Черные волки, или Важняк под прицелом - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 4

– Ошибку? – мягко усмехнулся Апостол. Мельник кивнул:

– Да. Он сказал, что одно дело громить ларьки, другое – убивать живого человека. Он сказал, что ему не по себе и что его тошнит. А когда мы подошли к метро – проблевался. Прямо возле входа, даже до урны не дошел. Хорошо еще, что ментов поблизости не было.

– Гм... – Апостол вновь поскреб пальцами щеку. – Что еще он говорил?

– В тот вечер ничего. А вчера... когда мы были на матче... точнее, уже после матча, когда возвращались домой... в общем, он понес какую-то херню про то, что человеку воздается за грехи. И что наказания никому не избежать. Я спросил – чего он гонит? Какие, на хрен, грехи? А он ответил: «Ты сам знаешь какие». А потом замолчал и до самого метро со мной не разговаривал.

– Это все? – спросил Апостол, внимательно выслушав Мельника.

Тот покачал головой:

– Нет. Сегодня он мне позвонил и сказал, что наша организация – бред собачий. И что раньше мы были людьми, а теперь стали псами, а наши хозяева – Боров и ты. И что он не хочет плясать под вашу дудку.

– Так и сказал? – усмехнулся Апостол.

– Так и сказал. Кстати, ты кофе пить будешь? Если нет, то...

Апостол молча пододвинул Мельнику свою чашку.

– Вот спасибо! Я же говорил Кержнеру, что ты нормальный пацан. А он – «Апостол гнида, Апостол гнида».

Мельник взял чашку обеими руками и звучно отхлебнул. Облизнул мокрые губы и с улыбкой протянул:

– Лепота-а.

– Так говоришь, Кержнер называл меня гнидой? – спокойно уточнил Апостол.

– Угу. Не нравишься ты ему.

– Только ему?

– Ну да. А кому еще?

– А остальные? Как они ко мне относятся? Мельник пожал острыми плечами:

– Да нормально. Ты же с Боровом, а Борова пацаны конкретно уважают. Слышь, Апостол, только ты сам с ним поговори, ладно? Если я ему чего-нибудь про Кержнера вякну, он меня тут же уроет. Они же с детства дружат.

– Хорошо. Я с ним поговорю.

– Вот и ладушки. А я побегу. Мне еще в училище.

Мельник допил кофе, встал со стула, пожал Апостолу руку и мелкой рысцой двинулся к выходу. Апостол проследил за ним взглядом. Посмотрел, как Мельник, вжав голову в плечи, перебегает дорогу. Затем отвел взгляд от окна, посмотрел на пустую чашку и поморщился.

– Гнида, – тихо проговорил он. – Значит, гнида... Ну-ну, посмотрим, кто из нас гнида.

4

С Боровым Апостол встретился в тот же вечер. Дождь уже утих, поэтому встретиться решили в сквере. Вслед за дождем угомонился и ветер. Вечер был необычно спокойным и теплым. Жаль только, что скамейки были влажными, но Апостол это предусмотрел и положил на промокшие доски заранее приготовленные полиэтиленовые пакеты.

– Сядешь? – предложил он Боровому. Однако тот покачал головой:

– Постою. Ты сказал, что у тебя что-то срочное. Давай, выкладывай.

– Разговор будет нелегким, – предупредил Апостол. – Я хочу, чтобы ты спокойно меня выслушал.

– На то ты и Апостол, чтобы я тебя слушал, – насмешливо парировал Боровой.

Апостол подождал, пока Боровой закурит, и лишь потом заговорил:

– Я хочу поговорить о твоем приятеле – Кержнере.

Зажигалка замерла в руке Борового.

– О Сереге Кержнере? – удивился он. – Валяй, говори.

Апостол откашлялся и улыбнулся.

– Ты, конечно, в курсе, что он не русский. Боровой криво усмехнулся:

– Ну, типа да, не русский. Но мать-то у него русская. И сам он такой же, как и мы.

– Такой же, да не такой, – с улыбкой сказал Апостол.

Боровой пожал плечами:

– У тебя тоже есть друзья прибалты. Густав, например. Он ведь эстонец или кто там?

– Неважно. Я бы ничего не говорил о Кержнере, если бы он был эстонцем или латвийцем. Даже если бы он был каким-нибудь... чувашем. Но твой друг Кержнер – еврей.

Апостол смотрел на Борового с грустной улыбкой. Тот молчал, потупив взгляд.

