Воспитанница любви - Тартынская Ольга - Страница 25

– Конечно, надо выходить за Алексеева, – вдруг с твердостью повторила она. – Тогда и маменьке и Сашке помогу. Сашка выучится…

И хотя решение уже было принято ранее, бедная девушка не смогла удержаться от слез. Однако она быстро справилась с собой и отдалась в руки судьбы. К вечеру Вера заметно взволновалась: она ждала с минуту на минуту явления Алексеева. «Последний шаг, – лихорадочно думала Вера, – жребий брошен!» Она готовилась дать согласие и тем самым принести себя в жертву судьбе.

Когда сидели за ужином, услышали с улицы звон бубенцов. Чей-то экипаж остановился у дома, в передней раздались торопливые шаги. Вера глубоко вздохнула: «Ну вот и все! Это Алексеев». Дверь столовой распахнулась, на пороге стоял сам не свой в распахнутой шубе и с всклокоченными волосами Андрей Вольский. Он глухо произнес:

– Евгений умирает.

Глава 11

Вольский

Больного гнилой горячкой Евгения привезли в Москву умирать. Находясь в сознании, несчастный юноша призвал к себе друзей для прощания. Лакей провел их по темным комнатам в спальню больного, на пороге встретила заплаканная дама со следами исключительной красоты на лице. Это была мать Евгения. Она коротко взглянула на княгиню и тихо произнесла:

– Он звал вас. Сейчас там батюшка, подождите, – и вновь исчезла в комнате.

Княгиня присела на оттоманке и замерла. Вольский, не произнесший ни слова за весь путь, метался по комнате, кусая губы. Вера дрожала от волнения и страха. За дверью слышалось монотонное бормотанье, пение. Свершалось таинство елеосвящения, заключающее земной путь юного поэта. Вера тихо заплакала, думая об этом. Почему он, Евгений? Почему именно этот светлый, юный, красивый человек? Он не грешил, верил в Бога, был добр. Да, он болел, но в это никогда не верилось. Теперь же слово «смерть» заставило всех содрогнуться, столь вопиюще было несоответствие прекрасной юности и этого страшного слова.

Пение прекратилось, от двери донеслось:

– Мужайся, дочь моя. Христос воинство собирает, сын твой ангелом станет, ведь и нагрешить не успел. Чистая душа!

Из комнаты вышла, шатаясь, Арсеньева, ее поддерживал молодой священник с аскетическим скорбным лицом. Арсеньева обратилась к присутствующим:

– Войдите, он ждет вас.

Вера прижала ко рту ладонь, чтобы не закричать и не зарыдать вслух. Княгиня постояла немного, закрыв глаза и собираясь с силами, затем двинулась вслед за Вольским. В спальне было душно от множества свечей и горящих лампад, пахло ладаном. Лицо Евгения, по-прежнему бледное и прекрасное, изрядно осунулось, глаза светились необыкновенно, будто излучали последний свет души. Он попытался улыбнуться, задыхаясь, и произнес едва слышно:

– Глупо вышло… Простудился в дороге… На почтовой станции… выскочил на мороз…

Княгиня прошептала:

– Молчите, молчите, – и припала губами к его руке.

Вера плакала, не пряча слез. Евгений протянул ей руку и слабо пожал.

– Прощайте… Живите… счастливо… – по губам его прочла Вера.

Вольский склонился над умирающим и едва расслышал:

– Маменьку… не оставь… будь с ней сейчас…

Вольский кинулся выполнять просьбу. Вера поняла, что нужно оставить княгиню наедине с умирающим. Он желал этого. Девушка бросила последний взгляд на несчастного поэта, силясь запомнить его черты навсегда, и выскользнула вон. Она принялась жарко молиться об этой светлой душе. Плакала и молилась, уже не помня себя, вся уйдя в страстную молитву… Она не помнила, сколько прошло времени, и вернулась к действительности лишь после того, как из спальни Евгения вышла бледная как полотно княгиня. Она прошептала:

– Евгения больше нет, – и сползла по стене на пол.

