Барракуда - Лунина Татьяна - Страница 46

Поезд двинулся дальше, мужик что-то проворчал и закрыл глаза, вмиг поскучневшая публика снова уткнулась в прессу.

— Спасибо, — улыбнулась тетке Кристина, — я понимаю.

Сморчок встрепенулся, открыл мутные глазки, буркнул себе под нос и затих.

— Станция «Ленинский проспект», — равнодушно сообщил механический голос. Пострадавшая шмыгнула в раздвинутые двери.

Михаил ругался страшно, даже дурындой обозвал. Но злился рыжий не на мужика — на «сестренку», которая из глупого упрямства не хотела брать деньги на машину. Шалопаевские дела пошли в гору, и деловой человек почувствовал себя богачом.

— На хрена одному такая прорва бабок, скажи на милость? А тебе без тачки никак, всякая рвань запросто обидеть может. Ты же теперь знаменитость, психи на таких особенно клюют, — ушастый деньги имел, но еще не вошел во вкус, а потому готов был щедро делиться. Пользоваться этой глупостью Кристина не хотела.

— Деньги зарабатывают не для того, чтобы ими разбрасываться.

— А для кого? — распалялся неразумный богатей, путая местоимения. — Ты за мой бизнес не боись, там все тип-топ. У меня свободных бабок хватит на кучу машин.

— Вот и меняй.

Все это вспомнилось случайно, ни к селу, ни к городу. Так часто бывает: всплывет что-нибудь в памяти, а почему — человек и сам не знает толком. Потом, правда, выясняется, что какой-то толчок был: звук, слово, запах, событие, наконец. Жизнь — только отдельные звенья, это память скрепляет их вместе. Вот и сейчас, если пораскинуть мозгами, причину отыскать можно: Международный женский день, который не за горами. И хотя не заметно, чтобы другие народы его отмечали, наши мужички погулять в этот день любили, некоторые даже с шиком. Шикануть мог и Мишка: подарить ей сдуру машину. Ушастый упрям, как осел: что вобьет себе в рыжую башку, не отступится ни за какие коврижки. А куда потом одаренной с этим подарком тыкаться, дарителю дела нет. Ему и невдомек, что у «сестренки» на обед времени не хватает, не то, что на автошколу. Она критически оглядела себя в зеркале, натянула куртку, сапоги и пулей выскочила из квартиры. Если у кого и на это времени нет, значит он — неживой.

— Привет! — Кристина прыгнула в открытую дверцу. — Давно ждешь?

— Всю жизнь, — невозмутимо доложился водитель. — Заедем только к Зориным на минутку? Меня Андрей Иваныч просил заскочить. Тебя, кстати, Надежда хотела видеть.

— А почему она уверена, что ты мне передашь? Мы, вроде, в колокола не звонили, что общаемся.

Стас неопределенно пожал плечами.

— Слухом земля полнится, но источник — не я. Веришь?

Наступила очередь для плеч Кристины. Машина вдруг резко остановилась, даже взвизгнули тормоза.

— Хочу предупредить на берегу, — Корецкий смотрел в упор, — без доверия у нас ничего не получится. Или ты мне веришь — и мы идем дальше вместе. Или нет — и тогда от Зориных возвращаемся на Ленинский. Я высажу тебя у подъезда и забуду твой телефон. Портрет закончу по памяти, пришлю почтой.

Это немыслимо! Чужой человек, как будто читал ее мысли и слушал раньше сказанные слова. Так совпадать друг с другом невозможно!

— Я верю тебе. Только не волнуйся, пожалуйста.

— Это не волнение. Это моя точка зрения на отношения близких людей.

«А мы разве близкие?» — хотела спросить Кристина, но промолчала. Похоже, художник не любил, когда в его словах сомневались.

Зорины их ждали. После легкого обеда и кофе разошлись: мужчины направились в кабинет, женщины — в гостиную.

— Вы прекрасно выглядите, детка, — похвалила хозяйка гостью. Сама она казалась чем-то озабоченной. Темные глаза смотрели устало, вокруг них залегли морщинки, уголки рта уныло опустились и придавали лицу не привычное, плаксивое выражение. Зорину явно что-то тревожило или печалило, но спрашивать об этом было бы безрассудством. — Мне нравится, как вы работаете, профессионально. Я рада за вас.

— Спасибо.

— И я смотрела ваше интервью с Осинским, давно. Кажется, летом?

— В начале сентября.

— Вы задавали неглупые вопросы, молодец. Говорят, он человек достаточно скользкий, его трудно на чем-то подловить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— У меня не было такой цели, но он, правда, как угорь, — Кристина вспомнила крысиное лицо с живыми, проницательными глазами. — И умный.

