Шоу для богатых - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 11

– Это... это как понимать? – уставилась на нее Татьяна.

– Ну, не в прямом смысле, конечно, – улыбнулась Ирина Генриховна, – а человека, который лично для меня стал королем.

– И?...

– Родила ему дочь и никогда в жизни не пожалела, хотя за те годы, что прожили вместе, было столько всякого разного, что порой даже чуть ли не до развода дела доходили.

Ирина Генриховна замолчала, невольно подумав о том, с чего бы это она переключила разговор на себя, любимую, и как-то очень уж по-женски подвела черту:

– Вот так-то, девочка. А то, что ты своего Артура послала, так это же просто прекрасно. Как говаривал когда-то великий русский драматург господин Островский, не в деньгах счастье. Хотя, должна тебе признаться...

И засмеялись обе.

Вернувшись в «Глорию», Ирина Генриховна застала там Голованова, который играл с Бородатым Максом в шахматы, и вкратце пересказала свой разговор с девушкой Стаса, которую после кафе подвезла до метро. Замолчала, прислушиваясь к молчаливой реакции двух сорокалетних мужиков, и требовательно произнесла:

– Ну?

– Гну! – не очень-то по-джентельменски отозвался Голованов. – Информации как не было, так и нет.

– Однако, не скажи, – возразил ему компьютерный бог, у которого выиграть в шахматы было просто невозможно, и он порой даже фору давал – слона, коня, а иной раз и ферзя. – То, что рассказала эта девчонка...

– Ты имеешь ввиду этого богатенького козла, который запал на молоденькую капустку, то бишь на свежачка?

– Ну! – подтвердил Макс, по привычке запуская свою пятерню в бороду.

– И хочешь сказать, что этот самый Чижевский, осознав, что ему уже не вернуть по-хорошему эту молоденькую ягодку, и в то же время не в силах перенести свое поражение...

– Ну! – вновь буркнул Макс и, качнув бородой, подтвердил мысль Голованова.

– Исключено! – безапелляционно произнес Голованов, ставя на версии бородатого Макса жирную точку.

– Но почему? – искренне возмутился тот.

– Да потому, – попытался втолковать ему Голованов, – что этот самый господин Чижевский не такой уж дурак, чтобы идти на мокруху ради какой-то...

Он вовремя остановился, покосившись на Ирину Генриховну, однако не утерпел и все-таки закончил свою мысль:

– Пусть даже очень умненькой, красивой и молоденькой.

Замолчал было, рассматривая свои ногти, и негромко добавил:

– Если этот самый Чижевский действительно такой крутой... да ты хоть догадываешься, сколько он может прикупить на свое бабло таких вот красивых, умненьких да молоденьких, вместо того, чтобы завязываться на мокрухе?

И вновь словно точку поставил, на этот раз окончательно:

– Вот так-то вот! И нечего на этой разработке время терять. Пустышка!

– Не скажи, – возразил ему Макс, уже более серьезно теребя пятерней свою несчастную бороду. – Если он действительно запал на эту девчонку...

– Ты, видимо, меня плохо слушал, – перебил его Голованов. – Я ведь сказал, что не такой уж дурак этот господин Чижевский, чтобы идти на мокруху. А он, как мне представляется, действительно не дурак, если смог добиться определенных высот. И он должен был загодя просчитать, что милиция сразу же начнет отрабатывать версию убийства, как только станет ясно и понятно, что Стаса Крупенина уже нет в живых. И как только сыщики выйдут на эту самую Татьяну...

– А если он уже не мог справиться со своими чувствами? – негромко, как бы сама для себя, произнесла Ирина Генриховна, припоминая рассказ Савельевой. – И когда эта самая ревность подперла его так, что уже и дышать было больно?...

– Ну, а я о чем говорю? – поддакнул Макс.

– Чушь, чушь и еще раз – полная чушь! – все также безапелляционно заявил Голованов. – Все эти сопли – для изнеженных бабенок да невостребованных сопляков, которые любят копаться в своей душонке. А тут, судя по всему, многоопытный зверюга, и ему все эти ваши шкалики-моргалики...

Он замолчал и махнул рукой. Мол, чего с вами говорить, ежели вы не можете понять элементарной логики мужиков дела, мужиков-завоевателей.

