Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Блюстители Неба - Королев Анатолий Васильевич - Страница 44


44
Изменить размер шрифта:

И тут случилось непоправимое:– из картины с жутким чавканьем вылетела мягкая разноцветная волна, окатила миллиардами бисерных шариков, смяла, как намокшую промокашку, и с космическим свистом увлекла за собой. Мария вскрикнула и потеряла сознание: что-то тугое обтекает ее со всех сторон, как во сне она плывет над шахматным дном необъятного бассейна, качаются, словно водоросли, собственные руки перед лицом, она видит их колыхание, хотя глаза закрыты, ветер – откуда ветер под водой? – несет по черно-белым шахматным клеткам золотую маску… Она очнулась от звона разбитого стекла. Гроза налетела на сад. Полыхнуло из поднебесных кресал молниеносное пламя. Закружились в высохшем воздухе хороводы содранной зелени. Столбы молний подперли низкое небо. Несколько минут в саду были только вихрь, пыль, полированный блеск крон и электричество. Детская была залита сухой водой грозовых вспышек. Шатаясь, Мария встала и оперлась рукой на стену. Тут лопнули небесные хляби, и за окном хлынул ошеломляющий ливень. Вода и тьма одновременно хлынули на землю, сливаясь в один мутный поток. Водопады широкими шоссе пролегли между землей и небом. Молнии вставали из волн мирового потопа обломками золотых колонн.

Сорвав с гвоздя рамку, Мария бессмысленно вертела репродукцию в руках, пытаясь понять, как эта твердая холодная глупая пластинка стекла и цветной бумаги могла пять минут назад проглотить человека?! Ее пальцы бежали по детским фигуркам, пробовали на прочность пластмассовую рамку, бессмысленно дергали веревочку, на которой болталось это хрупкое сооружение.

– Мария! – сказал голос.

Она выронила рамку из рук, и стекло разбилось о пол. С ней говорил он. Она сразу вспомнила этот голос. Звук шел с неба. Гроза окаменела. Ни один звук больше не проникал в комнату. Пучины замерли в абсолютной неподвижности. Время остановилось. Так было всегда.

«Ты все же решилась?»

«Да,– молча ответила она,– я хочу его спасти».

«Что ж, прощай!»

«Опять навсегда?»

«Да, теперь навсегда».

Комната вокруг Марии стала поворачиваться, пол приблизился к лицу, средневековая площадь раздалась вширь, в высоту, донеслись голоса играющих детей, и она вновь ступила босой ногой на деревянный карниз и сделала шаг по косой крыше, глядя на окно в красно-кирпичной стене, на его печальные глаза в прорези золотой маски. Это было последнее, что она чувствовала и понимала перед тем, как ее поглотила вечность.

Гроза между тем явно потеряла силу, так много ярости было вложено в первые удары. Тьма стала разрываться на клочья, открывая пространство летнего голубого неба. Напор струй заметно ослабел. Воздушная гора понеслась дальше. Сквозь разбитое стекло в комнату лилась дождевая вода, струи бежали по паркету, цветная бумажка (П. Брейгель. «Детские игры», 1560) намокла, вздулась пузырем и тихо поплыла над осколками стекла в открытой двери, а оттуда в коридор.

Роман летел в иллюзиативном тоннеле, он уже не был человеком, а был мыслящим, летящим сфероидным телом, напрочь лишенным каких-либо человеческих очертаний. Он забыл о Земле, о том, кто он и как его зовут, он словно умер и мчался сейчас в спиралях времени с единственной мыслью, что «мысль не умирает», и у этой абстрактной всеобъемлющей мысли не было никаких теней в виде чувств. Глазами стала вся сферическая поверхность, уши оглохли, сердце и кровь вымерзли до снежного инея, до алюминиевого блеска. Сфероид ничему не удивлялся. Виток, еще один виток… вокруг чего, было неважно… он пролетал какие-то удивительные пространства, полные дружного движения тысяч сложнейших фигур, но ни движение, ни число, ни слаженность его не поражали; он пронизывал некие сферы, полные сокровенного смысла, суть которых не интересовала; иногда он мог бы легко оглянуться, чтобы разом понять все устройство Вселенной и свое место в нем, но для того, чтобы оглянуться, у сфероида не было ни чувств, ни желаний. «Мысль бесконечна»,– думало летящее тело, наблюдая, как то беззвучно, то с космическим свистом перед ним разворачивается многомерный тоннель времени, где все, что оно видело, не имело ни аналогов, ни названий, ни человеческого смысла. Сфероид летел по касательной к исполинской кривизне, и летящее тело знало, что этот полет бесконечен. Постепенно сфероид уловил повторяемость некоторых структур, и мысль поняла, что летит по грандиозному замкнутому кругу. Тоска покатилась металлической дрожью от альфы до омеги, и нечеловек тут же поплатился за столь человеческую реакцию: тоннель изменился и полет тела закончился тупиком, беззвучным финалом и полутьмой, где оно вошло еще одним сегментом в ромбовидную ячейку на миллионоячеистой поверхности. Это был конец. Прошла тысяча лет, и еще тысяча, и однажды сфероид внезапно очнулся, сначала ему привиделся сон, что он ромбовидным изваянием стоит среди тысяч точно таких же молчащих фигур на берегу бесконечного океана и видит – единственный из камней видит! – что по воде к нему устало бредет веретенообразная фигура… все ближе, ближе, и вот он уже различает на этом предмете очертания головы, рук, ног, колыхание одежды и волос. Камню кажется, что он узнает ее, мысль хочет вскрикнуть, но бессильна – у нее нет рта, чтобы звать, нет рук, чтобы ухватить край одежды. Ожившей на миг мысли кажется, что она не заметит ее думанье среди тысяч мертвых черных обломков на берегу времени. И тут она в ужасе просыпается… по сфероиду пробежала живительная судорога, металлическая поверхность стала сминаться, в ее бронированной толще сквозь камень проступило набухание лица, квадраты колен, иглы пальцев, острие носа. Так слезает хитиновый покров с мотылька, из кокона лезут на божий свет мокрые крылышки.