Надежда Павловна подошла к старинному резному буфету, распахнула дверцы.

— Ликер, вино, водка?

— Немного вина, если можно.

— Красное, белое?

— Красное.

Хозяйка заполнила на треть два бокала, с рубином протянула гостье, прозрачный оставила себе.

— Простите, если покажусь бестактной, — архитекторша отхлебнула водку, как воду, — но меня извиняют мой возраст, искренняя симпатия к вам и любовь к Станиславу, Кристина изумленно вытаращилась на солидную даму. Та улыбнулась. — Стас мне, как сын, он мой крестник. У меня ведь нет своих детей. Женя вам, наверное, говорил?

— Да.

— Я очень дружила с матерью Станислава, мы были ближе, чем родные сестры. А когда Стасику исполнилось пять лет, случилась эта трагедия. Он рассказывал о своих родителях?

— Нет.

— Корецким завидовали многие: красивая, состоятельная, дружная пара с очаровательным сынишкой. Олег превозносил жену. Талантливая балерина, любимая ученица самой Улановой, танцевала в Большом Одетту, Жизель, Марию — муж обожал ее. У них была трехкомнатная квартира на Сивцевом Вражке и участок с домом в Малаховке. Дом простой, деревянный, по нынешним меркам скромный. Но просторный, в два этажа, очень солнечный, весь пронизан светом, как будто ангелы там гуляли, — Надежда Павловна встала, снова подошла к буфету, оглянулась.

— Нет, спасибо, — поняла молчаливый вопрос Кристина.

— Алена очень любила дачу и проводила в Малаховке семь месяцев в году, с ранней весны до глубокой осени. Она ведь в двадцать пять сломала ногу, и карьера кончилась. Олег получил тогда отдел в министерстве, зарабатывал вполне прилично, его жена могла позволить себе заниматься только семьей. И она позволила, — Зорина поставила бокал на журнальный столик, потянулась к сигаретам, закурила. В ней появилась какая-то надломленность, о которой раньше и помыслить было невозможно. — Лучше б Аленка пошла работать кем угодно, — Надежда Павловна глубоко затянулась, — тогда, наверняка, осталась бы жива, — и замолчала.

— А что случилось? — Кристина начала уставать от непонятного напряжения и необъяснимой жалости к этой красивой женщине.

— У них в доме хранились ружья, много, целая коллекция. Олег очень ею гордился. Грабителей он не боялся, дом на охране, ценная коллекция не пряталась, выставлялась напоказ. А Аленка не любила бездельничать и ненавидела пыль. Иногда она отпускала домработницу, принималась наводить порядок сама. Нацепит фартук с оборочками и давай все драить, как юнга. Для нее уборка была забавой, — рассказчица повертела в руках почти пустой бокал, прищурилась, рассматривая донышко, сделала последний глоток, поставила на мягкий подлокотник. Надежда Павловна была сама, как балерина: прямая спина, вздернутый подбородок, застывшая улыбка и взгляд, устремленный перед собой в одну точку. — Уж не знаю как, но ружье выстрелило… Олег через год женился. Ходили слухи, что на своей любовнице. Я просила у него согласия взять ребенка к себе, он отдал сына своей матери, в Омск. А в семнадцать, после школы, Стасик приехал в Москву, поступил в Строгановку и жил четыре года у нас. Потом решил, что взрослый, стал снимать квартиру. Я люблю в нем двоих — мать и сына, — она протянула руку с сигаретой к пепельнице, бокал полетел на паркет и разбился. Хозяйка даже бровью не повела. — Вы, наверное, слушаете меня и думаете: зачем она мне все это рассказывает? Думаете?

— Нет, — соврала Кристина.

— Да, — улыбнулась Зорина. — Из вас никудышная актриса, вы не владеете лицом. Впрочем, эфир приучит к этому быстро. А говорю я, детка, с единственной целью: мне кажется, вы можете составить с моим крестником неплохую пару. Но прежде вам нужно многое о нем узнать. Знания не всегда печали, иногда они доставляют и радость, — она замолчала, словно не зная, стоит ли дальше продолжать. Видно, решила, что стоит. — Станислав скрытен, сдержан на слова, способен увлекаться и тогда его заносит, как мальчишку. К тому же он противоречив, избалован бабушкой и ранней славой, самоуверен, самолюбив, чрезвычайно раним, как все творческие личности. Впрочем, я вам Америку не открываю. Вы ведь были Ордынцевой.