с апломбом объяснил, что ей так и положено: ведь существуют же вибрационные аквариумные насосы…

Теперь же выяснилось, что у бензинового насоса мало общего с аквариумным. Просто-напросто единственный болт (вообще-то их должно быть два), крепящий эту штуковину к мотору, расшатался и выпал по дороге. Но где здесь, посреди саванны, раздобыть ему замену? Мы внимательно осмотрели всю ходовую часть машины в надежде найти какой-нибудь подходящий болтик, без которого можно было бы обойтись и который мы могли бы вынуть. Но все они оказались либо больше, либо меньше — ни один из них не подходил к нарезке бензинового насоса.

В отчаянной ситуации принимаешь отчаянные решения. Ни слова не говоря, я поворачиваюсь и иду назад тем путем, которым мы только что проехали. Взгляд мой пристально шарит по земле. Так я обследую метр за метром и… чудо свершается! Пройдя полкилометра, я нахожу этот болт прямо между колеями, проделанными нашей машиной. Теперь мы снова смогли плотно привинтить бензиновый насос к мотору. Правда, часть бензина из-за отсутствия второго болта все время вытекала. Но зато мы теперь хоть знали, почему эта машина жрет такую уйму горючего!

В прошедшую ночь нам не удалось уснуть из-за комаров, которые нас прямо изводили. Долгое время я терпел, прислушиваясь к их воинственному звонкому пению и напряженно ожидая, куда же они укусят. Но потом мы встали и вышли на воздух. Луна светила так ярко, что прямо слепила глаза. Наверху, в горах, полыхал лесной пожар, одна из вершин вулканов Киву светилась.

На следующую ночь Михаэль запланировал съемку восхода луны. Камеру с телеобъективом он установил на штатив заранее в кромешной тьме. Я отошел от него не дальше чем на 20 метров и пытался при помощи специального аппарата ночного видения различить что-нибудь в темноте. При этом мы продолжали вполголоса переговариваться между собой.

Спустя некоторое время мне показалось странным, что Михаэль ничего не отвечает, хотя я слышал, как он возится совсем близко от меня. Когда же я решил к нему подойти, то обнаружил, что все это время обращался вовсе не к Михаэлю, а к большому бегемоту, который тем временем вклинился между нами и спокойно пасся на траве. Оказывается, и Михаэль также все время бросал реплики в сторону этого бегемота, не получая никакого ответа…

Я испытываю определенную слабость к бегемотам, поэтому мы их неоднократно посещали и позже в самых отдаленных уголках родины этих животных. На некоторых реках, например на Ручуру или Руинди, их так много, что на каждые 16–20 метров приходится по бегемоту.

В своей книге «Мы жили среди бауле» я рассказывал, что каждая семья бегемотов рассматривает определенный отрезок реки как свою собственность, что бегемоты по ночам боком поднимаются по высоким, вытоптанным в отвесном берегу ступеням и тропам и отправляются пастись на свой «семейный» участок земли. Такой участок в виде узкой длинной полосы тянется от берега в глубь степи, и пастись на нем разрешается только членам данной семьи.

Когда я три года назад в бывшей Французской Западной Африке понаблюдал за живущими в реке Бандаме бегемотами, то увидел, по каким отвесным склонам способны взбираться эти колоссы. Вернувшись в свой Франкфуртский зоопарк, я смог наконец нашему огромному самцу бегемоту Тони предоставить возможность стать отцом семейства. До этого момента он в течение 14 лет жил одиноким холостяком в своем заточении.

Дело в том, что во время постройки слоновника 100 лет назад наши зоологи еще не подозревали, что у бегемотов и в неволе может появляться потомство. Поэтому они рассчитали размеры отапливаемого внутреннего бассейна только на одного бегемота. Поскольку они думали, что такая неповоротливая махина только с большим трудом сможет вылезать из воды на сушу, ступени сделали плоскими и весьма широкими, так что они заняли почти половину бассейна. Когда же я вернулся, то распорядился выломать эти ступени и вместо них (игнорируя все доводы служителя) встроить совсем отвесную лестницу с короткими и высокими ступенями. Теперь бассейн вмещал вдвое больше воды, и я смог отправиться на поиски невесты для Тони. Вскоре таковая нашлась в лице нюрнбергской Гретель, которую и поселили в этот обновленный двухместный бассейн. С тех самых пор Гретель регулярно приносила потомство. Франкфуртские бегемоты живут теперь во многих зоопарках мира, даже в африканских.

При этом в зоопарке можно увидеть кое-что такое, за чем на воле никогда не удается понаблюдать. Так, например, только в зоопарке удалось провести наблюдения за появлением на свет хорошеньких бегемотиков. Детеныш появляется на свет под водой, дрыгает во все стороны своими ножками, пока не встанет всеми четырьмя на твердое дно. Затем он сейчас же отталкивается и всплывает, чтобы набрать в легкие воздуха. Это первое, что такой новоявленный гражданин бегемочьего племени обязан проделать.

Итак, примерно через час после захода солнца из рек вылезают бегемоты и карабкаются вверх по отвесным склонам к своим пастбищам. Используют они при этом тропы, пробитые ими самими и их предками в течение многих лет и даже десятилетий. Отдельные тропы так глубоко врезались в твердый грунт береговых откосов, что толстым бегемотам с их круглыми животами приходится иногда с трудом протискиваться по ним наверх. Это заметно по следам тины и ила, оставляемым ими по краям стенок таких узких проходов.

Между пасущимися бегемотами можно спокойно разгуливать. Во всяком случае мы расхаживали между ними и даже снимали их при этом со вспышкой — и они ничего, продолжали спокойно пастись. Подпускали они нас к себе на расстояние до 15 метров, потом степенно удалялись.

Этого не скажешь о кафрских буйволах. Ночью мы осветили карманным фонариком небольшое стадо и увидели, как отраженным светом вспыхнули, словно маленькие зеркальца, их глаза. Разумеется, нам захотелось и буйволов тоже сфотографировать при вспышке, и мы начали медленно и осторожно к ним приближаться. После вспышки, когда нас самих на несколько секунд полностью ослепило, мы услышали громкий топот копыт: буйволы явно решили на нас напасть и бешеным галопом мчались в нашу сторону. Нам тут же припомнились все веселенькие истории, рассказанные нашим провожатым Мариносом, которого кафрский буйвол несколько раз подбросил в воздух. Недолго думая, мы кинулись бежать. Хорошо еще, что мы не побросали при этом наших фотоаппаратов!

На другое утро нам удалось выяснить по их следам, что буйволы бежали вовсе не к нам, а хотели нас обогнуть, чтобы получше рассмотреть и учуять с наветренной стороны.