Дорога скорби - Френсис Дик - Страница 33

Из дому я позвонил мисс Ричардсон в Нортгемптоншир, и она заявила, что я не должен больше звонить ей.

Джинни и Гордон Квинт – ее близкие друзья, и совершенно немыслимо, чтобы Эллис мог изуродовать лошадь, и с моей стороны было непристойно и отвратительно даже думать об этом. Джинни ей все рассказала. Джинни была очень подавлена. То, что она покончила с собой, – целиком моя вина.

Однако я добился кое-каких ответов на два своих вопроса.

– Ваш ветеринар сказал, сколько, по его мнению, прошло времени после того, как жеребцу отрубили ногу, до семи часов, когда его обнаружили?

– Нет.

– Не скажете ли вы мне его имя и телефон?

– Нет.

Поскольку я годами собирал справочники местных телефонов, это было не так уж трудно – просмотреть нортгемптонширские "желтые страницы", найти ветеринара мисс Ричардсон и поговорить с ним. Он будет рад помочь, сказал он. Все, что он может с уверенностью сказать, – ни обрубок, ни нога не кровоточили. Мисс Ричардсон сама настояла, чтобы он избавил жеребца от страданий немедленно, и, поскольку это совпадало с его собственным мнением, он так и сделал.

Он не смог назвать полиции время нападения – скорее раньше, чем позже. Рана была чистой – один удар. Ветеринар удивился, что годовалый жеребенок мог спокойно стоять достаточно долго, чтобы к ноге приложили секатор.

Да, он подтвердил, что у жеребенка были легкие подковы и что да, вокруг были рассыпаны кусочки корма, но мисс Ричардсон часто дает лошадям корм в дополнение к траве. Он был рад помочь, но не помог. После этого мне пришлось решать, как добираться до озера, поскольку такое обычное дело, как управление машиной, сделалось трудной задачей. У моего "Мерседеса" была такая система, что я мог управиться одной рукой. Для пробы я согнул правую руку и сжал кулак. Больно. С раздражением я принял ибупрофен и поехал на озеро, желая, чтобы рядом был Чико.

Норман поднимал свою лодку в трейлер у самого края воды. Он заметил мое медленное приближение и замер.

– Что болит? – спросил он.

– Самолюбие.

Он засмеялся.

– Помогите мне с лодкой, а? Толкните, когда я подниму ее.

Я посмотрел, что нужно делать, и сказал, что не смогу.

– Да просто подтолкните одной рукой.

Я без эмоций рассказал ему, что Гордон Квинт целился мне в голову, но ущерб нанес хоть и меньший, но вызывающий затруднения.

– Говорю вам на случай, если он попробует сделать это еще раз и будет удачливей. Он слегка повредился рассудком из-за Джинни.

Норман, как и следовало ожидать, посоветовал подать официальную жалобу.

– Нет, – сказал я.

Он пожал плечами и пошел звать приятеля, чтобы тот помог ему с лодкой, а потом занялся ее размещением.

– Когда у вас впервые возникло чувство, что за сценой появились какие-то влиятельные фигуры? – спросил я.

– Впервые? – Он задумался, не прекращая работы. – Несколько месяцев назад. Я обсуждал это с Арчи. Я предполагал, что занимаюсь обыкновенным делом, даже хотя слава Эллиса Квинта и привлекла к нему прессу, однако старший офицер склонял меня бросить его. Когда я показал ему, насколько веские там свидетельства, он сообщил, что главный констебль не будет счастлив и причина этому всегда одна и та же – политическое давление сверху.

– Какого рода эта политика?

Норман пожал плечами.

– Не то чтобы в этом были замешаны политические партии. Лобби.

Где-то заключается сделка, а в результате – "спустите на тормозах дело Квинта, и вам будет то-то и то-то!"

– Но не прямо наличными?

– Сид!

– Ладно, извините.

– Очень на это надеюсь. – Он в два слоя завернул снятый мотор. – Я не прошу наличные за кусок тряпки из Нортгемптоншира.

– Я преклоняюсь перед вами.

Он усмехнулся.

– Это событие.

Он залез в свою лодку и стал укреплять разные штуки, чтобы дорожная тряска не повредила их.

