Напролом - Френсис Дик - Страница 32

– Вот именно.

Она поставила папку на место.

– Что-нибудь еще? Чем могу быть полезна?

– Нельзя ли мне встретиться с Сэмом Леггатом, редактором "Знамени"?

Она издала нечто среднее между кашлем и смешком.

– С Сэмом Леггатом? Нет, нельзя.

– Почему?

– Он носит бронежилет.

– Что, в самом деле?

– Нет, образно выражаясь.

– Вы его знаете?

– Конечно, знаю. Хотя не могу сказать, что люблю. До того, как он перешел в "Знамя", он был политическим обозревателем в "Фактах". И всегда думал, что на Флит-стрит его бог послал. Он язва от природы. Они со "Знаменем"

– близнецы-братья.

– А по телефону ему позвонить нельзя? – спросил я.

Она покачала головой, удивляясь моей наивности.

– Сейчас они печатают первый выпуск, но он наверняка готовит второй.

Что-то добавляет, что-то меняет. Он сейчас бы не стал разговаривать даже с самим Моисеем, не то, что с каким-то... попрыгунчиком.

– Ну вы могли бы сказать, что вы – секретарь вашего редактора и что дело срочное, – предположил я.

Она изумленно уставилась на меня.

– А зачем это вдруг я стану это делать?

– Ну чтобы оказать мне услугу.

– Ничего себе! – она моргнула своими голубыми глазами.

– Услуга за услугу, – продолжал я. – Я вам этого не забуду. Это, я показал кассету, – разумеется, тоже идет в счет.

– Вместе с телефонным звонком, – сказала ;она, – это будет уже две услуги.

– Да, конечно.

– Так вот как вы выигрываете скачки! – усмехнулась Роза и, не дожидаясь ответа, повела меня обратно, но на этот раз не в комнату с телевизором, а в небольшое помещение, где было только несколько кресел, стол и пара телефонов.

– Здесь мы берем интервью, – сказала Роза. – А обычно здесь никого не бывает. Я не хочу, чтобы кто-то слышал этот разговор.

Она опустилась в одно из кресел. Ее облик был исполнен экзотической чувственности, при том, что держалась она с буржуазной пристойностью, но за этим причудливым фасадом скрывалась обычная ранимая и эмоциональная женщина.

Она потянулась к телефону, звеня браслетами.

– У вас будет в лучшем случае секунд десять, – предупредила она. Леггат сразу поймет, что вы не тот, за кого себя выдаете. Наш редактор родом из Йоркшира, и по его говору это до сих пор заметно.

Я кивнул.

Роза сняла трубку городского телефона и набрала номер "Знамени", который знала наизусть. После минутного вранья, которое сделало бы честь любому ирландцу, она молча передала трубку мне.

– Привет, Мартин, – неприветливо сказали в трубке. – Что случилось?

– Оуэн Уаттс оставил свои кредитные карточки в саду Бобби Аллардека, – медленно и отчетливо произнес я.

– Чего? Не понял... – в трубке наступило молчание. – Это кто?

– Джей Эрскин, – продолжал я, – оставил там же свой пропуск в пресс-клуб. Куда мне следует доложить об этих потерянных вещах? В профсоюз журналистов, в полицию или моему депутату парламента?

– Кто это? – повторил Леггат.

– Я говорю из редакции "Глашатая". Либо вы согласитесь принять меня у себя в офисе, либо в "Глашатае" появится новая сенсационная публикация.

Наступило долгое молчание. Я ждал. Потом Леггат сказал:

– Я вам перезвоню. Дайте ваш номер.

– Нет, – сказал я.

– Теперь или никогда.

На этот раз пауза была значительно короче.

– Хорошо. Подойдете на проходную. Скажете, что вы из "Глашатая".

– Сейчас буду.

Не успел я договорить, как он швырнул трубку. Роза смотрела на меня так, словно сомневалась, все ли у меня дома.

– С редакторами так не разговаривают, – указала она.

– Ну я же на него не работаю. И, знаете, за свою жизнь я научился не бояться людей. Лошадей я отродясь не боялся, но с людьми как-то сложнее.

– Люди опаснее, – серьезно сказала она.

– Да, конечно. Но мягкостью от Леггата ничего не добьешься.

– А чего вы хотите? – спросила она. – И что это за сенсация, которую вы обещали сообщить "Глашатаю"?