– Однако, не скажите, – употребив любимое словечко бородатого Макса, возразила ему Ирина Генриховна. – Ревность, причем совершенно дикая ревность, настигает не только изнеженных бабенок да невостребованных, как вы изволили выразиться, сопляков. И криминалистическая практика доказывает, что самые жестокие убийства из-за ревности случались именно с сильными, как могло бы показаться на первый взгляд, мужиками.

Она замолчала было и ее лицо исказила неприятная, язвительная ухмылка.

– Они же самцы! Они вообразили себя этакими всесильными самцами-поработителями, которым можно и доступно буквально все. Все! А тут вдруг такой облом. Девятнадцатилетняя девчонка, которую он затащил в постель на загородной даче, и неотесанный студентишко, пусть даже и спортсмен. И это... это, я вам скажу... от подобного облома можно и с катушек сойти, и весь мир возненавидеть. И тогда уже никакие тормоза не помогут.

Голованов только вздохнул: «Да уж». Мол, вы при своем мнении, а я остаюсь при своем. Однако надо было что-то говорить, и он произнес с ноткой вызова в голосе:

– Ну и что вы предлагаете?

Ирина Генриховна невольно усмехнулась. Ох уж эта мужская независимость, взлелеянная на самонадеянности!

– Ну, если вы пока что не можете предложить ничего более дельного, то придется, видимо, принять предложенную Максом версию, что уже само по себе предполагает тщательную отработку сводки происшествий по Москве и области.

– С упором на день исчезновения этого парня? – уточнил дотошный Макс.

– Разумеется. Думаю, есть смысл поискать его среди неопознанных трупов. – Она повернулась к явно скучающему Голованову, лицо которого отображало мировую скорбь. – Всеволод Михайлович, вы же аналитик! Ничего не хотите добавить?

– Хочу, – хмыкнул Голованов, по-своему расценив незамысловато язвительную женскую лесть. «Аналитик, мать твою...». – Хочу. И, в первую очередь, хотел бы знать, отчего бы это Стас Крупенин уехал в тот вечер не на своей иномарке, которую приобрел вовсе не для того, чтобы она ржавела под окнами дома, а на общественном транспорте? Это раз. Теперь второе. Куда он все-таки мог направить свои стопы, что даже отказался в этот вечер от свидания со своей девушкой? И третье.

Он задумался на минуту, словно еще не до конца в его сознании сформировался мучивший его вопрос, и негромко произнес:

– Может быть, вы и правы в чем-то, оба. Любовь и ревность – дело хлесткое, причем не только в сопливом возрасте. Здесь такие закидоны могут случатся, что ни кому мало не покажется. Но...

Ирина Генриховна бросила на Голованова пронзительный взгляд. «Любовь и ревность... и не только в сопливом возрасте...». Что... что он хотел этим сказать?

– Короче говоря, вы упускаете из вида еще один рисковый фактор, – продолжал, между тем, Голованов. – И этот фактор – его спортивная деятельность.

При этих словах бородатый Макс уклончиво пожал плечами, видимо уже машинально запустив свою пятерню в бороду, однако реакция Ирины Генрихов-ны оказалась несколько иной.

– Но причем здесь спорт? – Насколько я знаю...

– Ирэн, дорогая, – наконец-то, подал голос и Макс, – может наш Севка действительно в чем-то прав? Тем более, что рукопашный бой это не шашки и даже не прыжки в длину с разбега, это...

– Да о чем вы говорите? – уже искренне возмутилась Ирина Генриховна. – Парень был влюблен в спорт, а вы... как...

– Как два упертых маразматика, – засмеялся Голованов.

– Да! Как два упертых маразматика бормочете бог знает что!

– Это рукопашный бой, Ирэн, – со спокойной назидательностью в голосе произнес Макс, прекратив теребить свою бороду. – И уже одно это может предполагать многое.

– Но ведь Голованов сам слышал, как мать Кру-пенина сказала, что...

– Она могла и не знать, чем в свободное от учебы время занимается ее любимый сын.

Голованов сделал ударение на слове «чем».

Какое-то время Ирина Генриховна молчала, откровенно не понимая, с чего бы вдруг довольно опытные мужики уперлись лбами, как два барана, в хобби пропавшего парня, но понимая, что они оба будут стоять на своем, вынуждена была согласиться с ними.