– Никто не поддался давлению полностью, – сказал он. – Дело против Эллиса Квинта не бросили. Правда, оно в плачевном состоянии. Вы сами были безжалостно дискредитированы до такой степени, что стали почти помехой обвинению, и, хотя это крайне нечестно, это факт.

– Угу.

В сущности, подумал я, Дэвис Татум уполномочил меня найти, кто же затеял кампанию против меня. Я не в первый раз сталкивался с действиями, направленными на то, чтобы заставить меня бросить дело, но впервые мне платили, чтобы я спасал себя. В данных обстоятельствах спасти себя означало нанести поражение Эллису Квинту – так что в первую очередь мне платили именно за это. А за что же еще?

Норман подогнал свою машину к трейлеру с лодкой и сцепил их. Потом он через открытое окно перегнулся внутрь кабины, открыл отделение для перчаток и вытащил оттуда пластиковый пакет, который отдал мне.

– Эта тряпка, – бодро заявил он, – будет стоить вам шести поклонов каждое утро на протяжении недели.

Я с благодарностью взял пакет. Внутри был кусок грязной ткани примерно трех дюймов в ширину, свернутый в несколько раз.

– Она примерно метр в длину, – сказал Норман. – Это все, что мне дали. Мне пришлось за нее расписаться.

– Хорошо.

– Что вы собираетесь с ней делать?

– Для начала постирать.

Норман с сомнением заметил:

– На ней какой-то узор, но на всем куске ни единой метки. Невозможно определить, откуда она. Ни названия садового центра, ничего.

– Я не питаю особых надежд, – сказал я, – но, откровенно говоря, сейчас надо хвататься за соломинку.

Норман стоял, расставив ноги и уперев руки в бока. Он выглядел как столп правосудия, но сейчас в нем чувствовалась нерешительность.

– Насколько я могу доверять вам? – спросил он.

– Речь о молчании?

Он кивнул.

– Я думал, мы уже обсудили это.

– Да, но это было несколько месяцев назад.

– Ничего с тех пор не изменилось.

Он принял решение, опять залез в машину и на этот раз достал коричневый конверт и вручил его мне.

– Это копия анализа кусочков того самого конского корма, – пояснил он. – Прочитайте и порвите.

– Ладно. Спасибо.

Я взял конверт и пакет и знал, что не могу просто так принять такое доверие. Он должен быть сильно уверен во мне, подумал я и почувствовал не гордость, а тревогу.

– Я думаю, вы помните, как в июне мы забирали вещи из "Лендровера"

Гордона Квинта?

– Конечно, помню.

– Там был кузнечный фартук. Свернутый. Мы ведь его не взяли?

Он замер.

– Этого я не помню, но среди тех вещей, которые мы взяли, его не было. А какое он имеет значение?

– Я все думал, что это странно – жеребцы стояли спокойно достаточно долго, чтобы к лодыжке приложили секатор, даже если принять во внимание недоуздок и корм. Но у лошадей хорошее обоняние... а все эти жеребцы были подкованы – я проверил у ветеринаров, – и им должен был быть хорошо знаком запах кузнечного фартука. Я думаю, что Эллис надевал этот фартук, чтобы успокаивать жеребцов. Они могли решить, что он – тот человек, который их подковал. Они доверяли ему. Он мог поднять жеребцу ногу и зажать ее в секаторе.

Он пристально смотрел на меня.

– Что вы об этом думаете? – спросил я.

– Это же вы разбираетесь в лошадях.

– Именно так я могу заставить жеребца позволить мне подойти и заняться его ногами.

– Насколько я понимаю, – сказал Норман, – так это и делалось.

Он машинально подал мне на прощание руку, затем вспомнил о работе Гордона Квинта, пожал плечами, усмехнулся и сказал:

– Если с этой тканью выяснится что-нибудь интересное, вы дадите мне знать?

– Конечно.

– До встречи.

Он уехал и увез свою лодку, а я вернулся в машину, спрятал конверт и пакет и предпринял короткое путешествие в Шелли-Грин, в дом Арчи Кирка.

Он уже вернулся с работы. Мы сидели в гостиной, пока его улыбчивая жена хлопотала на кухне.

– Как дела? – спросил Арчи. – Вам виски?

Я кивнул:

– С водой.

Он указал мне на кресло, и мы сели. Темная комната выглядела совершенно октябрьской – электрокамин слегка оживлял ее своим светом, что не удавалось июньскому солнцу.