– Еврей, понимаешь? – повторил Апостол. – Жид. А жиды – наши исконные враги.

– Но Серега – нормальный пацан, – возразил Боровой. – Я его со школы знаю.

– А ты думаешь, если бы он был с червоточиной, он бы ходил и всем говорил: «Посмотрите, я вонючий жид и ненавижу русских»? Так, что ли? Жид на то и жид, чтобы хитрить и маскироваться. Снаружи он такой же, как мы. Но если копнуть глубже...

Апостол замолчал, предоставляя Боровому самому определить, что будет, если «копнуть глубже». Боровой, однако, не спешил соглашаться.

– Но ведь и среди жидов есть исключения, – сказал он, недобро сверкая глазами.

Апостол улыбнулся и покачал головой:

– Нет, Боров. Жизнь показывает, что исключений в этом деле не бывает. В любом жиде, каким бы нормальным пацаном он ни был на вид, скрывается червоточина. Мы с тобой не раз это обсуждали, и раньше ты со мной соглашался.

– Но я не знал... Я не думал, что...

– Пойми, Боров, я говорю это все не из-за того, что Кержнер мне неприятен. В нашем деле важна идея. Та идея, за которую наши братья готовы умирать и, если придется, убивать. Мы можем изменить друг другу, но мы не можем изменить идее. Если мы так сделаем, то все, нашему движению конец. Понимаешь? Слишком многое поставлено на карту. Да я бы сам отдал свою паршивую жизнь за Кержнера. Но сделать так – значит предать идею.

Боровой молчал. Тогда Апостол достал из кармана лист бумаги с уставом, скрепленным кровавыми подписями «черных волков».

– Посмотри на это, Боров, – мягко сказал Апостол. – Это все не игра. Мы дали слово. Мы подписались кровью. От нас зависит будущее страны, в которой мы живем. На кону – существование России. Неужели ты не понимаешь?

– Но какой вред России от одного жида? – сухо спросил Боровой.

Апостол усмехнулся.

– Иногда достаточно и одного предателя, чтобы развалить все дело. Кержнер знает о нас. Знает нас по именам, знает в лицо. Зачем, по-твоему, он вступил в бригаду?

– За тем же, зачем и мы.

– Возможно. А если нет?

– Но он считает себя русским!

– Правильно, – кивнул Апостол. – И будет считать до тех пор, пока ему выгодно. А когда прижмет, тут же переметнется на сторону врагов. Какая ему разница, кто перед ним – русский, немец или француз? Евреи считают себя избранной расой. А всех остальных – разменной монетой в их многовековой борьбе. В той самой борьбе, которую они осуществляют с помощью контроля за мировыми финансовыми потоками. Впрочем, не будем в это углубляться. Итак, что ты решил? Боровой помолчал.

– А что я должен решить? – спросил он глухим, растерянным голосом.

Апостол пристально и мягко посмотрел Боровому в глаза.

– А разве ты сам не знаешь?

На сердце у Борового заскребли кошки. Вдруг стало мерзко на душе, и даже во рту появился какой-то тошнотворный кислый привкус.

– Я должен подумать, – сухо сказал Боровой. Апостол улыбнулся – мягко, почти по-отечески:

– Конечно. Мы не должны принимать необдуманных решений.

– А ты? – спросил Боровой. – Ты тоже будешь думать?

Апостол покачал широкой головой:

– Нет. Я уже все для себя определил. Иначе я бы не стал с тобой об этом говорить.

– Значит, ты не передумаешь? – поглядывая на Апостола исподлобья, спросил Боровой.

Тот покачал головой и твердо ответил:

– Нет. Мы должны... нет, мы обязаны сделать это. И других вариантов тут быть не может.

– А как насчет других? Они тоже имеют право на собственную точку зрения.

– Не всегда, – сказал Апостол. – Иногда один человек должен взять на себя всю степень ответственности. И этот человек – ты. Я всего-навсего идеолог, Боров, а ты... ты наш вождь. Сильный лидер, за которым пойдут слабые и неуверенные.

Боровой вздохнул и сурово сдвинул брови.

– Когда я должен дать ответ? – спросил он.

– Чем скорее, тем лучше. Кержнер может предать нас в любой момент. Ему стоит сказать только слово, и нас тут же возьмут на заметку. И тогда – конец. Мы ведь не обычная банда бритоголовых, Боров. Мы – борцы за идею. Ядро будущей армии, которая вышвырнет из страны инородцев и обеспечит России славное будущее.