Слово и дело (СИ) - Черемис Игорь - Страница 32

— Садись, — бросил мне Семичастный, а сам полез на заднее правое сидение.

Это был не представительский класс — у советских лимузинов сзади было побольше пространства для ног, а водителя от пассажиров отделяло звуконепроницаемое стекло. Здесь всё было, как в обычном такси — наверное, поэтому мы тронулись с места в тишине и в тишине же покатились по улице Кирова вслед за кортежем.

— Юра, к парку нас подвези, только не к центральному входу, а сбоку, — вдруг попросил Семичастный.

Парк имени Кожедуба занимал весь правый берег Псёла от Харьковского моста и до той излучины, что дала имя Пришибу. Он был достаточно большим для такого города, как Сумы — пожалуй, даже побольше московского Парка Горького, с которым они появились примерно в одно время, в тридцатые годы. В парке имелись аттракционы — из воспоминаний Орехова я вытащил, что детьми они пробирались на них бесплатно, потому что денег у родителей не было, и работники их гоняли в хвост и гриву, — а скоро обещали построить ещё и колесо обозрения. Ну и стадион местной команды «Спартак» тоже был частью этого парка, занимая козырное место ближе к историческому центру.

Поэтому на «Волге» мы катались недолго — водитель свернул в небольшой переулочек и через несколько минут мы с Семичастным уже шли через настоящий лес по просушенной ранней жарой дорожке.

— И как тебе этот город? — вдруг спросил он.

— Так я отсюда, — объяснил я. — Родился тут, вырос… после армии пригласили в школу КГБ и распределили в московское управление.

Семичастный на мгновение сбился с шага и посмотрел на меня так, словно видел впервые.

— Вот как… — пробормотал он. — Это поэтому тебя сюда отправили?

Не так давно мне пришлось отвечать почти на такой же вопрос полковника Чепака, но сейчас я находился на другом уровне и не был уверен, что моя скрытность могла бы помочь. Но начал я примерно так, как и в той беседе под коньячок.

— Думаю, и поэтому тоже, товарищ генерал…

— Давай без чинов, — отмахнулся Семичастный. — Только время терять, слушая, как ты выговариваешь моё звание… к тому же я уже не в КГБ и не на службе.

— Слушаюсь, Владимир Ефимович…

— Сократи до Владимира — и продолжим, — резко сказал он. — Что значит — «поэтому тоже»?

Я вздохнул.

— Понимаете, мне никто не объяснял причин, по которым было принято решение о моей командировке, — сказал я. — Но, думаю, Сумы появились не случайно, а потому, что я отсюда родом, а вот чем ещё руководствовалось моё начальство — об этом я могу только догадываться.

— Ну-ну, — усмехнулся Семичастный. — Изложи свои догадки.

— Самое очевидное — мои предложения по изменению работы с диссидентами и антисоветчиками показались кому-то слишком революционными, и меня убрали из Москвы, чтобы всё успокоилось.

— Вот как… — повторил он. — И что же это были за революционные идеи?

Говорить или не говорить — вот в чем вопрос. Я извлек из памяти продолжение, которое в январе слышал в исполнении Высоцкого — «Смиряться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье и в смертной схватке с целым морем бед покончить с ними?». Да, в смертной схватке.

— На мой взгляд, они не были революционными, — я с видимым безразличием пожал плечами. — Простое дополнение к уже существующему законодательству, которое позволяет вывести всю эту антисоветскую камарилью из общественной жизни. Вы же слышали про американский закон об иностранных агентах?

— Так это был ты⁈

Неожиданное восклицание Семичастного привлекло к нам внимание нескольких прохожих, но они вскоре прошли мимо, а бывший шеф страшного КГБ чуть смутился.

— Мне Саша рассказывал, когда я в феврале по делам в Москве был, — много тише пояснил он, не расшифровав непонятного «Сашу». — Эти твои иноагенты много шуму наделали в Политбюро, несколько дней спорили — стоит такое делать или нет, так и не решили ничего, отложили вопрос. А оно вон как оказалось… Они вопрос отложили, а тебя сюда засунули…

Тут до меня дошло, что Саша — это Александр Шелепин, друг и соратник Семичастного по комсомольской работе. Шелепин пока сидел в Политбюро ЦК КПСС и должен был быть в курсе того, что обсуждают люди, обладающие высшей властью в 240-миллионной стране. Таких «комсомольцев» вроде было несколько, но большинство уже разъехалось — кто на Украину третьим первым замом предсовмина, а кто и послом на другой конец света.

— Про Политбюро не знал, — сказал я. — Не думал, что моя записка дойдет до таких вершин.

— Это большое изменение законодательства, — ответил Семичастный. — Его нельзя оставить на уровне обычных исполнителей. Поэтому и подняли вопрос там. Но осторожничают… они всегда осторожничают. Но это значит, что Андропову… ты же по линии КГБ записку подавал?

— Да.

— Понятно. Тогда будь уверен, что Андропову твоя идея пришлась по душе.

Я мысленно хмыкнул — возможно, именно поэтому я ушёл с повышением в Сумы, а не с понижением — в Анадырь.

— Мне об этом никто ничего не говорил, — с легкой обидой сказал я. — Начальник отдела вызвал и показал приказ о командировке. То, что это ссылка, было понятно, а остальное… об остальном можно было только гадать.

— Ты в целом в правильном направлении шёл, — похвалил меня Семичастный. — А ещё что?

«И этот туда же».

— Не знаю, — честно признался я. — В январе у меня было несколько дел… помимо обычной текучки. Диссиденты, Петр Якир среди них… но там ничего толком не получилось… ещё с Высоцким познакомился, хотя и шапочно…

Высоцкого Семичастный пропустил мимо ушей, и мне не пришлось рассказывать о том, что я переспал с любовницей этого актера, а вот диссиденты во главе с Якиром его заинтересовали. Я сделал очень краткую выжимку тех событий, но и она заняла минут десять, за которые мы успели выйти на набережную.

— Это не выглядит чем-то серьезным, — резюмировал он. — Обычная работа, к тому же с санкции руководства, за такое не наказывают, хотя… За пять лет в Комитете многое могло поменяться. Или нет?

Я понял, что Семичастный всё-таки скучал по своей прежней должности и к деятельности преемника относился ревниво. Интересно, что будет, если я ему расскажу про будущее и про то, что Андропов дорастет до Генерального секретаря? Но испытывать собеседника такими откровениями не стал.

— Людей у нас стало больше, работы прибавилось, особенно после шестьдесят восьмого года, — пояснил я, и Семичастный с пониманием кивнул. — В остальном мы работаем так, как и прежде работали, а нужны другие методы.

— И какие же?

— Жестче надо быть, — объяснил я. — Иначе эти сукины дети не понимают. Думают, что мы слабые, и имеют на это право, потому что мы с ними нянчимся, как в детском саду. Я говорил с младшим Якиром, он же даже гордится тем, что делает. Боится, конечно, но гордится. Передо мной гордился тайно, не вслух, а перед своими соратниками, наверное, не скрывается. И они ему подражают. Хотя какие там соратники… так, сброд один…