И уже смутно помнилось Вере, как кричала Арсеньева: «Нет! Мальчик мой, мальчик мой! Нет!» – как бегала горничная за нюхательной солью, как Вольский, до крови закусив губу, больно колотил кулаком в стену… Повинуясь естественному порыву, Вера бросилась к нему и забилась в рыданиях, крепко прижимаясь к его груди. Вольский враз как-то обмяк и, обняв девушку, заплакал, как ребенок…

Последующие дни тоже будто подернулись пеленой. Билеты с траурной каймой, черные платья, завешанные зеркала. Сквозь туман припоминалось, как отпевали бедного поэта в церкви, полной народу. Трогательная речь молодого архиерея заставила плакать всех присутствующих. Последний поцелуй, запечатленный на холодном лбу. Арсеньева, не отходящая от гроба, вмиг поседевшая, не отрывала глаз от сына, будто любовалась им, заботливо поправляла пряди его волос. Вере запомнилась еще бульварная молодежь, архивные юноши, которые искренне скорбели об утрате товарища, как несли они гроб на своих руках от катафалка до могилы в Симоновом монастыре.

Потом бесконечные вечера, и княгиня, монотонно повторяющая, держась за виски:

– Пусто. Господи, как пусто!

Вольский проводил матушку Евгения к нижегородским родственникам – Вера знала это от Алексеева. Андрей не появлялся в доме княгини; здесь воцарились скорбь и тишина. Княгиня наконец решилась ехать в Италию. Ее здоровье пошатнулось, мигрени мучили беспрестанно, а более – тоска. Тоска гнала ее из отечества куда глаза глядят, однако выяснилось, что опекун не позволяет везти с собой Веру. Необходимо было решиться на брак с Алексеевым. Иван Иванович в эти траурные дни не беспокоил Веру, и она решилась первая заговорить с Алексеевым и окончательно объясниться.

Произошло это в один из таких унылых вечеров, когда княгиня без цели бродила по дому, отдавая ненужные приказания, а потом заперлась у себя с бутылкой шабли. Приехавший Алексеев, которого принимали как домашнего, обнаружил в столовой за ужином Веру в обществе одной из старых тетушек княгини. Девушка сообщила ему, что желает поговорить наедине, и они отправились в гостиную. Страшно было начинать. Вера слегка прокашлялась и, подавив дрожь в голосе, произнесла:

– Остается ли в силе ваше предложение, Иван Иванович? Вы ведь понимаете, о чем я говорю?

Алексеев повозился на стуле и ответил:

– Да уж, я не отступаю от своего слова.

Вера облегченно вздохнула.

– Желаете ли вы возобновить наши переговоры?

Алексеев с подозрением глянул на Веру:

– Уж не в омут ли головой решили-с?

Вера задрожала.

– Если вы раздумали, так и скажите. Я не собираюсь навязываться вам!

Алексеев покряхтел:

– Не хочу после трясти рогами подобно моим сослуживцам. Женятся на молоденьких, а они их награждают сим головным убором.

Вера вспыхнула:

– За кого вы меня принимаете? Вы пользуетесь моей беззащитностью. Это так подло! – И она расплакалась.

– Да полноте, никто вас не оскорбляет. Сочту за честь. Только имейте в виду, – в глазах Алексеева блеснул злой огонек, – этого красавчика, господина Вольского, я в свой дом и на порог не пущу. Глядите сами.

Вера кивнула, горько думая: «Если он теперь со мной так груб, то что же будет после свадьбы?» Алексеев поднялся, поправляя сюртук.

– Так я могу доложить княгине, что мы сладили?

Вера еще раз кивнула, шмыгая носом.

– Их светлость лучше не беспокоить: недовольны будут-с! – раздалось от двери.

Конечно, это Малаша, верная себе, подслушала весь разговор и, не выдержав, встряла. Алексеев счел нужным откланяться:

– Ну, до утра подождем, авось мир не перевернется за одну ночь.

Напрасно Иван Иванович так думал.

Вечер закончился печально. Вера прощалась со всем, что она любила, прекрасно понимая, на какую неволю обрекла себя. Следовало убрать подальше портрет Вольского или вовсе вернуть его княгине. А как теперь без него? Права безутешная княгиня – пусто. Евгений ушел навсегда, с Андреем тоже надо расстаться навеки, будто и он умер. Да, для несчастной девушки Вольский более не будет существовать, ведь она произнесет перед алтарем клятву верности нелюбимому, отвратительному мужчине. А после разделит с ним супружеское ложе. При мысли об этом Вера невольно содрогнулась. Неужели она переживет это насилие над собой, противные ласки, мерзкие поцелуи? Бедняжка бросилась на подушки, ломая руки.