Роман очнулся и открыл глаза; в камне прорезались мутные зрачки. Он лежал спиной на ледяной глади, а перед ним, над ним стояла Мария. Но что с ней?! Роман с трудом и нежеланием узнавал в этой странной металлизированной фигурке с измененными пропорциями рук и тела, с неестественно увеличенным баллонообразным лицом, на котором горели только глаза, а другие черты лица были неразличимы, ее – Марию. Кажется, глаза были печальны и проникали в окаменевшую душу с тоскливой силой. Сфероид не хотел оживать и быть человеком – Роман узнавал ее бесстрастно, и его холодная мысль описывала вокруг ее лица лучистый многоугольник. Мария наклонилась над могильной плитой и прошептала ему (молча) в самое сердце:

«Ты хочешь жить, Роман?»

«Не знаю».

«Ты любишь меня?»

«Не знаю».

«Ты узнал меня?»

«Да… но кто ты на самом деле?»

«Я – Ариадна вечности. Я могу провести тебя через время».

«Зачем?»

«Спасти Землю от власти Опеки».

«Земля? Что это?»

Она раскрыла ладонь, из металлических пальцев-игл выкатился голубой шарик, окруженный атмосферой. Он увидел планету взглядом космонавта и сразу узнал очертания Африки, синюю щель Красного моря…

«Да. Я все вспомнил».

И камень попытался встать.

«Не надо усилий, Роман. Только чувство. И ты встанешь».

И сфероид встал.

«Теперь летим».

И две тени полетели над ледяным морем, под гранью исполинского икосаэдра.

«Мы умерли, Мария?»«Почти».

Они влетели в космический лаз между мирами.

«Почему вечность так ужасна?»

«Потому что человеку нельзя быть всемогущим. Это не для глаз».

Они летели вдоль стены необъятного тоннеля, который то сужался, то расширялся.

«А что будет потом?»

«Если будет потом, то не будет нас с тобой».

«Да. На Земле все начнется сначала, только без нас».

«Да. Только без нас… Вот здесь».

Она остановила полет над сферической воронкой, похожей на жерло потухшего вулкана.

«Посмотри на время».

Роман глянул на циферблат времямашины. Зеленый луч черного квадрата дрожал на двенадцатом августа тысяча девятьсот семьдесят девятого года.

«Что здесь?»

«Здесь вход в сферу Аш… Прощай».

«Почему?»

«Он ждет меня».

Только теперь Роман заметил на дне идеального кратера что-то похожее на средневекового рыцаря в черных латах. «Кто это»? – «Кто? Не знаю, что видишь ты».– «Там человек в латах».– «Я вижу другое. Каждый видит свое. Твой глаз все очеловечивает, чтобы увидеть и понять». Рыцарь тоже заметил прилет и поднял вверх свое круглое безглазое лицо, отлитое из сверкающей массы, и помахал рукой, словно приветствуя. В его руке сверкало круглое зеркальце с дырочкой посередине, такие бывают на лбу у врачей уха, горла, носа. Мария ответила таким же приветствием. В ее металлических пальцах было зажато точно такое же круглое зеркальце. Сначала Роман принял это веселое помахиванье рук за какой-то ритуал, тем более что от двух зеркалец по склонам воронки плясали солнечные зайчики. Они дробились, множились, пуская ответные лучи, пока все пространство не стало радужным от обилия изломанных отражений, которые не гасли и висели в пространстве подобно лазерным пучкам. Но внезапно сражение кончилось. Зеркальца поймали друг друга – луч в луч,– последовала беззвучная вспышка, которая озарила просторы тоннеля световой пощечиной, затем – мертвый шип змеи, и Мария и «рыцарь» превратились в угли, в два ромбических нароста на стенках идеальной воронки. Сначала они были раскалены, как поток рубинового стекла, и, остывая, на глазах превращались в черные, отполированные до блеска кристаллы. Роман не успел пережить гибель Марии, какая-то сила несла его по спирали вниз, до него долетел – невероятный здесь, в адской бездне времени,– гудок машины. Гудок и слабый солнечный свет шли с самого дна воронки, где мерещилось дрожащее цветовое пятно. Внезапно он обрел вес и упал в свет, в шум, в зеленую свежесть утра. Он стоял на коленях на склоне холма и, потрясенный, смотрел на панораму Бялограда вдали, на лесистые склоны, на холмистую линию горизонта, на легкие перистые облака, на желтое восходящее солнце, на декоративные руины солеварного завода, на рыжие камни невдалеке, на космы кустов жимолости в двух шагах. Глаз пьянел от подробностей… боже мой, как, оказывается, он любил жизнь… по пустому шоссе катила голубая «альфа-ромео» 75-го года. Это ее гудок – вязкий, теплый на слух – долетел в бездну. Зеленый луч указывал, что сейчас раннее утро рокового дня. Вскочив с колен – как сладко они ныли от впившихся корешков и земли,– Роман жадно поискал глазами остроугольные макушки международного лагеря «Сирена». Вот они! Три алых треугольника за кирпичной стеной в глубине пенно-зеленой рощицы. Там была его юность, а все, что осталось в прошлом – или будущем,– даже Мария, показалось ему таким далеким, чужим. Воспоминания о тысячелетнем молчании камня, о полете через спирали Хроноса, даже Мария – все испарялось из памяти со скоростью забытого сна.