– Да ничего особенного. Просто кое-какие грязные подробности о способах, которыми "Знамя" добывало сведения об Аллардеке для "Частной жизни".

Она пожала плечами.

– Вряд ли мы бы это напечатали.

– Может быть. А есть ли что-то такое, перед чем остановится репортер, ищущий сенсации?

– Нет. Он залезет на Эверест и в сточную канаву, пойдет под пули, куда угодно – лишь бы там пахло скандалом. Мне в свое время самой пришлось повоевать и с врачами-шарлатанами, и с коррумпированными муниципалитетами, и со всякими сумасшедшими сектами. Я видела куда больше грязи, голода, нищеты, трагедий, чем мне хотелось бы. Мне приходилось просиживать ночи с родителями убитых детей, я была в поселке спасателей и видела их вдов... А теперь какой-то дурак хочет, чтобы я сидела в золоченом креслице и сюсюкала над тем, какие юбки носят теперь в Париже! Я никогда не была дамской журналисткой и не собираюсь становиться ею теперь, черт возьми!

Она остановилась, неловко улыбнулась.

– Это все мой проклятый феминизм, извините.

– Скажите, что не возьметесь за это, и дело с концом, – посоветовал я. – Если это понижение в должности, откажитесь. Вы для этого достаточно известны. Никто не ожидает, что вы будете писать о моде. И, честно говоря, по-моему, вам и не стоит этого делать.

Она внимательно посмотрела на меня.

– Нет, конечно, меня не выкинут, но этот новичок – шовинист, и жизнь при нем станет куда сложнее.

– Ничего, – сказал я, – у вас есть имя. Покажите свои знаменитые ядовитые зубы. Небольшая толика яду может творить чудеса.

Она встала, потянулась, положила руки на свои бедра, стянутые тяжелым поясом. Вид у нее был как у амазонки, собравшейся на битву, но я по-прежнему чувствовал внутреннюю нерешительность. Я тоже встал – мы были почти одного роста – и поцеловал ее в щеку.

– Братский поцелуй! – сухо сказала она. – И это все?

– Но вы ведь этого и хотели, не правда ли?

– Да, – ответила она, слегка удивленная. – Вы правы, черт возьми!

Здание редакции "Ежедневного знамени", расположенное неподалеку от "Глашатая", то ли было выстроено значительно позднее, то ли переделано в соответствии с ультрасовременными весами.

В фойе красовался фонтан, под потолком висели светильники, состоящие из вертикальных стеклянных трубочек, испускавших свет из нижнего конца. Мраморный пол, футуристские диваны и стол охраны, за которым сидели четверо широкоплечих парней в устрашающего вида униформе.

Я сказал одному из них, что пришел из "Глашатая" и мне нужен мистер Леггат, побаиваясь, что сейчас меня вышвырнут на улицу пинком под зад. Но этого не случилось. Охранник сверился со списком, лежавшим у него на столе, и направил меня наверх с тем же отсутствием интереса, какое я встретил на более дружелюбной территории.

Наверху тоже все было не так, как в "Глашатае". Стены, выкрашенные в оранжевый цвет с красными пятнами, ярко-зеленые пластиковые столы, агрессивно-оранжевый палас с красными зигзагами. Неудивительно, что у них слово "ярость" на каждой странице.

В кабинет Сэма Леггата вела дверь матового стекла, на которой было крупными белыми курсивными буквами написано: "Редактор". Пониже такими же буквами помельче предлагалось позвонить и подождать.

Я нажал кнопку звонка и стал ждать. Вскоре дверь зажужжала и отворилась на несколько дюймов. Может, Сэм Леггат и не носил бронежилета, но, тем не менее, меры предосторожности, предпринятые им против нежеланных посетителей, были впечатляющими. Я отворил дверь, и передо мной предстал еще один образчик дурного вкуса: черный пластиковый стол, красные обои с геометрическим узором, зеленый ковер в крапинку. Если бы мне пришлось работать в такой обстановке, я бы, наверно, взбесился.

В кабинете было двое мужчин без пиджаков, которых эта "радуга", видимо, не смущала. Один – коренастый коротышка с волосами песочного цвета, другой – повыше, сутулый, очкастый, начинающий лысеть. Обоим было под пятьдесят. В углу сидел третий человек, помоложе, в пиджаке. Он больше молчал и слушал.