Слово и дело (СИ) - Черемис Игорь - Страница 18

На этом я был вынужден прекратить тешить свою паранойю, потому что добрался до цели этой прогулки — небольшого домика на Пришибе, в котором обитал мой подчиненный, капитан Сухонин, с женой и семьей взрослого сына. Впрочем, у семьи сына был отдельный вход, отчего дом напоминал коммуналку, в которой прошло детство «моего» Виктора.

Глава 7

«Крепче стали стал»

Дом этот Сухонины купили в начале пятидесятых. Там была какая-то невнятная история с отказом от служебной квартиры и выданным вместо неё пособием, которое и помогло заплатить за просторную кирпичную пятистенку с дубовой пристройкой и почти десять соток приусадебного участка. Но я даже вникать не стал во все эти перипетии, поскольку квартирный вопрос портил не только москвичей и не только во времена Булгакова, а этой семье, на мой взгляд, повезло — и исполать им. В этом доме и на этому участке они вырастили трех детей, двое из которых уже давно покинули родные края и теперь жили почти в столицах — одна в Киеве, а второй — в Ленинграде.

Жена Сухонина работала на заводе имени Фрунзе, который в Сумах считался градообразующим, но в невысокой должности. Сын — там же, но уже инженером, мастером участка с перспективой карьерного роста. Сноху своим родителям он нашел там же, не отходя от рабочего места, но сейчас она уже была в декрете, так что скоро мой капитан будет уже дважды дедом — ещё один его внук был коренным ленинградцем в первом поколении и со временем мог, наверное, оказаться в той среде, которая выплеснула из себя Цоя. Впрочем, те времена наступят лишь через десяток лет.

Я же заглянул в этот богом забытый район города по той же причине, по которой меня навестил полковник Чепак — мне нужно было понять, чем живет мой подчиненный, а это лучше сделать в выходной день, заявившись к нему домой с необъявленным визитом.

В Москве подобные визиты не были в ходу, по причине чрезвычайно раздутых штатов в отделах — если бы полковник Денисов начал обходить всех своих подчиненных, он бы потратил на это минимум год, всего лишь добравшись до середины списка. Но поскольку это не входило в его должностные обязанности, а текущую работу делать было надо, то весь процесс происходил бы ещё медленнее и печальнее.

А в Сумах, да при наличии всего двух подчиненных, такое поведение прямо-таки напрашивалось. Полковник Чепак, судя по всему, совместил свой визит ко мне с выполнением просьбы неведомого доброжелателя; я же решил действовать, не дожидаясь новых вводных.

Правда, входить во двор я не стал — там сидел без привязи весьма приличных размеров пёс, а на крыльце бдительно дремали два кота самой бандитской наружности. Пёс залаял не сразу, а лишь после того, как я сделал вид, что собираюсь открыть калитку, и его лай был лаем прилежного сторожа. С первого раза хозяева не вышли, и мне пришлось повторять эту нехитрую операцию ещё дважды.

— Ну чего ты, Богдан? — Сухонин был в домашнем и, кажется, спросонья.

Впрочем, он имел право проводить выходной так, как ему будет угодно. В том числе и в беседе со мной.

— Здравствуй, Григорий Степанович, — крикнул я, привлекая к себе внимание. — Это из-за меня он так, я его вместо звонка использую.

— Так звонок же есть, Виктор Алексеевич, — Сухонин чуть растерялся, но показал в сторону калитки.

Я посмотрел внимательнее — и был вынужден признать его правоту.

— А знаете — не заметил, хотя специально смотрел! Словно кто глаза отвел…

— У нас такое случается… — пробормотал он и прикрикнул: — Богдан, место! — пёс послушно дошел до конуры, забрался внутрь, поворочался и лег, высунув морду и положив её на передние лапы. — Заходите, Виктор Алексеевич, не кусит. Надеюсь, вы не с праздником меня поздравить пришли?

Он кивнул на букет, купленный мной по дороге, и я рассмеялся.

— Нет, что вы! Это вашей супруге. А вам — вот, — я вытащил из-за спины бутылку «перцовки» и демонстративно помахал ею.

Идти к нему с коньяком я почему-то посчитал неправильным.

— Ох, грехи мои тяжкие… — притворно вздохнул Сухонин. — Ну таких гостей мы всегда ждем…

* * *

Пришиб — это такой небольшой райончик Сум на правом берегу Псёла, который вошел в состав города ещё до войны. Слово это означало обрыв над водой, и здесь река делала крутой поворот на юг — правда, чуть выше по течению и ближе к находящемуся на другом берегу парку имени летчика Кожедуба. Впрочем, Псёл вообще был очень извилистым на всём своем протяжении.

Дом Сухонина стоял на тупиковом переулке Луначарского, который был отростком улицы Артема — она отличалась от этого переулка только длиной. Насколько помнил «мой» Орехов, который в этом районе был лишь несколько раз и в нежном возрасте, с улицами тут творился натуральный бедлам — например, между Артёма и рекой были две нитки Криничной улицы. Но сейчас в Замостье — от Харьковского моста через Псёл — всё активно строилось, хотя относительная цивилизация появлялась только сильно восточней, в Химгородке. А здесь царил одноэтажный быт и отчетливо пахло настоящей деревней

Сухонины держали кур и уток, откуда-то доносились звуки, которые мог издавать только сытый хряк, но это могло происходить и у соседей. На виду были очень аккуратные загородки для живности, внутри которых, конечно, стояла настоящая непролазная грязь — я был городским жителем, а вот «мой» Виктор считал, что для утей, как он их называл, это нормально.

Впрочем, я пришел сюда не наводить критику методам хозяйствования, тем более что большая часть домашних забот лежала на плечах жены Сухонина — худенькой женщины, постаревшей раньше времени. Но для этого поколения подобное было в порядке вещей — мать Орехова тоже выглядела гораздо старше своих лет.

Но с домом эта женщина справлялась на отлично. Поздоровавшись и приняв от меня букет и дежурные поздравления, она тут же занялась организацией стола, на котором, как по волшебству, появились разносолы ничуть не хуже тех, что подавали на обкомовском мероприятии. В моём холодильнике таких точно не водилось. Только жареную картошку она лишь подогрела — но я совершенно не был в обиде на такое небрежение собственной персоне со стороны жены подчиненного, поскольку точно знал, что вкуснее блюда на свете нет.

— Большое хозяйство у вас, Григорий Степанович, — сказал я, когда мы выпили первую рюмку. — Тяжело с ним, наверное?

— Ерунда, Виктор Алексеевич, — отмахнулся он. — Вот раньше — и кури, и гуси, и пяток коз, чтобы детям молоко, значит, и две коровы. И трое малых на загривке, хотя они у нас работящие росли, с детства помогали. Ничего, выдюжили… а сейчас — не хозяйство, а баловство, чтобы свежатинка не переводилась. Сын со снохой тоже не торопятся обрастать, лучше, грят, отдохнем лишний раз… а где столько устают, чтобы лишний раз отдыхать — не признаются…

В речи Сухонина иногда встречались странные словечки неопределенного происхождения. Впрочем, я уже понял, что он изображал эдакого простака из народа, хотя у него за спиной была не только школа милиции, но и юридический факультет Харьковского государственного университета, который он окончил заочно. Но ему, наверное, было выгодно, чтобы начальство и сослуживцы не воспринимали его излишне серьезно — и я думал, что эта привычка у него появилась ещё во время службы в милиции. В принципе, правильный подход, помогающий избежать многих проблем и лишних хлопот. Но я нисколько на его счет не обманывался.